Куда бы Нина ни взглянула, всюду были напоминания о Джеле, ветви его священного ясеня сплетались в узлы и сердца в преддверии зимних празднеств Винеткаллы. В Равке сейчас, должно быть, готовятся к Дню Санкт-Николая. И к войне. Это знание камнем давило ей на грудь каждую ночь, стоило улечься спать, змеей стягивало горло и лишало ее воздуха каждый день. Ее народ был в опасности, а она не знала, как ему помочь. Вместо этого она примеряла шляпки и шарфы во вражеском городе.
Куда бы Нина ни взглянула, всюду были напоминания о Джеле, ветви его священного ясеня сплетались в узлы и сердца в преддверии зимних празднеств Винеткаллы. В Равке сейчас, должно быть, готовятся к Дню Санкт-Николая. И к войне. Это знание камнем давило ей на грудь каждую ночь, стоило улечься спать, змеей стягивало горло и лишало ее воздуха каждый день. Ее народ был в опасности, а она не знала, как ему помочь. Вместо этого она примеряла шляпки и шарфы во вражеском городе.
Ханна стояла рядом, одетая в пальто оттенка цветов чертополоха, который придавал ее смуглой коже сияние, заметное даже в пасмурный день, элегантную вязаную шапочку, прикрывшую ее остриженные волосы, чтобы не привлекать ненужного внимания. Как бы Нина ни страдала в ненавистной клетке Ледового Двора, страдания Ханны были намного сильнее. Ей нужен был вольный бег, скачка во весь опор; нужен был запах снега и хвои и успокаивающая тишина леса. Она прибыла в Ледовый Двор с Ниной добровольно, но, без сомнений, длинные дни, заполненные вежливыми разговорами за утомительными обедами, оставили свой след. Даже этого крошечного глотка свободы выход на рынок с родителями и охраной в хвосте было достаточно, чтобы снова вернуть румянец ее щекам и блеск глазам.
Мила! Ханна! окликнула Ильва. Не уходите слишком далеко.
Ханна закатила глаза и взяла моток голубой пряжи с прилавка торговца.
Будто мы дети.
Нина кинула взгляд за ее спину. Родители Ханны, Ярл и Ильва Брум, отстававшие от них всего лишь на несколько ярдов[1], привлекали восхищенные взгляды, прогуливаясь по набережной, Ильва в коричневом шерстяном пальто с воротником из рыжего лисьего меха, Брум в черном мундире с вышивкой на рукаве в виде серебряного волка дрюскелей, вызывающем у Нины прилив ненависти. Двое молодых дрюскелей, с гладко выбритыми подбородками и зачесанными золотыми волосами, шли следом. Лишь закончив свое обучение и услышав слово Джеля во время Рингкаллы, они получали разрешение отрастить бороду. А затем они вприпрыжку отправлялись навстречу огромному миру, убивать гришей.
Папа, там готовятся к какому-то представлению, сказала Ханна, указав отцу в ту сторону набережной, где возводили самодельную сцену. Можно нам пойти посмотреть?
Брум слегка нахмурился.
Там ведь не одна из этих керчийских трупп, да? С их глупыми масками и грязными шутками?
«Ох, если бы», мелькнула у Нины мрачная мысль. Она тосковала по диким улицам Кеттердама. Она бы предпочла сотню раз посмотреть довольно непристойную и попахивающую дурным вкусом жестокую комедию, чем высиживать все пять нескончаемых актов фьерданской оперы, как ей пришлось вчера вечером. Ханна была вынуждена то и дело пихать Нину в бок, чтобы та не задремала.
Ты начинаешь храпеть, шепнула она, вытирая слезы, выступившие на глазах от с трудом сдерживаемого смеха.
Ильва, заметив покрасневшее лицо и полные слез глаза дочери, утешающе похлопала Ханну по колену.
Это и впрямь трогательная часть, да, дорогая?
Ханна в ответ смогла лишь кивнуть, и то сжав руку Нины.
О, Ярл, теперь к мужу обратилась Ильва. Я уверена, все будет совершенно пристойно.
Очень хорошо.
Брум сдался, и они направились к сцене, оставив позади разочарованного торговца шерстью.
Но ты будешь весьма удивлена, узнав, во что превратилось это место. Взяточничество. Ересь. Прямо в сердце нашей столицы. Видишь? Он указал на сгоревший дом, мимо которого они как раз проходили. Похоже, когда-то это была лавка мясника, но теперь окна в ней были выбиты, а стены покрыты копотью.
Всего две ночи назад эту лавку досмотрели. Нашли алтарь так называемой Солнечной святой и еще один этой, как же ее? Линнея Водная?
Леони, тихо поправила Ханна.
Нина слышала о рейде от своих связных из Рингсы, сети разведчиков, созданной для того, чтобы спасать гришей по всей Фьерде. Пожитки мясника вышвырнули прямо на улицу, все шкафы и ящики вскрыли, чтобы обнаружить спрятанные реликвии кость пальца Солнечной святой и икону, написанную в любительском стиле, на которой явно изобразили прекрасную Леони с убранными в узел косами и воздетыми к небу руками в тот момент, когда она очищала реку от яда, чтобы спасти город.
Это даже хуже, чем просто поклоняться святым, продолжал Брум, так яростно тыча пальцем в воздух, словно тот нанес ему смертельное оскорбление. Они заявляют, что гриши возлюбленные дети Джеля. И что их силы на самом деле знак его благословения.
Это даже хуже, чем просто поклоняться святым, продолжал Брум, так яростно тыча пальцем в воздух, словно тот нанес ему смертельное оскорбление. Они заявляют, что гриши возлюбленные дети Джеля. И что их силы на самом деле знак его благословения.
