Два дня спустя Браун позвонил Чайлдсу и пригласил его в Лондон. Безмерно обрадованный, Чайлдс тотчас написал матери: Появилась перспектива отчаянного приключения в России, поэтому можете быть уверены, что при возможности я отправлюсь туда, прежде чем вернуться домой[72]. Он не упомянул ни голод, ни коммунизм, ни потенциальные возможности для бизнеса и лишь сказал, что работа с АРА даст ему интересный материал для статей[73]. Мотивы Чайлдса отправиться в Россию жажда приключений, тяга к необычному и неизведанному были общими для многих, если не для большинства, американцев, решивших принять участие в миссии АРА, но советские руководители о них не догадывались. За три революции и три войны, случившиеся за два десятка лет, русские повидали гораздо больше искателей приключений, чем большинство стран за столетие-другое. Они и представить себе не могли, что есть на свете страна, где жизнь настолько стабильна, что молодые люди стремятся уехать оттуда в неблагополучные уголки земного шара, чтобы пощекотать себе нервы. Между американцами и русскими стоял туман непонимания, который так и не рассеялся даже после нескольких лет совместной работы по борьбе с голодом. 20 августа, находясь в Вене, Чайлдс получил телеграмму, в которой ему сообщили о заключении договора с советским правительством и велели немедленно ехать в Ригу. Он чуть не лопнул от радости. Нам предстоит громадная работа, участием в которой может гордиться любой человек. Я считаю возможность войти в состав первой экспедиции настоящим подарком небес, написал он матери[74]. Вспоминая о прежней работе с Гувером, он чувствовал, что они не просто помогают странам бороться с голодом. Истинная цель Гувера, по его мнению, заключалась в полном экономическом восстановлении государства[75]. Чайлдс не чувствовал такого воодушевления со времен работы в Югославии: Скоро снова исполнится мое давнее желание оказаться в гуще событий и участвовать в великих делах.
Вооружившись англо-русским словарем, Чайлдс отправился в Ригу через Берлин. Он попросил мать прислать ему шерстяные носки, три комплекта теплого белья и упаковку сигарет Camel. гу августа он добрался до Риги. Там он встретился с Эмметом Килпатриком, с которым подружился еще в Париже. Килпатрик был взят в плен красноармейцами, когда служил в Красном Кресте на юге России, и почти год провел в московской тюрьме на Лубянке, в основном в одиночной камере. Чайлдс был поражен переменой в давнем приятеле: весельчак, которого он знал, пропал навсегда. За обедом Килпатрик рассказал Чайлдсу об ужасах, с которыми столкнулся в тюрьме: о грязи, вшах, холоде, голоде и жестокости. Стараясь не сойти с ума, он повторял знаменитые строки стихотворения Ричарда Лавлейса К Алтее из тюрьмы: Уму и сердцу не страшна решетка на окне[76]. Чайлдс обратил внимание, что глаза у него бегают, как у загнанного зверя. Поздно вечером 29 августа Чайлдс приехал на вокзал и сел на поезд в Москву. Наконец-то он был на пути в этот странный, загадочный мир[77] Советской России.
В небольшой группе американцев, прибывших с Чайлдсом, был уже немолодой профессор российской истории из Стэнфорда. Фрэнк Голдер родился в Одессе и мальчиком эмигрировал в Америку вместе с семьей скорее всего, после кровавых погромов начала 1880-х годов. Голдеры надеялись, что их, евреев, за океаном ждет лучшая жизнь, но в Нью-Джерси им пришлось несладко. Отец Фрэнка, талмудист, зарабатывал очень мало, и Фрэнку приходилось торговать на улице всякой мелочью, чтобы поддерживать семью. Однажды он встретил баптистского священника, которого так впечатлила рабочая дисциплина мальчика, что он убедил Голдеров позволить ему помочь им деньгами, чтобы Фрэнк смог пойти в школу.
Илл. 5. Дж. Ривз Чайлдс
Подростком Голдер изучал философию в Бакнеллском университете, затем поступил в Гарвард, который окончил в 1903 году, после чего занялся российской историей. В 1909 году, получив докторскую степень по истории, он устроился в Колледж штата Вашингтон в Пулмене, среди холмов Палуса. Голдер мечтал поработать в российских архивах и сумел побывать в Санкт-Петербурге летом 1914 года, как раз перед началом войны в Европе. Он вернулся в Россию в марте 1917 года и своими глазами наблюдал падение династии Романовых. Как и многие, он приветствовал Февральскую революцию как необходимый шаг к более свободной и справедливой России, но разочаровался в ней, увидев хаос и жестокость, которые последовали за переворотом. Ему не верилось, что страна может так быстро развалиться на части.
Илл. 6. Фрэнк Голдер
В 1920 году Голдер поступил на работу в Гуверовский военный архив (позднее Гуверовская военная библиотека, ныне библиотека и архивы Гуверовского института) при Университете имени Леланда Стэнфорда-младшего, чтобы составить коллекцию документов по истории Первой мировой войны. Он работал в Стэнфорде до конца жизни, занимая должности преподавателя и директора Гуверовской библиотеки. Путешествуя по Европе, Голдер скупал рукописи и библиотеки для Гувера. Его везде встречали с распростертыми объятиями. Скромный и учтивый Голдер прекрасно умел слушать и никогда не навязывал никому свою точку зрения. Он быстро наладил контакты со множеством представителей интеллектуальной элиты Европы, включая Россию. Мало кто из американцев в 1921 году мог похвастаться более глубокими знаниями о России ее истории, культуре и политике, и поэтому работодатель Голдера, Герберт Гувер, тем летом отправил его обратно в Россию, чтобы он продолжил пополнять коллекции и изучил ситуацию с голодом на правах специального следователя АРА. Док Голдер, как прозвали его сотрудники АРА, которые были значительно младше его и имели в большинстве своем гораздо более скромное образование, в последующие два года объездил больше мест, чем остальные американцы, пытаясь выяснить истинные масштабы голода.
