Ты, наверное, клянешься себе, что больше никогда не будешь делать ничего такого. Думаешь, что уступил один-единственный раз Возможно, так оно и будет. Только я думаю совсем иначе. У тебя патология, издавна известная в нашем роду. Ею болел и мой отец твой дедушка. Я надеялась, что на нем она и закончится. Может, даже думала, что сама смогу искупить его вину. Новый мир, новая жизнь. И медсестрой стала только потому, что хотела спасать человеческие жизни.
Что она собой представляет? Эта болезнь.
Она посмотрела на меня, и сфокусированный на мне луч ее внимания показался теплым морем.
Из-за нее у тебя возникает желание истязать и убивать живых существ, сказала она, я видела такое в ту самую ночь, когда пошла за отцом к старым могилам под илизом. Когда поняла, что он там хранил
Мамочка поднесла ко рту ладонь и резко на нее дохнула.
А что такое илиз?
Звук был неприятный как имя демона.
Это слово означает церковь, сказала она.
Потом немного помолчала и опять мягко повторила, будто к языку у нее во рту вернулись какие-то воспоминания:
Илиз
Раньше я никогда не слышал, чтобы она говорила на каком-то другом языке, кроме английского. И в этот момент до меня дошло, что в ней есть и другая, зловещая ипостась, сотворенная из прошлого, как призрак и живой человек, накрепко связанные незримыми узами.
Тебе там нравилось? спросил я. Ты скучаешь по тем краям?
Она нетерпеливо покачала головой.
«Нравилось», «скучаешь» эти слова слишком туманны. Подобные уголки на земле просто существуют, а какие чувства ты к ним испытываешь, уже не важно. В этой стране все боятся смерти. Но ведь мы и есть смерть. Она средоточие всего сущего. В Локронане существовал старинный обычай. На алтаре в церкви был высечен Анку, и мы оставляли у могил молоко, чтобы он, многоликий, мог его пить. Кладбище располагалось в самом центре деревни. Именно туда мы приходили поговорить, пофлиртовать, поспорить. У нас не было ни игровых площадок, ни детских парков. Вместо этого мы играли в прятки среди надгробий. Жизнь проходила в окружении смерти, бок о бок с ней.
Но жизнь и смерть могут слишком сближаться друг с другом. Тогда между ними стирается грань. Поэтому когда по ночам из илиза доносились звуки, никто ничего не говорил, потому что это было в порядке вещей. А когда стали пропадать собаки, тоже сказали, что это в порядке вещей. Жизнь в смерти, а смерть в жизни. Но я не могла с этим смириться.
Она немного помолчала.
Как-то утром спавший вместе со скотиной парень по прозвищу Пемокх не подошел к двери за своей коркой хлеба и чашкой молока. Я пошла его искать. В конюшне его не оказалось. На соломе виднелась кровь. Я выглядывала его повсюду целый день. Кроме меня, всем было наплевать на то, что с ним случилось. Я осмотрела канавы, на тот случай, если его сбила проезжавшая мимо машина, зашла в курятник, если он вдруг уснул, согретый теплом птичьих тел, и не обошла вниманием много других укромных уголков. Но так его и не нашла. Днем меня в амбаре отыскал отец и тотчас оттаскал за уши.
Не лодырничай! Тебя ждет стирка и готовка.
Но мне надо отыскать нашего парня, Пемокха, ответила я, боюсь, как бы с ним чего не случилось.
Ступай на кухню, сказал отец, мне стыдно, что ты забываешь о своих обязанностях.
И посмотрел на меня. Я увидела, что у него за глазами горело по крохотной свече.
Когда он ночью вышел из дома, я через поле пошла за ним в деревню, потом на кладбище, к могилам под самой церковью. И там увидела его истинное лицо.
Что ты увидела там, у этой церкви? прошептал я. Что, Мамочка?
Я увидела их в клетках.
Эти слова она произнесла, не глядя на меня.
Питомцев отца. Я увидела, что осталось от Пемокха. В воскресенье я пошла в церковь и донесла на него. Встала перед всеми, кто там собрался, и рассказала обо всем, что он натворил. Предложила пойти и посмотреть самим, если они мне не верят. Но никто никуда не пошел и смотреть ничего не стал. И тогда я поняла, что они и так все знают.
Она немного помолчала.
Люди предпочитали закрывать глаза, время от времени жертвуя бродячей собакой или даже бесприютным ребенком. Так было всегда, потому что это в порядке вещей. Тех, кто из поколения в поколение живет рядом, поражает одна и та же особая форма безумия. Но когда я высказала правду вслух, им наконец пришлось перейти к действию.
Ночью меня разбудил огонь. Их было пятеро на лицах платки, в руках зажженные факелы. Они вытащили меня из постели и выволокли наружу. Отца привязали к кровати и подожгли дом. В ту ночь у Анку было его лицо.
Я упала на колени и поблагодарила их. Но потом мир поглотила чернота. Думаю, меня ударили по голове. А из дальнейшего помню только, как мы с грохотом ехали по дороге на отцовском фургончике. Из него еще не выветрился аромат его табака. Меня куда-то везли в ночи. Под утро мы приехали в какой-то городок. «Ты сумасшедшая, сказали мне, и пусть твои сказки теперь слушают булыжники и грязь, а у нас, честных людей, на них нет времени». И они бросили меня там, на улицах этого странного города. Без денег и друзей. Я даже не говорила на их языке, только на нашем старом наречии.
Но почему они это сделали? Мне хотелось их убить. Это же нечестно!
Честно! улыбнулась она. Я нарушила молчание Локронана и прекрасно понимаю их поступок.
