Советский анекдот дает неубиваемый аргумент против мифа о литературоцентричности советской культуры. Может быть, из перспективы филологических факультетов и школьных уроков словесности ситуация выглядела именно так, но анекдот как четкий указатель того, что именно является предметом заинтересованного общего знания подавляющего большинства населения, вне зависимости от социальной и культурной стратификации говорит о другом. Если анекдот в принципе и обращает внимание на литературные тексты, на действующих лиц и авторов, то происходит это, как правило, в тех случаях, когда литературные тексты прошли через процедуру экранизации и, следовательно, попали в удобный для анекдота режим считывания.
Так, Наташа Ростова (чаще Наташенька) в анекдотической традиции персонаж вполне устойчивый. Но вот искать какие бы то ни было следы толстовских сюжетов, ситуаций и обстоятельств, перенесенных из романа в анекдот, не стоит. Как не стоит искать рядом с ней других персонажей «Войны и мира», за исключением Пьера Безухова, которому анекдот, как правило, приписывает неизвестную ему у Толстого в браке с Наташей роль обманутого мужа[44]. Зато стандартным партнером Наташеньки в советских анекдотах выступает поручик Ржевский в исходном варианте действующее лицо популярного киноводевиля «Гусарская баллада» (1962) Эльдара Рязанова. Причем ключевым персонажем анекдота является именно Ржевский. Анекдотическая традиция радикально усиливает недогадливость, свойственную этому персонажу «Гусарской баллады», превращая поручика в тупого сексуально озабоченного солдафона[45]. Равно и Наташенька превращается в столь же сексуально озабоченную дурочку. Выходившая на советские экраны с 1965 по 1967 год четырехсерийная, вычурно «богатая» и достаточно претенциозная киноэпопея Сергея Бондарчука «Война и мир» была пропущена анекдотической традицией через водевильное сито «Гусарской баллады», причем на роль постоянной партнерши Ржевского попала не кавалер-девица Азарова в размашистом исполнении Ларисы Голубкиной, а нарочито трепетная Наташа в исполнении Людмилы Савельевой.
Точно такие же трансформации анекдот совершает не только с литературными героями, но и с историческими персонажами. Так, анекдотический Ленин списан с персонажа Бориса Щукина в дилогии Михаила Ромма о вожде мирового пролетариата («Ленин в Октябре», 1937, и «Ленин в 1918 году», 1939), крайне удобного для комического передразнивания; анекдотический Сталин пародия на многочисленных и не менее удобных для передразнивания Сталиных, сыгранных Михаилом Геловани (в 15 фильмах с 1938 по 1953 год), и так далее.
Аналогичный механизм работает и применительно к серийным зооморфным анекдотам, с поправкой на то, что здесь в качестве прецедентного текста выступают, как правило, не игровые кинокартины, а мультипликационные фильмы. Эта замена легко объяснима. Во-первых, советская мультипликация послевоенных времен, выйдя из экспериментального периода 1930-х, обрела устойчивую нишу в сталинском нормативном искусстве, и эта ниша была связана с «низовой дидактикой», производством коротких развлекательных лент, непременно несущих в себе воспитательный заряд и, как правило, предназначенных для детей. Сочетание примитивного моральноидеологического месседжа с краткостью перформативного впечатления, будучи помножено на всеобщее знакомство именно с этим визуально-игровым воплощением сюжета, буквально взывало к «бытовой деконструкции» и давало аудитории недвусмысленный сигнал к анекдотической трансформации именно этого сюжета. Во-вторых, ранние советские мультфильмы охотнее всего использовали сюжетику даже не сказочную, а басенную в силу ее очевидной (и ситуативно необходимой) дидактичности. Что напрочь увязывало в сознании зрителя мультипликационную реальность и зооморфных персонажей.
