Можно быть маленьким и слабым,
Можно быть маленьким и слабым,
но помочь и поддержать. И оказаться очень полезным, как я в детстве. Бабушка с юга везла чемодан, рюкзак, хозяйственную сумку, ведро с абрикосами и три арбуза в авоське. Она была очень сильная женщина. И запасливая это были гостинцы для тех, кто не был на юге. И меня везла. Поскольку я была маленькая, я была привязана бинтиком за ручку, чтобы не потерялась. И бабушка все волокла на себе, конечно, по очереди. Отнесем с ней чемодан и ведро и возвращаемся за арбузами и сумкой. Я тоже кое-что несла, конечно. Мне в поезде бабушка сделала веер из бумаги. И, когда бабушка присаживалась на чемодан, чтобы отдохнуть, я этим веером ее обмахивала. Делала свежий ветерок. И бабушка прямо набиралась сил от свежего ветерка, так она и говорила. Я была очень полезным человечком. Кроме того, я пела военную песню, подбадривающую. Это тоже вливало новые силы в бабушку. И мы дотащили все тяжести до такси, вот как! И носильщика не нанимали бабушка считала наем носильщика эксплуатацией. Вещей-то всего ничего, да еще есть маленький помощник с веером! И с бодрящей песней. Так что даже маленькие и слабые могут оказаться полезными и очень помочь нести тяготы. И вообще, вместе веселее. А телеграмма просто не дошла о том, что мы приезжаем тогда были только телеграммы. Но мы все равно все привезли и притащили. При помощи бумажного веера и веселой героической песни. И угостили бабушкиных учеников, соседей по подъезду, Любу-инвалида во дворе и варенье сварили. Поэтому помочь можно по-разному; не обязательно тащить чемодан другого человека, если у нас нет сил его поднять. Даже пошевелить. Но можно быть рядом и поддерживать. И словами помогать. И обмахивать веером или полотенчиком, как боксера в перерыве между раундами. Это очень помогает и поддерживает. Доброе слово, песня и бумажный веер
Фотографировались в ванне с лапшой
С гречкой тоже одна тут сфотографировалась. Насыпала полную ванну гречки и запостила фото. Вроде насмешки над теми, кто на последние деньги эту гречку впрок купил. И сейчас ест. Такой перформанс.
Выбрасывали в помойное ведро неправильный салат «нисуаз». Если соус для тунца был пресноват или тунец мелко порезан. Суровый шеф-повар с бранью выбрасывал в помойку неправильный «нисуаз». Тарелку за тарелкой. Передача называлась «Адская кухня». Достойное название.
Из муки советовали поделки делать. Замесить тесто, и пусть ребенок лепит поделки. Это дешевое удовольствие.
И тортами бросались друг в друга. Веселое развлечение.
Так навлекли проклятие еды. Продовольствия.
А я помню, что продуктовые магазины в Ленинграде называли «продовольственными». Это с блокады осталось такое название. У меня прадед от голода в блокаду умер. Пока юные дедушки воевали. А второй прадед пошел добровольцем. Он был немолод уже, сыновья на фронт ушли. И он всю войну был на фронте с обозом. Отвечал за продовольствие, пока его младшие дети умирали от голода в тылу.
Сейчас ценности станут иными.
Продовольствие станет ценностью.
И топливо.
И конкретные советы по тактике и стратегии выживания в новых условиях.
Лекарства.
Не все так трагично. И это не значит, что будет голод и нищета. Но ценности изменятся. Богатыми будут страны и люди, у которых есть эти ценности.
А нищеты не будет. И голода не будет. Наверное. Если эти не продолжат издеваться над продовольствием. Над гречкой и над салатом «нисуаз», который им показался недостаточно вкусным и изящно оформленным.
Проклятие навлечь легко.
Это души умерших от голода пришли и спросили: что же вы, гады, делаете?
Так и спросили.
Пусть им ответят эти, из ванны с гречкой.