И что с тобой было потом? спросил я. Чем ты питалась, где ночевала?
Я пользовалась всем, что у меня было, сказала она, внешностью, здоровьем, умом и волей. У меня обнаружились некоторые способности ухаживать за больными, к тому же я умела аккуратно накладывать швы. И поэтому жила не настолько плохо, как могла бы. Но на улице любой мог пнуть бродячую собаку, которой я как раз и была, до тех пор, пока в том городке не появился твой отец. Если бы не он, я бы оставалась там и по сей день. Он привез меня сюда.
Я чувствовала, что Анку отправился за мной через океан и сушу, вплоть до этих берегов. Стоит ему хоть раз увидеть человека, и он его больше не отпускает. В Локронане это хорошо известно. А вот этот мир, который многие любят называть новым, о подобных вещах позабыл. И в день, когда он распахнет свои объятия и придет ко мне с моим собственным лицом, я буду готова.
Ее слова меня совсем не расстроили, ведь мне было совершенно ясно, что Мамочка никогда не умрет. Мне было больше страшно за себя. Я посмотрел на потревоженную землю, под которой покоился маленький бог, который когда-то был Снежком, и прошептал:
И что со мной теперь будет?
Как-нибудь, может, совсем скоро, а может, лишь когда ты повзрослеешь, тебе захочется сделать это опять. Вполне возможно, будешь сопротивляться, но потом все равно уступишь охватившему тебя порыву. А потом снова и снова. Со временем проснется голод к добыче покрупнее мышонка. Возможно, это будут собаки, домашний скот, а затем и люди. Именно так все и бывает я сама видела. И болезнь прогрессирует, со временем она поглотит всего тебя, и ты станешь слишком беспечен. Это принесет тебе погибель. В один прекрасный день, когда ты выйдешь слишком далеко за пределы разумного, тебя поймают. А потом будут полиция, суды и тюрьма. Ты недостаточно умен, чтобы всего этого избежать. Они выявят твою истинную натуру, измучают тебя, а потом посадят под замок. Я знаю, что пережить этого ты не сможешь. А раз так, то тебе остается только соблюдать осторожность. Ты никогда слышишь меня? никогда не должен показывать им свое истинное «я».
Услышав ее слова, я в некоторой степени испытал облегчение. Меня давно не покидало чувство, что со мной что-то не так. Я напоминал себе тот рисунок, что я сделал на бумаге, которой она выстилала противни для выпечки, неудачный, который получился, когда подложенная под него книга комиксов проскользила по столу и линии расползлись в стороны по всей странице. Картинка превратилась в чудовищную версию самой себя.
Ты меня понимаешь? спросила она, поглаживая меня по щеке невесомыми, холодными пальцами. Тебе нельзя об этом кому-либо рассказывать. Ни друзьям в школе, ни даже отцу. И кроме нас с тобой, в эту тайну не проникнет ни одна живая душа.
Я кивнул.
Не плачь, сказала Мамочка, идем со мной.
И она потащила меня за собой своей сильной рукой.
Куда мы идем?
Мы никуда не идем, ответила она. Просто гуляем. Когда тебя слишком переполняют чувства, иди в лес и гуляй.
В ее голос каким-то образом закрались нотки, характерные для медсестры.
Физическая активность полезна как для разума, так и для тела. Ежедневно рекомендуется полчаса. Это поможет тебе справиться с собой.
Какое-то время мы молча шагали по тропе. На ветру за Мамочкой шлейфом развевалось ее голубое платье. Здесь, среди деревьев, она походила на какое-то мифологическое существо.
Если кто-то докопается до твоей истинной натуры, тебя объявят «сумасшедшим», сказала она. Я ненавижу это слово. Теодор, пообещай мне, что никогда не назовешь женщину сумасшедшей.
Если кто-то докопается до твоей истинной натуры, тебя объявят «сумасшедшим», сказала она. Я ненавижу это слово. Теодор, пообещай мне, что никогда не назовешь женщину сумасшедшей.
Обещаю, сказал я, может, пойдем уже домой?
Я подумал о глазках и розовых лапках Снежка и ощутил, что вновь подступают слезы. Во мне осталось еще много нерастраченных чувств.
Рано еще, сказала Мамочка, будем гулять до тех пор, пока тебе не расхочется плакать. Скажешь мне, когда это желание у тебя отпадет.
Пока мы шли, я обеими руками держался за ее платье, с силой сжав его в кулаках. На ладонях по-прежнему виднелась грязь с только что выкопанной нами могилки. На голубой органзе от нее остались отпечатки пальцев.
Спасибо, что не разозлилась на меня, сказал я, имея в виду и платье, и мышонка, и все остальное.
Не разозлилась, говоришь задумчиво молвила она. Нет, я не злюсь. Меня давно не покидал страх, что ты носишь это в себе. Теперь я нашла этому подтверждение и мне стало легче. Больше нет нужды думать о тебе как о моем сыне. И пытаться отыскать в сердце любовь, которой я совсем не чувствую.
В глазах встали горячие слезы, я вскрикнул от боли и произнес:
Прошу тебя, не говори так! Ты не можешь меня не любить!
Но это правда.
Теперь она действительно взглянула на меня. Ее глаза казались глубокомысленными и далекими.
Ты чудовище. Но я за тебя в ответе. Поэтому и дальше буду делать для тебя все, что смогу, поскольку это мой долг, а долг меня никогда не страшил. И никому не позволю называть тебя «сумасшедшим». Особенно в этой стране, где этим словцом обожают перебрасываться, как мячиком.