Вы мне врёте! Не спорить! Врёте! Почему?! Говорите, почему вы подставили товарища?! Почему?! майор внезапно вскочил со стула и залепил «пациенту» звонкую пощёчину. Я тебя спрашиваю, почему ты мне врёшь?! Так, оставим эту тему. Правда так правда, хорошо. Поговорим о детстве. Нет, сейчас мы будем говорить о детстве. Ваше любимое блюдо? Что вы чувствовали, воруя у родителей деньги? Не воровали? А конфеты? Я, например, собирал обёртки от конфет, было такое увлечение. А у вас? Откуда же вы брали марки?
«Надавить! Ошеломить и сломать! По морде ему! Ага, удивился. Теперь спокойнее. Вторая психосоматика три балла по Кемпфу, вазомоторика не прослеживается»
Следующий!
Если далёкая подушка ночью казалась репетицией рая, то теперь началось чистилище. Через него, впрочем, успешно прошли все техники и аналитики. Трифонов любезно и без вопросов взял на себя бывшую жену Карибского, который так хотел и так боялся влезть по локоть в душу любимой женщины.
Управились к обеду.
Пришёл черёд спецназа.
В своём углу поднялся Михейченко, потянулся, упёршись в поясницу на излом, скрипнул костями.
Фу-х! Я здесь подохну! Есть предложение солдат проверять на улице.
Поддерживаю, сказал Трифонов.
Майор не возражал.
Капитан Журавлёв наблюдал.
Более ничего не оставалось.
Он не любил ждать, хотя освоил это сложное ремесло на пятёрку. Он ждал в засадах, ждал на посту, ждал друзей с задания, ждал верной пули, от которой никто не застрахован, ждал очередного звания. Пуля его щадила, звание тоже промахивалось раз за разом. Но в ожидании капитан поднаторел.
Отец не раз учил его: «Никого не жди и никого не догоняй». И Демьян соглашался, потому что мудрый, без всяких оговорок, совет. Но жизнь обернулась так, что и догонять, и ждать выпало сверх всякой нормы.
В первый раз капитану выпало такое ожидание, когда он не может ни на что повлиять. Совсем. В конце концов, со службы всегда можно уволиться, наплевав на выслугу и очередную долгожданную звезду. А с карантина уволиться нельзя. Только не с такого.
Три аналитика веером разошлись по роте и теперь мытарили бойцов идиотскими вопросами. От них зависело всё, и от опыта этих пиджаков. А вдруг проворонят мутанта?
Капитан в сотый, кажется, раз обошёл расположение, сморщившееся внутри объекта. Жилой блок, точнее, кусочек его, уместившийся в новый периметр, БРДМ и мешки цемента, пулемёт. Порядок. Автопарк. Два БТРа, снайперы на крыше будки, сектор огня, порядок. Штаб, на площади Карибский тестирует бойца под приглядом ещё девяти лбов, АГС-30, обложенный мешками, порядок и здесь.
Дверь штаба растворилась, и наружу вышла Татьяна Вяземская, блеснув на солнце каштановыми кудрями.
Здравия желаю, поприветствовал её Журавлёв и галантно заметил: Какие у вас волосы здоровые, просто на зависть! Аж блестят! У меня вот скоро лысина, а у вас!..
Это они от жира блестят. Засалилась я совсем, отмела комплимент Вяземская и стыдливо попыталась водворить кудряшку под берет.
Вы зачем одна ходите, Татьяна Ивановна? У нас же режим.
А я не одна, я с вами. И потом, я с площадки ни ногой, что вы! Но размяться-то надо я в этой душегубке погибну!
Ну разве что со мной. И только на площади. Муж у вас страсть как суров!
Бывший, сказала капитан, спускаясь по лесенке.