Электричество в поезде выключилось, поэтому ночью зажгли свечи. Когда состав пересек границу, Чайлдс с ужасом увидел, что все вокруг одеты в лохмотья. Лица русских выдавали скудоумие, которого он никогда не видел в Европе. По пути они встречали составы с беженцами из Москвы. Их локомотив был таким маломощным, что не смог подняться на несколько небольших холмов. Машинистам дважды приходилось давать задний ход и разгоняться, чтобы на всех парах преодолеть пологие склоны. После 40-часового путешествия 31 августа состав наконец вошел в Москву, где делегацию встретил Филип Кэрролл.
Первая группа сотрудников АРА прибыла в страну на несколько дней раньше. К тому времени Россия более трех лет оставалась практически отрезанной от остального мира. При пересечении границы в вагоне поднялось волнение, причем предчувствия были и хорошими, и дурными. Американцы оказались на неизведанной территории и понятия не имели, что ждет их впереди. Оператор Universal News приехал снимать их работу за красным занавесом. Их было семеро, и возглавлял российскую миссию Кэрролл, опытный сотрудник АРА из города Худ-Ривер в Орегоне. Он приехал в Россию, не получив конкретных инструкций от нью-йоркского отделения и Гувера. Предполагалось, что в этой миссии сотрудники будут принимать решения на месте по ходу дела. На вокзале американцев встретили советские чиновники, которых застала врасплох численность делегации: они готовились к приезду трех человек, а потому не знали, куда поселить еще четверых. Казалось, это плохой знак. В конце концов Кэрролл сумел занять большой особняк из серого камня по адресу Спиридоновка, 30, всего в нескольких кварталах от Патриарших прудов. Тридцать комнат этой роскошной современной резиденции армянского сахарного магната были, по словам Кэрролла, приведены в состояние абсолютной захламленности[78]. Центральное отопление было сломано, электричество не работало, а от канализации, как отметил один из сотрудников АРА, остались одни воспоминания[79]. Разместившись в особняке, никто не стал снимать теплых пальто и перчаток. Из Лондона немедленно выписали тридцать переносных масляных обогревателей.
На вокзале Кэрролл встретил Чайлдса, Голдера и четверых других сотрудников миссии на одном из только что выкрашенных кадиллаков АРА. Чайлдс обратил внимание, что москвичи глазеют на автомобиль. Когда они остановились у своего нового дома, Чайлдсу показалось, что особняк на Спиридоновке напоминает темную и массивную тюрьму. Словно прочитав его мысли, Кэрролл заметил, проводя их внутрь: Здесь можно выдержать долгую осаду[80].
На следующий день Чайлдс отправился изучать город. Хотелось бы мне правдиво описать свои впечатления от этого странного, невероятного города Москвы, писал он матери, но, чтобы должным образом передать удивительные чувства, которые он пробуждает, нужно обладать мрачным гением Э.Т. Гофмана или По. Он похож на великий город, в котором воцарилась чума, и жители от часа к часу ожидают погибели[81]. Повсюду виднелись выбоины от артиллерийского и пулеметного огня, здания стояли в руинах, а витрины изысканных магазинов были заколочены и затянуты паутиной. Улицы несколько лет не чистили от мусора, первые этажи заброшенных построек служили общественными туалетами. Но сильнее, чем сам город, поражали его жители. Чайлдс не мог смириться с очевидным бездушием, которое сразу бросалось в глаза. Пожалуй, чтобы охарактеризовать Москву точнее и короче всего, стоит сказать, что это город, лишенный любви[82]. Шагая по улицам, он не слышал смеха и не видел улыбок. Сердце [города] покрылось ржавчиной, а душу сковал страх[83].
Илл. 7. Штаб-квартира АРА в Москве на Спиридоновке. Перед зданием выстроились принадлежащие организации кадиллаки с шоферами. Крайний справа, с номером A. R. А. 1, автомобиль, закрепленный за полковником Уильямом Хэскеллом, который прибыл в Москву в конце сентября, чтобы сменить Филипа Кэрролла на посту руководителя российской миссии
Американцы сразу принялись за работу. Первого сентября в Петроград из Гамбурга прибыл пароход Феникс, который привез 700 тонн продовольствия для АРА. Пять дней
спустя открылась первая кухня АРА в школе 27 на Мойке. Первая кухня в Москве открылась 10 сентября, в бывшем ресторане Эрмитаж, любимом городскими богачами до революции. Учитывая, что продовольствие приходилось перевозить на большие расстояния, в пищу в основном шли калорийные продукты, которые легко было упаковывать и хранить: кукурузная крупа, рис, белый хлеб, свиное сало, сахар, сгущенное молоко и какао.
Голдер первые два дня встречался с советскими чиновниками, чтобы договориться о поездке в Поволжье, где голод был сильнее всего. Казалось, на советской стороне никто не хочет брать на себя ответственность за это решение, и Голдер никак не мог понять, когда все будет готово к его отъезду. Наконец, вечером 1 сентября ему велели ехать на вокзал, чтобы сесть в поезд, который должен был отправиться в полночь. Голдера сопровождали сотрудники АРА Джон Грегг и Уильям Шефрот, а также советский атташе, два русских носильщика и шофер фургона марки Форд, который планировалось погрузить на поезд.