От этих слов сердце Нины заныло. Именно это сказал Матиас. Прежде чем умереть. Дружба с Ханной помогала ей залечить эту рану. Ее миссия и высшая цель помогали тоже, но боль все еще таилась в сердце и, как подозревала Нина, вряд ли когда-нибудь исчезнет полностью. У Матиаса украли жизнь, не оставив ему и шанса найти свое собственное место и предназначение. Я исполнял его, любовь моя. Я защищал тебя. До самого конца.
Нина сглотнула комок, набухший в горле, и заставила себя сказать:
Ханна, не сходить ли нам за медовым взваром?
Она бы предпочла вино, а может, и чего-нибудь покрепче, но женщинам во Фьерде алкоголь не разрешали, особенно в публичных местах.
Приглашающая улыбка продавца взвара сменилась отвисшей челюстью, когда он заметил мундир Брума.
Коммандер Брум! воскликнул он. Желаете чего-нибудь горяченького для вашей семьи? Чтобы укрепить силы в этот холодный денек?
Мужчина был обладателем широких плеч, бычьей шеи и длинных огненно-рыжих усов. Вытатуированные на его запястьях круги волн, вероятно, указывали на то, что он бывший моряк. Или на нечто большее.
Наблюдая за тем, как Ярл Брум пожимает руку продавцу, Нина ощутила, как ее накрывает странное чувство раздвоенности. Около двух лет назад, всего в нескольких ярдах отсюда, она победила этого человека. С коммандером дрюскелей она столкнулась в своем истинном обличии, как Нина Зеник, в тот самый момент, когда наркотик юрда-парем бурлил в ее крови. Этот наркотик позволил ей повергнуть сотни солдат, сделал ее неуязвимой для пуль и навсегда изменил ее дар гриша, подарив ей власть над мертвыми вместо живых. В тот день она пощадила Брума, пусть и сняв с него скальп. Нина стала причиной тому, что голова у него теперь была совершенно лысая, а в основании черепа змеился толстым розовым крысиным хвостом уродливый шрам.
Матиас молил о пощаде для своих братьев по ремеслу, для того, кто стал для него вторым отцом. Нина до сих пор не знала, правильно ли она сделала, исполнив эту просьбу. Убей она тогда Брума, и они с Ханной никогда бы не встретились. Она никогда бы не вернулась во Фьерду. И Матиас мог бы остаться в живых. Стоило ей вспомнить прошлое, она терялась в нем, во всех этих множествах «если бы». А ей нельзя было себе этого позволять. Несмотря на фальшивое имя и лицо, скроенное ей благодаря невероятному портновскому таланту Жени, Нина оставалась гришом, солдатом Второй армии и равкианским шпионом.
«Так что соберись, Зеник», отчитала она себя мысленно.
Брум хотел было заплатить торговцу взваром, но мужчина отказался брать с него деньги.
Подарок на Винеткаллу, коммандер. Пусть ночи ваши будут коротки, а чаша всегда полна.
Бодрый хор флейт и барабанов грянул со сцены, сообщая о начале представления, а следом поднялся и занавес, открывший нарисованную вершину утеса и крошечную торговую площадь внизу. Толпа разразилась восторженными аплодисментами. Они видели перед собой Джерхольм, тот самый город, где они жили, и плакат, на котором значилось «История Ледового Двора».
Вот видишь, Ярл, заметила Ильва. Никаких непристойностей. Абсолютно патриотическая история.
Брум, похоже, в этот момент отвлекся, чтобы проверить карманные часы. «Чего ты так ждешь?» задумалась Нина. Дипломатические переговоры между Фьердой и Равкой все еще шли, и Фьерда пока не объявляла войну. Но Нина была уверена, что битвы не избежать. Брум бы не согласился на меньшее. Она передавала все те крохи информации, что ей удавалось подслушать под дверями и во время приемов. Но этого было недостаточно.
Зазвенели тарелки, знаменуя начало рассказа об Эгмонде, гении, который проектировал и строил невероятные замки и здания, будучи совсем ребенком. Акробаты тянули за длинные шелковые шнуры, изображая строительство массивного особняка, украшенного серыми шпилями и сверкающими арками. Зрители воодушевленно хлопали, но тут актер с надменным лицом дворянин, отказавшийся платить за свой новый роскошный дом, разгневался на Эгмонда, и вот уже молодой красавец-архитектор в цепях, и его ведут в старую крепость, когда-то охранявшую вершину утеса над заливом.
Сцена поменялась теперь Эгмонд сидел в своей камере, в то время как под грохот барабанов налетел сильнейший шторм. Синие отрезы шелка взлетали и опадали, струясь, по всей сцене, воплощая потоки воды, хлынувшие в крепость, где в тот момент были король Фьерды со своей королевой.
Работа под прикрытием требовала намного больше, чем просто блестящее знание языка или знакомство с некоторыми местными обычаями, поэтому Нина отлично разбиралась в фьерданских мифах и легендах. В этой части истории Эгмонд должен был прижать руку к корням дерева, пробившегося сквозь стены его каменной темницы, и, при помощи Джеля, использовать силу священного ясеня, чтобы укрепить стены крепости, спасти короля с королевой и заложить основание для неприступного Ледового Двора.
Вместо этого на сцене возникли три фигуры женщина, оплетенная лозами красных бумажных роз, девушка в белом парике с ошейником из оленьих рогов на шее и черноволосая красавица в синем наряде.
Что это? рявкнул Брум.
Но шепот толпы немедленно все прояснил: Санкта-Лизавета Роз, Солнечная святая Алина Старкова и великолепный заключительный штрих, похвалила саму себя Нина, Грозовая ведьма, Зоя Назяленская, появились в истории.