И Журавлёв с внезапной не то радостью, не то тревогой обнаружил, что, скажем, поцеловать его, здоровилу, девушка сумеет, не вставая на носочки. Разве что совсем чуть-чуть. Он замялся, положил руки на автомат, вдруг почувствовав себя нелепо огромным, костистым и неуклюжим по сравнению с соразмерностью тела собеседницы. Он и руки-то убрал к стволу, потому что не знал, куда их девать.
А эм-м-м Простите, что спрашиваю, вас, наверное, достали уже все Так может того, пройдёмся возле штаба? спросил Журавлёв, произведя на свет немыслимо сбивчивую фразу и, чтобы сгладить неловкость, улыбнулся и вопросительно поднял бровь.
Вяземская внимательно посмотрела в его серые глаза. Словно оценивала или раздумывала, не послать ли нахального солдафона.
Да, прогуляемся. И нет, не достали. То есть достали, но не вы. Я подумала, вот Короче говоря, раз мы все здесь можем умереть, я вам отвечу. Вы же про Тора хотели узнать? Верно угадала?
Верно, сказал капитан, силясь подстроиться к походке Татьяны.
Я ушла от него, потому что боюсь. Понимаете? Она говорила тихо, но так отчётливо, что слова легко перекрывали и гул стройки, и гомон лагеря. Вот вы все думаете, мол, Вяземская бесится, такой мужик, а она
Я ничего такого не говорю, запротестовал Журавлёв. Я вас вообще впервые вижу. Ну, почти. А почему боитесь?
Вы с моим экс, кажется, тесно общаетесь и, уверена, думаете, что он такой надёжный, нормальный, свойский мужик? вопрос Татьяны встретил вопрос капитана и сбил его на лету.
Свойский, точно. Не чинится своим званием, аналитику свою в лицо не тычет. На «ты» в пять минут. И надёжный, это я вам говорю, потому что разбираюсь. Журавлёв аж хлопнул по цевью автомата, чтобы усилить свою компетентность, не иначе.
Правильно, всё правильно, Демьян. Ничего, что я вас по имени? Да только вы его не знаете, как я знаю. Он страшный человек. Я его боюсь до колик. Потому и ушла. Ему всей правды не сказала. Сказала, что с ним скучно. А это, поверьте, так.
Не заметил. Я, например, тоже страшный. Куда страшнее. Капитан остановился перед техничкой, отбрасывая длинную тень по воле солнца за спиной.
Нет. Вы не страшный. Все эти ваши пистолетики, ножики ерунда. Вы человек. А он голая функция. Как этот автомат, и она уткнула пальчик в капитанского коробова. Странно такое слышать от техника-программиста? Нет, у него, конечно, есть слабости, эмоции и всё такое. Запил даже после развода Но они составляют вот такусенький процент натуры. И с каждым днём всё меньше. Скоро он станет как наша ЭВМ. Вы знаете, каково это: наблюдать, как внутри твоего мужа отмирает душа и остаётся набор кодов?
Не знаю, признался Журавлёв. Плохо, наверное. Только это же беда, а не повод пугаться. Вы бы помогли ему, в самом деле. Жена всё-таки.
Не знаю, признался Журавлёв. Плохо, наверное. Только это же беда, а не повод пугаться. Вы бы помогли ему, в самом деле. Жена всё-таки.
Я честно пыталась.
И как?
У нас был друг. Близкий. Можно сказать, друг семьи. Они с Тором служили вместе, потом Академия, потом МГБ. Толик Степаненко. Девушка у него была, Леся. Всё никак не могли пожениться Так вот. Леся серьёзно заболела, что-то с почками. Её увезли в реанимацию. А Карибский со Степаненко в этот момент были на задании, где-то под Ельчанском. Возвращается мой Торчик с операции, ест ужин, и ложимся мы в постель. Тут он говорит, спокойным таким голосом: «Знаешь, Танёк, а я Толю застрелил».
Она замолчала, поперхнувшись, будто старые переживания застряли в горле. Молчал и Журавлёв. Наконец Татьяна справилась с собой и продолжила.
