«Странная женщина, странная! надрывался певец. Радость полета забывшая! Что ж так грустит твой взгляд? В голосе трещина. Про тебя говорят странная женщина! Странная женщина, странная! Схожая с птицею раненой! Грустная, крылья сложившая. Радость полета забывшая. Кем для тебя в жизни стану я?»
Песня такая нельзя без надрыва.
Ну, певец и старался.
Потом официанты накрыли чай и внесли торт. «Господи, ахнула она, ну просто как свадебный! А я далеко не невеста»
На торте горело восемнадцать свечей. Она вопросительно посмотрела на мужа. Он улыбнулся ну да! Тебе всегда восемнадцать.
Она снова смутилась, покраснела и еле сдержала подступившие слезы.
Ничем и никогда. Ничем и никогда он ее не разочаровал, этот мужчина
Когда разъехались последние, самые поздние гости, она упала в плетеное кресло.
Уф, слава богу, что все позади! Нет, испуганно поправилась она, все было прекрасно. Сказочно просто. И все равно ты уж прости утомительно. Ну, не любитель я этих шумных застолий и праздников. А вообще все прекрасно, конечно. Я счастливая?
Ночь была душной и темной. Где-то очень далеко, еле слышно, раздавались раскаты грома.
Она ворочалась, пила холодную воду, несколько раз вставала к окну и медленно и глубоко втягивала теплый тяжелый воздух. Потом залезла в душ, под почти холодную воду, потому что тело тоже было горячим и влажным.
Сморило ее только под утро, когда уже вовсю распелись птицы и стало почти совсем светло.
Спала она долго, почти до полудня, а когда открыла глаза испугалась. Так долго она давно не спала. С самой юности.
Мужа уже не было уехал в Москву по делам. Дочка качалась в гамаке и болтала по телефону. Она помахала ей и села на террасе пить кофе.
Погода была душная, предгрозовая воздух «висел», словно авоська за оконным стеклом, тяжело покачиваясь и грозя оторваться.
Она посмотрела на небо оно быстро темнело, наливаясь густым свинцом, и с неба упали первые тяжелые, крупные капли.
Наташка! крикнула она дочери. Иди в дом! Добежать не успеешь!
Дочь беспечно махнула рукой, продолжая болтать.
А она пошла в дом, поднялась на второй этаж, к себе в комнату, и закрыла все окна дождь набирал силу и уже вовсю, ожесточаясь все больше и больше, барабанил по крыше. Она увидела, как дочка, промокшая насквозь за пару минут, резво рванула в дом.
«Удивительное создание, подумала она, совсем не предвидит очевидной опасности. Впрочем, как и ее мать никакой интуиции».
Она вздохнула и легла на кровать. Вот оно, счастье! Обычное бабское счастье никуда не спешить. Не рваться ни на работу, ни к плите, ни к пылесосу. И снова подумала о своем муже в смысле: спасибо!
Потом она блаженно закрыла глаза и слушала, как дождь, уже слегка выровнявшийся и монотонный, стучит по крыше. Она очень любила дождь. А кто ж не любит на даче, под пледом, да с ощущением счастливого бездействия и безгранично отпущенной лени?
В общем, еще раз спасибо!
И все-таки жизнь!
Жизнь в этом маленьком городке, в этом медвежьем углу была монотонной и сонной, как долгий осенний нерадостный дождь.
Работал он посменно, а в выходные ходил в лес, на озеро порыбачить, ну или занимался домашними делами они, как известно, найдутся всегда.
Работал он посменно, а в выходные ходил в лес, на озеро порыбачить, ну или занимался домашними делами они, как известно, найдутся всегда.
Лена, жена его, была женщиной тихой, немногословной. Немного обидчивой и легкой на слезы это да, было. Но жили они мирно, почти не ругаясь и почти не разговаривая так, по делам, коротко и четко. Принеси воды, наколи дров, проверь у Митьки уроки.
Теща возилась на кухне, не трогая его ни по каким вопросам, стеснялась. Стеснялась, что он городской, и вообще, из другого теста, не то что они люди простые, провинция.
Митьку он почти полюбил мальчишка был не вредный и не противный. К тому же молчун, как все в их семье.
Никто его не тревожил, не напрягал и это было самое главное. Он жил, по сути, своей обособленной жизнью, общаясь с семьей по ходу, по делу, особенно не задерживаясь.
И все были, казалось, довольны: теща что муж дочке достался непьющий, да и что достался вообще. Митька что у него наконец появился отец пусть не настоящий, но все же.
А Лена Лена любила его как могла просто, бесхитростно, где-то в душе понимая, что достаться он должен был совсем не ей, но так случилось. Выходит такая судьба. Он не обижал ее, отдавал ей зарплату. Не отказывал в помощи и мужественно делал с Митькой уроки.
Пару раз они ездили к родне на заимку. Свекровь была женщиной спокойной и невредной, невестку не доставала и вопросов почти не задавала. Ну а Прокофьич тот совсем был молчуном, что Лене было очень понятно.
На летние каникулы свекровь забрала Митьку к себе, а освободившиеся родители мечтали поехать в Москву. Вернее, мечтала Лена, а муж муж, тяжело вздохнув, согласился. В столицу ему совсем не хотелось.
Только отпуск не состоялся в июле ему стало плохо. Совсем плохо, так, что не было сил встать с кровати.
Лена хотела сообщить матери, но он отговорил ее ничем она не поможет, а душу сорвет. Да и Митька куда срывать парня?
Жена согласилась, но на больнице настояла. Он долго отказывался почти две недели. А потом, когда она вдруг расплакалась так, что и он испугался, наконец согласился ему вдруг стало так жалко ее, что под ее быстрые причитания, деревенские, наивные и трогательные, под ее вопросы, на кого он оставит ее и сына, он согласился и попросил вызвать соседа с машиной.
