Ты там? У тебя все хорошо?
Да, я здесь, отвечает она голосом, едва пробивающимся на фоне музыки, он и правда ушел?
Ну да, говорю я, причем в чистой рубашке. Обычно это значит, что он отправился на свидание.
Пошел поохотиться, произносит Лорен.
Его свидания она ненавидит. Теперь мне известно почему.
Итак, говорю я, вышагивая взад-вперед, подумаем, какие у нас есть варианты. Ты можешь закричать и позвать на помощь?
Могу, отвечает она, и даже уже кричала раньше. Но никто так и не пришел. Здесь толстые стены. Не думаю, что они пропускают звук. Ты не забыла, что у тебя кошачий слух? Я подумала, что даже ты не сможешь меня услышать.
Хмм неуверенно тяну я. А ведь ты права. Этот вариант мы из списка вычеркиваем.
Какой там идет следующим? спрашивает она.
Я чувствую себя просто ужасно, потому что на самом деле других вариантов у меня нет. Этот первый и последний.
Ты в этом не виновата, говорит Лорен, стараясь меня утешить, и от этого у меня почему-то больше всего болит хвост, порой бывает не так уж и плохо. Мне нравится розовый велосипед, на котором можно гонять по дому. Здесь есть телевизор. Он кормит меня, если, конечно, не злится.
Лорен тихонько хихикает.
А иногда даже разрешает зайти в Интернет, но только под его присмотром.
Ощущения у меня в горлышке и хвосте будут похуже свалявшегося комка шерсти. Что здесь вообще можно предпринять? Я печально урчу. Мне всегда так нравилось быть кошкой, но теперь полной уверенности на этот счет больше нет.
Будь у меня руки, тебя можно было бы вызволить, говорю я.
Если бы у меня, как раньше, были ноги, я бы сбежала и сама, отвечает Лорен, но ты, Оливия, все равно можешь мне помочь. Тебе надо сделать только одно.
Да все, что угодно, заявляю я.
Сделай так, чтобы он включал тише музыку, шепчет Лорен. Ничего другого от тебя не требуется. Когда она орет, я не могу ничего делать. Он давно об этом позаботился. Ты слышишь меня? Ее надо выключить, а если нет, то по крайней мере сделать тише настолько, чтобы я ее почти не слышала.
Договорились! И что будет потом?
Сверху навалены груды свинцовых гирь и противовесов, напоминающих заброшенные замки в гиблом краю.
Ты можешь меня отсюда вытащить, Оливия. Просто поступи так же, как ты поступаешь с Библией.
На тот случай, если со мной что-то случится, все это неплохо было бы записать, но мне не хватает смелости.
Сквозь покрывающую экран телевизора грязь Тед смотрит на ревущие автомобили, и уровень бурбона в его бутылке опускается все ниже и ниже. Проигрыватель при этом работает, женщина поет о тюремных решетках и любви. Он все больше обессиливает и затихает. Бурбон и усталость сплели вокруг него крепкие объятия и теперь клонят к земле.
Я мурлыкаю и иду к нему. Но вдруг останавливаюсь, вертикально вздымаю хвост и выгибаю спинку, превращаясь в арку. А когда в песню вступает банджо, истошно ору.
Что с тобой? тянет он ко мне руку.
Банджо заливается перезвоном, и я опрометью ныряю под диван.
Какая же ты дурочка, говорит Тед и включает другую песню, которая в исполнении такого милого голоса приобретает скорбное звучание.
Я ору под музыку во всю мощь своих легких.
Глупая киса, говорит он.
Когда гнусаво бренчит банджо, я вторю ему долгой, утробной нотой.
Да чтоб тебя! Ты что, серьезно?
Он убавляет громкость, пианино и женщина превращаются в призраков, нашептывая в пространство тихую мелодию.
Когда гнусаво бренчит банджо, я вторю ему долгой, утробной нотой.
Да чтоб тебя! Ты что, серьезно?
Он убавляет громкость, пианино и женщина превращаются в призраков, нашептывая в пространство тихую мелодию.
Я опять протестующе ору и сдаваться не собираюсь.
Слушай, Оливия, говорит он, я что тебе, лакей?
Но все равно еще больше убавляет громкость. Как по мне, так результат лучше не придумаешь.
Я выбираюсь из-под дивана.
Ага, ласково говорит он, вот и ты. Решила почтить нас своим присутствием, да?
Я прибегаю ко всем привычным уловкам, зная, что они ему очень нравятся. Выписываю вокруг его лодыжек восьмерки и мурлычу. Он наклоняется и щекочет меня за ушком. Я встаю на задние лапки и трусь головкой о его лицо. На миг задумываюсь о том, не решил ли он сыграть со мной злую шутку. Что ему мешает схватить меня за головку и крутить до тех пор, пока не сломается шея?
Ну что? говорит он. Киса ты, киса.
От нежности в его голосе у меня по позвоночнику бежит какое-то смутное чувство до самого кончика хвоста. Я сроднилась с ним в точности как со своей шелковистой шубкой или же с Мраком. Раньше мне казалось, что он меня спас, что мы практически стали частью друг друга. От этой мысли в горлышке першит, меня опять пробирает кашель.
Что там у тебя? Косточка застряла или что? Давай я посмотрю.
Тед осторожно берет меня, сажает себе на колени и открывает мне рот.
Да нет там ничего, говорит Тед, с тобой, киса, все в полном порядке.
Его рука ласково гладит меня по спинке, я млею и довольно урчу.
Меня слишком долго не было, продолжает он, и мы проводили порознь чересчур много времени. Обещаю оставаться дома чаще. С этого самого дня.
В знак протеста я яростно урчу.
Хочешь, чтобы я выключил телевизор? спрашивает он.