Дело было зимой
И был страшный мороз, просто лютый, сорок градусов. Мне было двадцать лет; я училась и вечерами лекции читала на окраине города. А жила на другой окраине, с маленьким ребенком и родителями мужа. На противоположной окраине, так сказать. И вечером я вышла из института, села в троллейбус и поехала. Ночь, мрак и дикий холод. И начало девяностых к этому нечего прибавить, кто помнит тот не забудет и поймет, о чем я. Ну, и троллейбусы встали. Вернее, этот вот, последний троллейбус. Что-то сломалось. И все вышли, побрели по морозу куда глаза глядят. И я побрела, смутно понимая, где я где-то за вокзалом, на страшных ледяных улицах, где не было ни одного фонаря. Говорю же, начало девяностых. И ни копейки денег. Только проездной на троллейбус, совершенно бесполезный в страшной морозной ночи. Я пошла домой. Что делать-то? И ко мне подошла девушка моего возраста. Тоже девочка. В уродливом пальто тогда пальто были уродливые, на ватине. В кокетливой шапочке, проеденной молью, с брошкой на особо заметной проплешине. Худенькая такая девочка, тоже белая от мороза и от лунного света. «Ты куда идешь?» спросила она. Я сказала куда. «Давай идти вместе!» предложила она, и мы пошли. А куда деваться-то? Уже ночь, и транспорт не ходит. И страшно скрипит под ногами снег тогда не убирали почти. И луна сияет. И очень холодно, поэтому бандиты попрятались тогда их немало было. И вот мы шли. Разговаривать было невозможно, такой был мороз. И видно было плохо ресницы склеились от инея и закрывали обзор. А мы шли, держась за руки, через ледяной ночной город. И иногда заходили в подъезды погреться, еще не везде были железные двери, к счастью. И в подъезде прижимались к батарее и друг к другу. И все равно не разговаривали почти не могли. От усталости и холода. Только она говорила: «Пойдем!» и мы шли опять. Под луной. Надо было обязательно дойти до дома, там же маленькая дочка! А телефона дома не было, да и на улице не было. Мы были молодыми и не думали, что просто можем замерзнуть и умереть. Вообще в голову не приходило. Мы просто шли и шли, рука об руку. Сквозь промерзшую варежку чувствовали пальцы друг друга. И мы дошли до моего дома. Мы шли очень, очень долго. И на прощание у моего подъезда нелепо обнялись, как два полярника. Девочка показала варежкой на соседний дом она туда шла. Худенькая тоненькая девочка в ужасном пальто. И я такая же тогда была: в вытертом пуховом платке, завязанном крест-накрест поверх такого же пальто И все. Я пришла домой. Я спаслась, как я сейчас понимаю. И долго сидела на кухне, пила горячий чай второй заварки без сахара сахар не смогли выкупить. И зубы стучали, конечно. А девочку я никогда больше не встретила. Я специально ходила в соседний двор. Я спрашивала у людей. И даже стояла у подъездов с коляской, когда стало теплее. Мне очень девочка понравилась, я бы дружила с ней, но больше я ее никогда не встречала. Она так похожа была на старинные фотографии, вот такое «гимназистское» лицо с благородным овалом, но, может, так от тьмы и холода казалось. И от мутного света в подъездах, где мы грелись у батарей Мы спаслись. А может, и не было никакой девочки вот такая странная мысль приходила ко мне потом. Или была, но не просто девочка, а особенная, неземная?.. Кто знает. Но даже страшной ледяной ночью можно спастись, если идешь с кем-то за руку, если ты не один. И всегда посылают спутника в трудные времена для сопровождения и спасения
Не верить в опасность очень глупо,
с одной стороны. С другой стороны, все это очень странно. Мария Кюри работала с радиоактивными веществами. До сих пор ее вещи и рабочие тетради так звенят и светятся, что их хранят в свинцовых ящиках. И на груди Мария Кюри носила кулон с радием. Красиво и оригинально. И говорят, что она от радиации умерла. Это закономерно и печально. Только она умерла в 66 лет. И имела двух здоровых дочерей. Одна из них в детстве помогала маме носить рентгеновский аппарат. Они вместе делали людям рентген. Без всякой защиты. И тоже ничего страшного не случилось. Как это так? Американский врач Форт в начале ХIХ века отрицал заразность лихорадки. И отважно пил мочу больных людей. И ел то, чем их тошнило, извините. И не заболел! Хотя эта лихорадка страшно заразная, как выяснилось позже. Даже если бы она была не заразная можно было бы чем-нибудь другим заболеть. Но доктор оставался совершенно здоровым! Изобретатель вазелина его изобрел, и страшно этот продукт ему понравился. Он наносил на глазах у публики себе сильные ожоги и порезы, мазал вазелином и все проходило! Он и королеве Виктории дал вазелин. Угостил и поделился. И сам съедал каждый день ложку вазелина. Прожил 96 лет и все вазелин расхваливал. Хотя я очень сомневаюсь, что от вазелина пройдет на глазах ожог. И поэтому понимаете? он и не пройдет у меня. Потому что я сомневаюсь. А он не сомневался и верил! Как профессор Петенкоффер не сомневался, что нет никаких холерных вибрионов. Глупости все это и обман. Он взял и выпил полную пробирку холерных вибрионов. Тьфу, сказал, глупости какие. И не заболел, да и все. Прожил почти сто лет, а потом застрелился не хотел быть дряхлым стариком.
