После чего, хотя идет дождь, снимаю ботинки. Моему примеру следует и Роб. Наши ноги погружаются в мокрый песок. Мы смотрим на озеро, где капли дождя выбивают круги на блестящей, черной поверхности воды, которые бегут все дальше и дальше, устремляясь в бесконечность.
Может, нам и не надо ничего делать, отвечает он.
Поэтому я просто пытаюсь сосредоточиться на той девочке и вспомнить, что она сначала здесь была, а потом ее не стало.
Роб кладет мне на спину ладонь. Я адресую Девочке с фруктовым мороженым свои лучшие мысли: в воду, в небо, в опавшие, сухие листья, в песок и гальку у нас под ногами. А потом говорю: «Ты в моем сердце», чувствуя, что кому-то надо произнести эти слова.
После чего, хотя идет дождь, снимаю ботинки. Моему примеру следует и Роб. Наши ноги погружаются в мокрый песок. Мы смотрим на озеро, где капли дождя выбивают круги на блестящей, черной поверхности воды, которые бегут все дальше и дальше, устремляясь в бесконечность.
Сегодня по-настоящему холодно, наконец произносит Роб.
Он человек практичный.
Я качаю головой, сам не зная, чего ожидал. Здесь ничего нет.
Мы молча шагаем обратно к машине. Тропинка змеится вниз по склону обратно к парковке. Вдруг мой взгляд улавливает на забрызганной дождем земле какой-то яркий проблеск. Я наклоняюсь и поднимаю камешек продолговатый, овальной формы, со скругленными краями и гладкий на ощупь. Зеленый, как мох, с белыми прожилками.
Смотри, какой красивый камешек, говорю я и поворачиваюсь показать его Бобу.
И в этот момент у меня под ногами грациозно и плавно разверзается земля. Подошвы скользят по раскисшей земле и камням, мир в одночасье переворачивается с ног на голову. Я немилосердно грохаюсь вниз.
У меня внутри что-то рвется. Это как быть снова убитым. Только на этот раз я ощущаю ударную волну глубокую, черно-пурпурную. С силой звучат острые ноты, обдирая нервы. Меня простреливает то самое чувство, заполняя каждую живую клеточку тела.
Надо мной склоняется Роб, горестно скривив губы, и говорит что-то о больнице.
Погоди минуту, отвечаю я, дай мне все прочувствовать.
Можно было бы засмеяться, но мне слишком плохо.
Ко мне приходит понимание, что его впустила боль и барьеры между нами рухнули.
«Я положил его нам в карман», говорит он мне ясным, юным голоском.
«Малыш Тедди?»
«Нам в КАРМАН, однако ты ВЫБРОСИЛ его на ПОМОЙКУ».
Я сую руку в карман брюк. Там откуда-то взялась кровь, испортив на мне рубашку.
Что ты делаешь? спрашивает Роб.
Его голос пронизывают холодные, серые прожилки страха.
У тебя идет кровь продолжает он и достает телефон.
Стой! Подожди!
Я почти перехожу на крик, и это приносит мне невероятную боль.
Пальцы нащупывают какую-то бумажку, которую я извлекаю на свет божий. Убийца. Мой список подозреваемых, вновь склеенный скотчем. На меня взирает последнее имя. Мамочка.
Малыш Тедди имеет в виду совсем не убийцу птиц. О том случае ему скорее всего даже ничего не известно. Он говорит совсем о другом убийстве.
«Я пытался тебе показать, говорит он, но ты ничего не желал знать».
На меня обрушиваются его воспоминания, накрывая волной страданий. Фонтан чувств, красок, влажной земли и лунного света на пустынных улицах. У меня такое ощущение, что я смотрю кино, в котором все можно понюхать и потрогать руками.
Малыш Тедди
И время, и боль мы делим между собой. Большой Тед отнес Мамочку в лес, чтобы она могла стать богом. Но зато я видел, что произошло накануне.
Я сижу в гостиной. После того, как не стало Папочки, прошло несколько лет. Недавно на озере пропала Девочка с фруктовым мороженым. Все очень расстроены.