Я мурлычу громче и уже открываю ротик, сказать, что мы от него сбежим, но тут же одумываюсь. А что, если он, как и Лорен, тоже понимает котов? В голову приходит жуткая мысль, что все это время он меня понимал.
Надо опять сделать громче музыку, сонно произносит он, но я взмахиваю хвостом и глажу его по подбородку.
Поскольку это уже далеко не первый раз, мне известно, как его умиротворить. У него, как и положено, закрываются глаза. Тед дышит медленнее и роняет голову и упирается подбородком в грудь. Я мгновение не свожу с него глаз, пытаясь его прочувствовать. Думаю, его таким кто-то или что-то сделало, хотя в данный момент это не имеет никакого значения.
Во сне Тед выглядит намного моложе.
Я все сделала, говорю я Лорен, он уснул.
Точно? спрашивает она. Ты уверена?
Я прислушиваюсь. Тед в дальней комнате дышит размеренно и глубоко. «Сейчас или никогда», думаю я.
Ууууииииииууу. В голове вновь раздается вой, бешеной осой вонзаясь в уши.
Да, говорю я.
Потом трясу головкой и тру ушки.
Видишь, где морозильник ближе всего подходит к кухонной стойке? спрашивает она.
Да.
Видишь железку, которая на самом верху? Сбрось ее на его крышку, она, конечно, загрохочет, но не очень громко. Только не дай ей упасть на пол. Потом столкни ее с морозильника на стойку. Поняла?
Я киваю, вспоминаю, что она меня не видит, и говорю:
Поняла.
Первая железка с лязгом скатывается с кучи. Будучи круглой формы, так и норовит покатиться дальше. Я хватаю ее лапками и сталкиваю на стойку. Потом еще одну. Следующая после нее тяжелая. Я слишком сильно ее толкаю, она соскальзывает с морозильника и тяжело грохается на пол, будто сотрясая весь мир. Мы обе замираем, словно покойницы. Я прислушиваюсь. Сквозь пронзительный гул в ушах это нелегко. У Лорен то и дело срывается дыхание. Тед в соседней комнате храпит.
Он по-прежнему спит, едва слышно от чувства облегчения говорю я.
Миг спустя Лорен говорит:
Не роняй их больше, Оливия, договорились?
Хорошо, шепчу я, больше не буду.
После этого соблюдаю максимальную осторожность. Последняя железяка, в самом низу кучи, настолько тяжелая, что когда я пытаюсь ее толкать, у меня болят лапки. Каждый дюйм дается ценой жутких усилий. Наконец она соскальзывает на стойку, с глухим стуком ударяясь о другие.
Все, больше не осталось, говорю я.
Отлично, отвечает она, я иду.
Я зажмуриваю глаза и тихонько, горестно урчу. Мне почему-то страшно. Как она, интересно, выглядит?
Послушай, Лорен, говорю я, а тебе не кажется, что мне никогда не приходилось видеть тебя в реальной жизни? Вот странно. У меня такое ощущение, что мы с тобой всегда были здесь только по очереди!
Мне никто не отвечает.
Я слышу, что морозильник начинает открываться медленно и с усилием, будто крышку поднимает хрупкая, дрожащая рука. Потом та ударяется о стену. Какое-то копошение, влага, вздох. По комнате волнами плывет зловонный дух ужаса и страданий. Я представляю тоненькие, белые ручки, похожие на коготки, и поблескивающую, покрытую шрамами плоть. От этого мне хочется заурчать и свернуться клубочком.
Ну же, кошка, строго говорю себе я, не надо, чтобы из-за тебя этой бедной девчушке стало еще хуже.
И открываю глаза. Открытый морозильник зияет темной могилой. Я встаю на задние лапки и заглядываю в его глубины.
Там никого нет.
Уууууууууууиииииии, слышится жалобный вой.
Где ты? шепчу я.
Здесь что-то явно не так до такой степени, что и представить трудно. Вой в моей голове переходит в вопль, я протестующе урчу и вонзаю в головку когти. Меня охватывает жуткое желание разбежаться и треснуться черепушкой о стену только чтобы все это прекратить.
Здравствуй, кошка, произносит у моего ушка Лорен.
Вой все нарастает. Сквозь него слышится мое дыхание, сердце в грудке грохочет, как топор о бревно.
Оливия, постарайся взять себя в руки, говорит она.
Какого черта! говорю я. От этого с ума можно сойти Почему ты не в морозильнике?
Меня никогда там и не было, отвечает она.
Я каким-то образом ее ощущаю, то ли запах, то ли теплый силуэт. А может, для чувства, которое я испытываю, даже еще не придумали названия? Я буквально в шаге от умопомешательства.
Лорен? говорю я. Где ты? Что, на хрен, происходит? Почему я тебя не вижу? У меня такое ощущение, что ты внутри меня я знаю, что это невозможно, но все равно не могу от него отделаться.
Как раз наоборот, Оливия, произносит она, это ты внутри меня.
И в этот момент происходит жуткая вещь. Мое тельце будто на что-то натыкается и начинает меняться. Вместо милого хвостика и лапок я на миг чувствую, что все мои конечности превратились в голодных, розовых морских звезд. Шелковистой шерстки больше нет, глазки помельчали, взор застит туман
Что говорю я. Что Отпусти меня. На самом деле ничего этого нет. Отпусти меня обратно в милый моему сердцу ящик
А ты взгляни на него, отвечает она, ведь истина именно в нем, тебе только надо захотеть ее увидеть.
Я смотрю на морозильник, крышка которого откинута и прислонена к стене, в ней зияют дырочки для воздуха.
Я оставила тебе записку, продолжает Лорен, но разве кошки умеют читать? Разве обладают способностью говорить?