За Родину и Сталина да! Кроме того, мы знаем, что нас отомстят наши товарищи. Сполна отомстят. В случае нашей гибели, ваши эшелоны будут уничтожены: сперва остановлены танками, а потом разбомблены авиацией. Оставшихся в живых солдат, возможно, в плен и возьмут, а вот офицеров, виновных в нашей гибели Очень я в этом сомневаюсь. Они, скорее всего, будут совершенно случайно застрелены вовремя неизбежных при всякой капитуляции случайных казусов.
Пану капитану нужно доложить содержание этого разговора пану полковнику, перевел чернявый поручик. Белобрысый пан капитан козырнул, развернулся и быстро зашагал к эшелону.
Хорошо, ответил Иванов и лениво кивнул. Пускай докладывает. Будет что нам сказать опять помашите. Но близко ни-ни! Особенно в свете обещания пана капитана нас поджечь или подорвать.
Опять потянулось томительное ожидание. Рация все молчала. Подмоги все не было. Скоро начнет смеркаться в темноте подобраться к броневикам будет легче. Возможно, поляки как раз темноты для нападения и дожидаются. Иванов распорядился отдыхать по очереди: двое в экипаже спят прямо в машине, сидя на своих местах, двое на страже.
Совсем стемнело. Сразу поляки нападут вряд ли (если они, все-таки, решили прорываться), скорее подождут еще. Чтобы у русских бдительность притупилась. И тут неожиданно (и, слава богу, которого, говорят, нет) взошла луна и добросовестно высветила окрестности хоть в этом им повезло. Чистое звездное небо и яркая луна. Не день, конечно же но если кто от посадки или вдоль путей двинется заметить можно вполне. Если конечно не спать. Одному члену экипажа командир приказал дежурить внутри броневика, в башне, а второму с наганом в руке караулить возле машины.
Кольке досталась смена вместе с командиром. Он упросил лейтенанта и наружу выбрался не только со штатным револьвером в уже расстегнутой кобуре, но и с трофейным ручным пулеметом, повешенным на ремень поперек груди и с двумя польскими гранатами (гладкой наступательной и глубоко рифленой оборонительной) в брезентовой сумке на поясе. Туда же на пояс Колька нацепил четыре брезентовых подсумка с запасными магазинами к трофею; заранее загнал патрон в патронник, передернув рукоять заряжания; поставил на предохранитель и с важным видом принялся бродить вокруг своей машины, неожиданно поворачиваясь и меняя направление движения (чтобы, как он мечтал, обмануть поляков, которые вот-вот из ближайшей посадки на него набросятся).
Поляки все никак не набрасывались. Десять килограмм пулемета системы Браунинга на шее казались уже всеми двадцатью. Запасные магазины и гранаты на поясе тоже перестали радовать они только мешали ходить. Устал, сказывалось напряжение прошедшего дня, хотелось спать. Но нельзя. Он отвечает за весь экипаж. Его рубеж обороны первый. Командир тоже не спит, но он в башне. Если поляки нападут, то вначале на него, Кольку Гурина. И он первый должен поднять тревогу. А если ему суждено погибнуть товарищи услышат стрельбу и откроют ответный огонь. Отомстят гадам. И похоронят его торжественно прямо на этом месте возле железной дороги, и будет, почти как у Аркадия Гайдара: «Проезжают паровозы привет Кольке! Пролетают самолеты привет Кольке! А пройдут пионеры салют Гурину!» Тьфу-ты, рано еще помирать. На хрен мне ваши приветы с салютами на том свете? Которого, к тому же, говорят, и нету вовсе. Еще пожить хочется.
Ему все чудилось движение в ближайшей посадке, в левой. Настороженный Колька перешел на правую сторону броневика; откинул, как показывал командир, сошки пулемета; поставил их на покатый капот и левой рукой прижал приклад к плечу. Кое-как прицелился в темную посадку (мушка в прорези прицела совсем не просматривалась); поводил стволом пулемета из стороны в сторону; поклацал переводчиком огня; напряг зрение. В посадке явно кто-то был. И не один. Что-то тускло блеснуло. Или ему показалось? Так и подмывало нажать на спусковой крючок и проверить работу незнакомого пулемета. Но командир категорически приказал первым не стрелять, если только поляки не полезут из посадки или не станут приближаться вдоль путей. С сожалением Колька опять включил предохранитель, повесил пулемет обратно на несчастную шею и снова принялся кружить возле бронеавтомобиля. Вокруг второй машины с наганом в руке степенно расхаживал Никитин.
У польского эшелона движение постепенно прекратилось: поляки, очевидно, расползлись по вагонам спать. Только перед паровозом, все еще слегка пофыркивающим белым в ночи дымом, между путей стояли и на чем-то сидели вблизи разложенного костерка полдесятка караульных. И что они охраняют? Можно подумать, два советских бронеавтомобиля с восемью членами экипажей первыми нападут на несколько сотен или даже тысяч польских солдат. Делать нам больше нечего. Вы нас не трогайте и спите себе спокойно. До утра. А мы вас трогать не будем (пока подмога не придет).
Из башни высунулся командир и тихо позвал.
Гурин, подойди. (Коля подошел). Танки приближаются. По рации сообщили. Дуй на переезд. Но не беги. Спокойным шагом. Встретишь их и объяснишь ситуацию. Комбат с ними. Пусть теперь он командует. Мы свою работу, можно сказать, сделали.