На столе передо мной лист бумаги. Анкета о приеме на работу. Мурлыча что-то себе под нос, я желтым карандашом рисую на ней собственный портрет. Из-под кухонной двери ползет запах табачного дыма и жженого кофе. Леди Терьер держит речь.
Полбанки по утрам и сухой корм на ночь, говорит она Мамочке, но только после прогулки. Боже правый, чуть не забыла. Папоротники в горшках надо поливать трижды в неделю. Не чаще и не реже. Некоторые скажут, что это чересчур, но я считаю, что почва, в которой растут папоротники, постоянно должна быть влажноватой.
Можешь на меня положиться, кротко произносит Мамочка.
Я знаю, отвечает Леди Терьер, позвякивая ключами. Вот этот, на зеленой тесемке, от парадной двери; этот от черного хода, там можно спуститься в подвал, я использую его как убежище во время урагана. А в остальное время я его не открываю. Ах, Мехиииико. Буду пить коктейль на завтрак каждый день. Тот самый, с зонтиком. Я буду плавать, валяться на солнце и хотя бы в этот раз не думать о работе. Ну ничуточки.
Ты это заслужила, участливо произносит Мамочка, после таких-то нагрузок.
И не говори.
Становится тихо, потом доносится какой-то шорох, кто-то кого-то чмокает в щечку. Леди Терьер заключает Мамочку в объятия. Я сильнее прижимаюсь ухом к двери. Во мне кипит ревность, из меня чуть не выплескивается желчь.
Я стою у окна и смотрю, как Мамочка после наступления темноты выходит из дома. В руке у нее большой чемодан на колесиках, и мне страшно, что она уезжает в Мехииииико отдохнуть вместе с Леди Терьер. Не хочу, чтобы меня бросили. Но в чемодане ничего нет, потому как на ходу она беззаботно им размахивает. Я неподвижно смотрю, ведь мне еще никогда не приходилось ее такой видеть. Веселье и шутки точно не для Мамочки. Знаю, она не хотела бы, чтобы ее сейчас видел я или кто-то другой. На улице сегодня не горит ни один фонарь. Похоже, ей очень повезло, что мальчишки перебили их все камнями.
Мамочка направляется в лес. Проходит какое-то время, ее довольно долго нет, и я почти уже плачу, опасаясь, что на этот раз она действительно ушла.
А потом все жду и жду.
Причем жду, как мне кажется, долго-долго, хотя на самом деле проходит час, может, два. Мамочка выходит из леса и шагает по продолговатым мрачным теням от ветвей, простирающихся над тротуаром. В прогалинах серебристого, лунного света я вижу, что в чемодане теперь лежит что-то тяжелое. Она неспешно везет его за собой по тротуару на колесиках. А потом проходит мимо нашего дома, не остановившись и даже не бросив взгляд! Я поражен. Куда это она собралась?
В лунном свете зеленая окантовка дома Леди Терьер выглядит серой. Мамочка направляется на его задний двор. Я ложусь в постель и с головой накрываюсь одеялом, но уснуть не могу. Ее долго нет, но потом она все же тихо входит в дом. Я слышу, как в ванной льется вода, как она чистит зубы. Затем едва слышно раздается еще один звук. Мамочка напевает что-то под нос.
Утром она такая же, как обычно. На завтрак дает мне кусок хлеба и баночку яблочного пюре. Ее руки пахнут сырой подвальной землей. Большого чемодана я больше нигде не вижу, скорее всего она отправила его в Мехиииико, а сама осталась здесь. Слышу, как она велит Большому Теду сходить в магазин за мороженым.
Я снова и снова пытался рассказать обо всем Большому Теду. Снова и снова подводил его к желтому дому с зеленой окантовкой, но он так ничего и не понял. Похоже, где-то в глубине души он и сам знал, что это Мамочка. Но изо всех сил надеялся, что это не так. Теперь ему уже не избежать правды. Бац, хрясь, как кулаком в живот.
Я слышу, как из груди Большого Теда вырываются рыдания.
Тед
Лежи тихо, а то будет только хуже.