Эпоха серийных мультфильмов, вызвавших к жизни самостоятельные анекдотические серии, наступит позже к рубежу 1960-1970-х годов, когда советский зритель сроднится с такими прецедентными для позднесоветского зооморфного анекдота кинотекстами, как мультфильмы о Чебурашке и Крокодиле Гене (19691983) Романа Качанова[46], о Винни-Пухе (19691972) Федора Хитрука[47] и, несколько позже, о Попугае, Мартышке, Слоненке и Удаве (19741991) Ивана Уфимцева[48], а также мультсериал «Боцман и попугай» (19821986) Михаила Каменецкого[49]. Менее очевидны, но вполне поддерживаются материалом несерийные «Лев и заяц» (1949) Бориса Дежкина и Геннадия Филиппова, их же «Слон и муравей» (1948), «Петя и Красная Шапочка» (1958) Анатолия Савченко и «Добро пожаловать!» (1986) Алексея Караева.
Собственно, «источниковедческая» составляющая вопроса о прецедентных для анекдотической традиции (кино)текстах всего лишь дает нам исходные основания для того, чтобы попытаться понять, каким образом происходит отбор сюжетов в анекдотической традиции и как исходный сюжет подвергается жанровой трансформации. Можно сразу сказать, что в процессе отбора сюжетов критерий популярности не является определяющим: далеко не все широко востребованные публикой фильмы и мультфильмы подверглись анекдотической трансформации. Так, самый популярный советский мультсериал, «Ну, погоди!» (19691986) Вячеслава Котеночкина[50], самостоятельной анекдотической традиции не породил, хотя, судя по всему, сыграл в этом смысле свою особую роль о чем ниже. И далеко не все тексты, подвергшиеся анекдотической трансформации, были не то чтобы популярными, но даже широко известными как, скажем, в уже упомянутом случае с «Добро пожаловать!» Алексея Караева.
Собирает лев зверей: «Лев и заяц»
Впрочем, обо всем по порядку. Итак, одним из первых мультфильмов, давших основу для целой серии анекдотов, стал «Лев и заяц» (1949) Бориса Дежкина и Геннадия Филиппова. Стандартный для этой серии зачин «Собирает лев в лесу зверей и говорит» пришел именно оттуда, вместе с местом действия (лес в неопределенном географическом пространстве) и возможным набором участников (животные, собранные из разных климатических зон и даже с разных континентов: заяц, зебра, кенгуру и т. д.). В мультфильме Дежкина и Филиппова змея подсказывает льву тупому и агрессивному убийце идею издать приказ, по которому звери сами должны выбирать, кто именно отправится сегодня на съедение к верховному властителю[51]. Зверей спасает заяц, который обманом заставляет льва прыгнуть в колодец.
Очевиднее всего близость к мультипликационному источнику в следующем анекдоте, известном мне с начала 1970-х годов, но появившемся, видимо, значительно раньше:
Собирает лев в лесу зверей и говорит: с завтрашнего дня буду есть вас по одному каждый день. Достает бумажку и начинает записывать. «Так, волк. Придешь сегодня вечером. Вопросы есть?» «Нет». «До вечера свободен. Дальше: лиса. Придешь завтра вечером. Вопросы есть?» «Нет». «До завтра свободна. Дальше: заяц. Придешь послезавтра вечером. Вопросы есть?» «Есть». «Какие?» (Исполнитель вскидывает голову.) «А можно не приходить?» «Можно (исполнитель проводит воображаемой ручкой по воображаемой бумажке). Значит, я тебя вычеркиваю».