Есть, товарищ командир, обрадовано козырнул Колька. Встретить танки и объяснить комбату ситуацию.
Колька перекинул ремень уже опостылевшего ему чертового пулемета через плечо, забросив ставшее тяжелым оружие за спину, и зашагал между путей к переезду. Когда он дошел, танков еще не было, но неясный гул моторов и металлический лязг гусениц уже явственно доносились в ночной тишине. Вскоре приблизились, стали громче, из-за поворота пробились лучи фар. Светомаскировку танкисты не соблюдали. Торопились и не хотели сбиться с дороги, луны им, очевидно, не хватало и скрытностью решили пренебречь, а авиации польской и вовсе не опасались. Пока танки не приблизились, Колька отошел немного от дороги и посмотрел на подходящую колонну сбоку. Танков было пять. Характерные вытянутые силуэты бэтэшки. Не густо. Не батальон. Но и не два бронеавтомобиля, с которыми они уже несколько часов панам полякам путь на запад геройски преграждают.
Колька вышел на дорогу и пошел навстречу долгожданной подмоге. Когда его осветили фары первого танка, он остановился, поднял перед собой руки крестом и улыбнулся вовсю ширь, сияя белыми зубами на испачканном немытом лице. Его танкистский комбинезон и характерный советский шлемофон узнали. Танк, качнувшись по инерции своей многотонной массой вперед, остановился в паре метров от него и обдал теплом и таким родным запахом бензина, масла, выхлопных газов и разогретого железа. Освещенный со спины фарами второго танка над башней с поручневой командирской антенной виднелся черный силуэт стоящего в открытом люке танкиста. Колька, подойдя к танку сбоку, узнал повернувшееся к нему круглое, наполовину закрытое очками лицо своего комбата и вскинул ладонь к виску:
Товарищ командир батальона, разрешите, начал по уставу Колька, но был прерван комбатом.
Отставить! Фамилия?
Гурин. Красноармеец Гурин. Водитель лейтенанта Иванова.
Эшелоны где?
Вон там железная дорога, показал рукой Колька, на ней эшелоны. Сколько не знаем. Наши бронеавтомобили в пятидесяти метрах перед первым паровозом. Товарища Иванова слева от рельсов, а товарища Сердюка справа.
Ясно. Залазь на танк, красноармеец Гурин. Показывай дорогу.
Колька перевесил пулемет с плеча наискосок через спину (по-кавалерийски) и, с трудом забравшись на танк, стал позади башни, ухватившись обеими руками за поручень антенны.
Вперед, скомандовал Персов своему механику-водителю и танк тронулся. А это у тебя что, спросил он, перекрикивая лязг гусениц и кивнув на пулемет.
Пулемет, гордо ответил Колька. Трофейный. Системы, как сказал товарищ лейтенант, Браунинга. Геройски добыт в бою! Мы там поляков покрошили
Ты лично сколько покрошил? улыбнулся майор.
Да, я сам-то и не крошил, смутился Колька. Я же водитель Зато я первый заметил, как они бросились на нас с бутылками бензина, чтобы поджечь и успел дать задний ход. А уже пулеметчик наш, Голощапов, вот он их и покрошил из курсового ДТ. А потом и товарищ лейтенант подключился, а потом и наш второй броневик В общем, поляки сдались, а мы трофеи забрали. А вы их видели?
Поляков ваших? Видели. Но проехали без остановки к вам спешили.
Переезд! крикнул Колька. Нам направо.
Майор поднял руку вверх и скомандовал своему мехводу остановиться. Справа в нескольких сотнях метров чернели под тусклым лунным светом два застывших по обе стороны от железнодорожных путей броневика; за ними просматривался поддерживающий пары в топке паровоз и маленький огонек костра перед ним. Персов внимательно осмотрел открывшуюся диспозицию в бинокль.
Гурин, сказал он, оббежишь все танки и передашь командирам мой приказ: второй и четвертый съезжают с переезда с правой стороны от рельсов, идут вперед и останавливаются в десяти метрах от бронеавтомобиля с такой же дистанцией между собой. После остановки выключают фары, глушат моторы и разворачивает башни: второй вправо, четвертый назад. Третий и пятый танки следуют за мной. Дистанция при остановке та же. Третий, остановившись, поворачивает башню влево, пятый назад.
Есть, оббежать все танки, сказал довольный поручением Колька и, как и положено, повторил приказ.
Да оставь ты свою железяку системы Браунинга, ухмыльнулся Персов, не украду. Положи на башню.
Колька с облегчением скинул на крышу башни свой поднадоевший трофей, спрыгнул вниз и побежал передавать приказ комбата. Вернулся, влез на башню, но пулемет больше на себя уже не вешал просто придерживал его рукой. Командирский танк осторожно съехал с переезда и медленно залязгал траками вдоль путей.
Гурин, позвал сквозь лязг гусениц комбат, звать-то тебя как?
Колька, товарищ комбат, то есть Коля. Николай.
Что-то я тебя не припоминаю. На сборы призвали?
Так точно. На сборы.
Погоди, так это тебя Иванов на своего прежнего водителя сменял?
Меня, обрадовался своей скромной известности Колька.
А после окончания сборов остаться служить не хочешь? Стать кадровым красноармейцем?
Да, смутился Колька, я об этом, как-то еще не думал.
Сам-то откуда будешь?
Из Харькова.
Да ты что! И я из Харькова. Родился там и вырос. Где работаешь?