Лена подхватилась, бросилась собирать вещи, а сосед уже сигналил у забора, давая понять, что сильно спешит.
В больницу они приехали поздно вечером, почти в ночь, и Лена наотрез отказалась уходить. Весь месяц она не выходила из палаты кормила его с ложки, выносила утку и протирала его одеколоном, да так, что запах разносился по всей больнице жена парфюмерию не экономила.
А он почти умирал. Так плохо ему еще не было. Он даже простился с ней, вернее, пытался проститься. В эти минуты она закрывала ему рот холодной ладонью и, сдвинув брови, мелко мотала головой.
Ты только молчи, умоляю! Только молчи! Тебе надо силы беречь!
Он в который раз повторял ей, что болезнь его никуда не делась и уж теперь точно не денется. Что это, возможно, и есть конец. Что надо принять эту правду и с нею смириться. А она продолжала закрывать ему рот и мотать головой.
Он видел, как она похудела и постарела, но тогда, пожалуй, впервые ему захотелось смотреть на ее лицо долго и безотрывно. И еще с большой нежностью.
Глупая и все-таки счастливая?
Она лежала под теплым пушистым пледом, слушая шум дождя. Он то утихал, то барабанил с удвоенной силой. И это было такое блаженство Она задремала, но быстро проснулась.
«Хватит быть несчастной, подумала она, все, хватит, хорош! Столько лет пестовать, лелеять свою боль и страдания. Наверняка приукрашенные. Себе-то можно в этом признаться! Подумаешь так ошпарилась в юности, что до сих пор не может прийти в себя. Господи боже мой! Подумай про других женщин кому и что выпало. Подумай про свою несчастную и забитую мать, например. Хорош примерчик, нет? Ну, и про всех остальных ты же начитанная девочка, вот и вспомни классиков. Много ли там счастливых? Когда вокруг столько горя, проблем, нищеты Тебе так много дадено. Муж, дочь, достаток. Признай наконец, что жизнь твоя удалась, сложилась. Тебя любят а это уже так много, что Да что говорить! А ты живешь тяжело внутри себя тяжело. Отпусти себя и радуйся жизни! Ведь совсем неизвестно, как бы тогда все сложилось. Вы были так молоды и так глупы. Что могло получиться тогда? Вряд ли что-то хорошее! Да и потом кто не знает любви без предательства, тот не знает почти ничего, пела прекрасная поэтесса и певица».
Она потянулась, громко зевнула, повернулась на бок и открыла глаза. На стене висела картина. Ее портрет. Муж заказал его по фотографии очень и очень известному художнику. Хорошему, надо сказать, художнику. И дорогому. Портрет удался тот бородатый умелец ухватил самое главное грусть и печаль в глазах. Портрет так и назвал «Странная женщина».
Она действительно там, на портрете, была странной отрешенной, что ли. Такая вот взглядом в себя. Словно ищет там, в себе, ответ на свои вопросы, что ли? И никак не может найти.
Она долго смотрела на картину, а потом кивнула и спросила:
Ну что, дорогая? Ты как? А давай-ка Давай-ка попробуем по-другому? Порадостней как-то. Повеселей. Может, получится, а?
Ей вдруг захотелось позвонить мужу. Это бывало нечасто, звонила она ему только по неотложным, вдруг возникшим делам. Ну, когда нельзя повременить. Понимала муж занят, и занят серьезно. Да и потом зачем звонить просто так? Это у них было не принято.
Она взяла в руки мобильный, но почему-то задумалась. А может, ну их, порывы? Не ее это как-то. Совсем не ее. Он, не приведи господи, удивится, насторожится и даже испугается. И что она ему скажет? Что? Я соскучилась, милый? Хотела услышать твой голос? Спросить, как дела? Или когда ты приедешь и что приготовить на ужин?
Бред. Точно его хватит кондратий. Не приведи господи. Она отложила трубку и снова закрыла глаза.
Подумала: а ведь не только себе она не дает быть счастливой. И ему ведь в том числе. Ну разве бы он не обрадовался ее неожиданному звонку? Разве ему не было бы приятно услышать, что она по нему соскучилась?
Дура какая, господи! На шестом десятке дура! Зашоренная, закомлексованная, трусливая дура. Себе не дает воли и другим не дает.
А ведь она и вправду соскучилась по нему. Вот как бывает оказывается.
Ну, день открытий просто! Познаний, что ли. В смысле познай себя, и откроешь других. И никак не иначе.
Спасибо за все и прости!
Больницы шли чередом. Передышки были недолгими и почти не приносящими ощущения жизни. Нет, он пытался. Пытался жить по-прежнему. Но не получалось. Все его жалкие попытки хоть как-то соответствовать статусу мужа проваливались в тартарары. Сил было мало. Почти совсем не было сил. А жизнь в деревенском доме, как вы понимаете, предполагает Когда в доме здоровый мужчина, все это не кажется страшным. Обычное дело наколоть дров и сложить в поленницу. Принести ведер эдак пять воды это если нет стирки, а так, на готовку и чай. Ну и всякое по мелочам: проводка, прохудившаяся крыша, покосившаяся дверь в сенях, выскочившая половица. А он он не мог. Все это стало так тяжело и так не по силам
Ну и, естественно, начались страдания. Жена не попрекнула ни разу. Ни жена, ни теща. Та, простая деревенская баба, безусловно ценившая в мужике физическую силу, от которой зависела жизнь семьи, ни разу не бросила на него ни одного косого и недовольного взгляда.