В культуре советского анекдота в отличие от культуры советского детского мультфильма всегда торжествуют индивидуалистические ценности, как правило сцепленные с радикальным «приземлением», понижением мотиваций героя по «моральной шкале». Не менее характерно, что этот анекдот радикально бюрократизирует исходный сюжет, превращая льва из агрессивного и злобного самодура в простого советского столоначальника и тем самым переадресуя общий месседж к актуальному опыту зрителя. Неэкзотический набор персонажей вполне объясним. Мультипликационная традиция 1940-1950-х годов находилась под прямым и обязывающим давлением позднесталинского имперского национализма, и состав персонажей в большинстве зооморфных анимационных лент дублировал стандартный набор героев русской сказки о животных[52]. Однако анекдот сохраняет ключевую пару действующих лиц из исходного мультипликационного сюжета льва и зайца в неизменности. Как это происходит и в уже приводившемся ранее анекдоте про «блатного» зайца, заведшего дружбу со львом. Показательно, что третьим значимым участником сюжета в этом анекдоте становится кабан в мультфильме 1946 года заяц объясняет глупому льву, что вел к нему на съеденье именно кабана, когда его перехватил чужой лев. Не менее показательна и уже знакомая тенденция к «обюрокрачиванию» базового сюжета. Фраза «Сачок, на собрания не ходит», моментально переводит действие в плоскость советской повседневности, сплошь размеченной унылыми собраниями партийными, профсоюзными, комсомольскими, обязательными политинформациями и т. п.
Ключевые элементы сюжета собрание зверей по приказу льва и перебор возможных жертв сохраняются даже в тех случаях, когда роли двух базовых действующих лиц, льва и зайца, модифицируются. Так, заяц может не только спасаться сам, но и «подставлять» других: Собирает лев зверей и говорит: «Теперь буду вас есть в соответствии с научным подходом, по видообразующим признакам. Начнем с самого (исполнитель обводит аудиторию взглядом и останавливается на одном из зрителей или на произвольной точке в пространстве) ушастого!» И смотрит на зайца. Заяц прижимает уши (исполнитель приглаживает воображаемые уши быстрыми движениями, вниз по щекам) и говорит (исполнитель изображает нахальное выражение на лице): «Ну все, пиздец ослу».
Ключевые элементы сюжета собрание зверей по приказу льва и перебор возможных жертв сохраняются даже в тех случаях, когда роли двух базовых действующих лиц, льва и зайца, модифицируются. Так, заяц может не только спасаться сам, но и «подставлять» других: Собирает лев зверей и говорит: «Теперь буду вас есть в соответствии с научным подходом, по видообразующим признакам. Начнем с самого (исполнитель обводит аудиторию взглядом и останавливается на одном из зрителей или на произвольной точке в пространстве) ушастого!» И смотрит на зайца. Заяц прижимает уши (исполнитель приглаживает воображаемые уши быстрыми движениями, вниз по щекам) и говорит (исполнитель изображает нахальное выражение на лице): «Ну все, пиздец ослу».
В позднесоветские времена была предложена сугубо интеллигентская инверсия того же анекдотического сюжета, известная мне с начала 1980-х годов: Идет в лесу защита диссертации. Выходит заяц и объявляет тему: «Структура и динамика поедания хищников в лесу». Ученый совет в непонятках (исполнитель удивленно оглядывается на воображаемых соседей справа и слева от себя). Встает лиса: «Я правильно поняла, что речь идет именно о поедании хищников?» Заяц: «Уважаемый член ученого совета, я могу сказать вам пару слов наедине?» Лиса и заяц выходят, возвращается заяц один. Встает волк: «Что-то я не понял. Что за тема идиотская, куда лиса девалась?» «Уважаемый член ученого совета, могу сказать вам пару слов наедине?» Волк и заяц выходят, возвращается заяц один. И так постепенно за столом не остается почти никого. В конце концов кабан, поняв, что дело неладно, говорит: «Уважаемый соискатель, я понимаю, что чего-то я не понимаю. Я не стану задавать никаких вопросов просто объясните мне, что происходит?» Заяц смотрит на него (исполнитель изображает усталый взгляд свысока) и говорит: «Ладно, пойдем покажу». Выходят, кабан весь трясется, заворачивают за угол коридора, а там сидит лев, догладывая медвежий хребет, и говорит (исполнитель переходит на менторский тон декана, который обращается к нерадивому лаборанту): «Не важно, какая у тебя тема. Важно, кто твой научный руководитель».