Где-то в небе надо мной нависает лицо Роба. Он еще бледнее обычного.
Надо кому-нибудь сообщить, говорю я с мокрой от слез бородой, я знаю, где она. Прошу тебя, пожалуйста, нам надо ехать, не теряя ни минуты.
У Роба есть еще одна замечательная черта не тратить время на всякие вопросы.
Все происходит быстро, но в то же время медленно. Мы ковыляем обратно к машине, и Боб отвозит нас в полицейский участок. Там нам приходится долго ждать. У меня все еще немного идет кровь, но ехать с ним в больницу я не хочу. «Нет, отвечаю я, нет, нет, нет и нет. НЕТ». Когда мои возражения раздаются громче, Роб в испуге отшатывается. Наконец к нам выходит уставший полицейский с мешками под глазами. Я рассказываю ему о том, что видел Малыш Тедди, после чего он делает несколько звонков.
Мы ждем приезда какого-то человека, который должен вот-вот подъехать. Сегодня у нее выходной. Она стремительно входит в комнату, на ней большие, рыбацкие сапоги. Она каталась на лодке. У женщины-детектива замотанный вид, она чем-то похожа на опоссума. Я узнаю ее, она была среди тех, кто одиннадцать лет назад обыскивал мой дом. Меня это радует. Мозг сегодня в который раз совершает для меня настоящий прорыв! Но чем дольше я говорю, тем больше с лица детектива-опоссума исчезает усталость.
Я опять жду, сидя на пластиковом стуле. Это что, все тот же полицейский участок? Нет, здесь полно тех, у кого что-нибудь болит. Больница. Наконец подходит моя очередь, и меня зашивают хирургическим степлером, от чего меня охватывает странное чувство. От обезболивающих я отказываюсь. Мне нужно чувствовать боль. Она ведь так коротка, наша жизнь.
Роб везет меня домой, когда уже темнеет. А когда поворачивает на нашу улицу, я вижу перед ее домом фургон. На желтых досках обшивки и зеленой окантовке красиво переливаются красно-голубые огни машин. Леди плачет и крепко прижимает к себе чихуа-хуа, пытаясь обрести в нем утешение. Пес лижет ей нос. Из-за нее мне становится плохо. Она всегда была ко мне так добра. Мамочка никогда не делала Леди Чихуа-хуа больно, но все равно заставила страдать.
Роб везет меня домой, когда уже темнеет. А когда поворачивает на нашу улицу, я вижу перед ее домом фургон. На желтых досках обшивки и зеленой окантовке красиво переливаются красно-голубые огни машин. Леди плачет и крепко прижимает к себе чихуа-хуа, пытаясь обрести в нем утешение. Пес лижет ей нос. Из-за нее мне становится плохо. Она всегда была ко мне так добра. Мамочка никогда не делала Леди Чихуа-хуа больно, но все равно заставила страдать.
Вокруг ее дома полиция устанавливает большие белые экраны, за которыми ничего нельзя разглядеть. Я стою у окна гостиной и наблюдаю, хотя смотреть там особо не на что. Так проходит несколько часов. Копать им, похоже, пришлось глубоко. Мамочка была человек дотошный. Мы все стоим, настороженные и бдительные в одном теле, не сводя глаз с белых экранов. Тихо плачет Малыш Тедди.
Мы точно знаем, когда из дома выносят ее Девочку с фруктовым мороженым. И чувствуем рядом ее присутствие, которое витает в воздухе, как аромат дождя.
Поселившаяся рядом соседка домой так и не вернулась. Бросив меня в лесу и убежав, она без конца звала по имени какую-то девочку. Это навело меня на мысль. Я рассказал о ней детективу-опоссуму. Когда полиция обыскала ее дом и порылась в вещах, мне за нее стало больно даже после всего, что между нами случилось. Теперь пришел ее черед, и все эти глаза смотрели на ее вещи. Потом выяснилось, что она сестра Девочки с фруктовым мороженым. Услышав об этом, я подумал: «Теперь они обе мертвы». И почувствовал в душе уверенность. Сам не знаю почему.