Тор сказал, что им по беспроводке передали про Лесю. И повторили приказ работать по плану. Толик психанул. Говорит, мол, ухожу в Победоград. Возьму двух оперативников в сопровождение и ухожу. Тор ему: нельзя, приказ. Степаненко его послал, плевать, мол, на приказ, у меня невеста в реанимации. Говорит: «Будь человеком, Карибский!» Тор ответил в том духе, что приказ, секретная операция, и если он попытается уйти, он его застрелит. И застрелил. Как, спрашиваю. А он мне отвечает: «Степаненко с пистолетом наголо вышел из расположения никто не смог его остановить, а я взял винтовку и выстрелил ему в затылок». Сказал, отвернулся и уснул. А утром пошёл на службу.
Ничего себе, только и смог ответить Журавлёв.
Леся угасла на глазах. Не выдержала, умерла. Просто расхотела жить. У них такая любовь была, настоящая! Тор убил обоих, понимаете? И хоть бы что у него шевельнулось! Приказ ответ на все вопросы. Ни совесть его не грызла, ничего. Страшно не то, что убил, а реакция, которой просто не было. Вот после этого я сказала себе: Вяземская, хватит!
Даже не знаю почесал затылок капитан. Ситуация получилась хреновая. Слава богу, мне не довелось, но, думаю, я бы тоже стал стрелять. За реакцию, правда, не скажу. Пил бы, наверное, с неделю. Или две.
Вяземская огляделась, словно проверяя, не подслушивает ли кто. Но у всех были дела помимо беседующих офицеров, только солнце ласкало обоих закатными лучами, ведь ему положено находить время для каждого на Земле.
Я вам честно скажу, Демьян: если потребуется, Карибский нас всех убьёт. Даже меня.
Солнце убавляло и убавляло свет. Тени становились длиннее, даже приземистый БТР отбрасывал тёмный контур размером с дом, чуть не до половины перекрывая штабную площадку. У колеса боевой машины стояли два стула, занятые капитаном Трифоновым и спецназовцем, которого тот опрашивал уже, кажется, полтора часа.
Вечерний штиль звенел трелями птиц, редкие комары слетелись на охоту, зачуяв пот множества людей, со стороны эстакады бил в барабан сваеукладчик, вгоняя в землю очередной столб под фундамент.
Между оглушительными бам-бам раздался крик, что порвал в куски только установленную рутину нового походного распорядка.
Держи его!
Не стрелять! Не стрелять!
Уйдёт же!
Петрович, куда?!!
А-а-а-а!!!
Петрович, тот самый боец, на котором оттачивал методику Трифонов, издавал тот самый отчаянно страшный вопль. Опрокинутые стулья валялись в пыли, в пыли же ворочался и Трифонов, воздевший руку в запретительном жесте, а Петрович, сбив с ног постового, бежал на закат, петляя, будто заяц. Крик его удалялся и тонул в машинном грохоте.
Не стрелять! грозно прорычал Трифонов. Куда смотрите, ротозеи?!
Журавлёв разом сорвался с места.
Ильин за старшего! Первый взвод, за мной! Поймать паразита!!!
Бойцы, как подброшенные, побежали за командиром, а в затылок ему ввинчивался задыхающийся голос Карибского:
Не дать до периметра карантин там смерть!
Мимо летели метры, опутанные стальной и бетонной паутиной стройки. Летели быстро, но один человек при прочих равных всегда быстрее тридцати, тем более имея изрядную фору.
Когда взвод вырвался из-под техногенных тенет туда, где возвышались грибки часовых и приземистые короба, укрывшие в своём нутре громкоголосые спарки зенитных пушек, глазам спецназовцев предстала картина лютой смерти рядового Петровича.
Он лежал на колючей проволоке лицом вниз. Тело его дёргалось и извивалось, поднимался дымок тлеющей формы, а воздух был приправлен запахом жареного мяса. Электрическая ограда сработала штатно.