Как это так? А вот так устроена психика и воля. Может, не у всех, конечно. Но плохое чаще происходит с теми, кто в него верит и боится. А сильный духом человек, верящий в вазелин, может его есть ложками и отлично себя чувствовать. Королеве Виктории, кстати, вазелин тоже понравился. Вкус ничего так, приятный. Она тоже долго прожила
«Эх, раз, да еще раз, да еще много-много раз!» как в песне поется
Ну вот, снова кризис. Кризисы мы переживали, да еще какие достаточно начало девяностых вспомнить. Или девяносто восьмой Когда за день все сбережения превратились в ничто, хватило продуктов купить и мешок муки
Но тогда лет было значительно меньше. В двадцать пять тридцать все же проще пережить трудное время, сохранить надежду и силы. В молодости проще восстановиться и снова подняться, если упал.
А что делать в пятьдесят? Ну или когда тебе за сорок. Пенсии еще нет, рассчитывать не на что, источники дохода скукоживаются, как шагреневая кожа, а платежи куда же они денутся, квитанции приходят. И есть что-то надо.
И так трудно снова привыкать к недостатку, к бедности, к экономии и к тревоге Особенно, если привык жить довольно хорошо. Если начал надеяться на стабильность. Забыл трудные времена. Так тяжело видеть, как рушится все, что было создано за жизнь. Многие про это говорят в отчаянии.
Во время Первой мировой Агата Кристи была молода. Она работала в госпитале, первый муж воевал в авиации. Продуктов мало было, работы много, но была надежда, и молодость была. Вся жизнь впереди! И еще полно сил, запас энергии огромный в молодые годы
А во время Второй мировой Агате было уже под пятьдесят. Она стала известной писательницей, ее книги издавались на всех языках. Она купила прекрасный дом с садом; и еще несколько домов. Бедность осталась в прошлом, настало время воплощать мечты.
И замуж Агата Кристи вышла счастливо, по любви, за археолога моложе себя на 14 лет. Забылась боль предательства, которое совершил горячо любимый первый муж. Началась хорошая жизнь!
Жизнь удалась и шла мирно, счастливо, в достатке и довольстве. И тут бах! снова война. Воздушная тревога, продукты по карточкам, книги не очень-то покупают не до детективов в такое время. Это понятно. А муж уехал в Каир по работе, Агата осталась одна.
Все рухнуло, можно так сказать. И остальные дома забрали по закону военного времени. В них разместили солдат, сделали казармы. Наверное, тяжело было стареющей женщине оказаться снова в тревоге и опасности. И лишиться большей части дохода.
Кто знает, чем вообще кончится война? Конечно, в Англии было получше, чем у нас, что говорить. Но все равно приятного, знаете ли, мало.
Агата Кристи просто снова пошла работать в госпиталь. Добровольно. Потому что настало тяжелое время и надо помогать своей стране. Она даже и не рассуждала, просто пошла работать. Надела белый халат и принялась помогать раненым а как иначе?
Как это так? А вот так устроена психика и воля. Может, не у всех, конечно. Но плохое чаще происходит с теми, кто в него верит и боится. А сильный духом человек, верящий в вазелин, может его есть ложками и отлично себя чувствовать. Королеве Виктории, кстати, вазелин тоже понравился. Вкус ничего так, приятный. Она тоже долго прожила
«Эх, раз, да еще раз, да еще много-много раз!» как в песне поется
Ну вот, снова кризис. Кризисы мы переживали, да еще какие достаточно начало девяностых вспомнить. Или девяносто восьмой Когда за день все сбережения превратились в ничто, хватило продуктов купить и мешок муки