Не доглядели святые отцы да иноки, сопровождавшие «живую посылку» сбег! Как загадкой появился, так загадкой и пропал, близ Тихвина на перегоне между Вологдой и городом Петра.
Читая, вчитываясь, осмысливая изложенное в полученных записях, митрополит Антоний архиерей Санкт-Петербургской епархии, испытывал полнейшее нервное неверие.
И не поверил бы, и не стал бы «бить тревогу», если бы не ряд многозначащих, подтвердившихся фактов.
И от того недоумение и ужас! Так как выходило (из всего зачитанного со слов неизвестного), что порушатся устои самодержавия и церкви!
Царь-самодержец, его семья, тысячи святых отцов подвергнутся гонениям и мучительной смерти.
Опустеют в сей юдоли, пойдут на слом храмы и церкви. Вера будет подменена иной безбожной догмой.
История церкви знает немало пророков, прорицателей, блаженных, предсказывающих будущее.
Ознакомившись с записями, митрополит пришел к тому же выводу, что и ранее Туруханский игумен это не просто пророчества!
Сие свершившееся грядущее!
А вещавший человек сам оттуда, из будущих лихолетий, каким-то неведомым образом оказавшийся в нынешнем настоящем. Найденный на далеком берегу ледяных морей. Морей, с которыми в последнее время было много шумихи. Ажиотажа, связанного с проходом эскадры адмирала Рожественского, с появлением загадочного судна.
Рисунки этого судна случайно ли, не случайно оказались и у первейшего духовного лица Святейшего Синода.
«Красное, черное, злобный оскал. Что-то в этом есть бесовское, подумалось еще тогда митрополиту, суть омерзительные происки Диавола? Есть ли между всем этим связь между найденышем и красным судном? Очевидно, есть!»
А еще была поездка императора на Север, о цели которой как и где она проходила, доподлинно не известно.
А еще были слухи, намеки и просто досужие разговоры, проистекавшие из самого двора, из окружения самодержца.
И сам император Российский, окруживший себя тайным сговором приближенных лиц.
Что даже духовник царя протоиерей Иоанн Янышев, исповедью и просто попыткой душевного разговора ничего выведать не смог.
Лишь когда раб божий Николай Александрович Романов, изнываемый под грузом свалившихся на него тягостных знаний, сам созрел, обратившись к митрополиту за советом, все (все ли?) рассказав Поведанное государем только усилило сомнения и тревогу и это мягко сказано. Шок! Одно невероятное наложилось на другое кому вера, кому подозрение?
И не скрываются ли за благими посулами пришлых безбожников помыслы против веры православной, самодержавия, устоя государственного?
Ведь все говорило о том, что найденный на краю ледовой пустоши человек из экипажа судна-ледокола какие бы он оговорки ни допускал. А не являются ли его откровения истинными намерениями пришельцев из грядущих годин?
Дождь унялся, лишь каплю сорвет.
Проседая по обода в дорожную слякоть, телега и не понукаемая лошадка медленно тащились по Тихвинскому тракту, где-то на подходе к мостку через речку Волхов.
Дождь унялся, лишь каплю сорвет.
Проседая по обода в дорожную слякоть, телега и не понукаемая лошадка медленно тащились по Тихвинскому тракту, где-то на подходе к мостку через речку Волхов.
Будто бы дремавший возница, поравнявшись, разглядев, все ж окликнул промокшего путника:
Кудысь путь держишь, святой отец?
В столицу.
Далече собрался. Седай, подвезу малость до плеча у Чудово. Верст двенадцать. А там звыняй, не по пути.
Буркнув благодарность, грузный, в потяжелевшей промокшей одежде грубой поношенной рясе, бородатый путник на удивление легко запрыгнул на телегу, примостив рядом с собой вещевой тощий мешок, стряхнув влагу с головного убора и бороды.
Сигизмунд Александрович Леваневский еще не знал, как ему поступить по прибытию в Санкт-Петербург. Подмывало явиться в родной дом, предстать перед родителями но что он им скажет?
«Эх, хотя бы со стороны поглядеть, а став на ноги, непременно помочь! Помогать хотя бы тайно! А идти Идти, пожалуй, надо сразу к товарищам».
Кое-какие адреса социал-демократов он помнил.
«Вот только поверят ли? Сразу все рассказывать ни в коем случае нельзя. Сначала показать себя, зарекомендовать». От того, скольких ошибок можно было избежать, захватывало дух.
А еще в глубине души порывало сразу податься в авиацию ведь его знания по самолетостроению воистину революционны!
А революция в империи и без него произойдет.
Океаны. Перепутье
В дыхании Тихого океана, как и в дыхании любого другого океана, ощущаешь запах водорослей, рыбьей чешуи и свежих ветров, что вздымают белые барашки, омывая прибрежные рифы и упрямые обводы кораблей. А еще тех ветров, что приносят позабытые скрипы такелажа давно ушедших на закат парусников Магеллана, Дежнева, Беринга и других
Ледокол входил в пролив. Справа темнел остров Ратманова, слева дымкой виднелась земля Чукотки. Впереди уже белели не только отдельные льдины, а километровые поля.
А позади оставался Тихий океан, прощаясь безветрием, прощая спокойной водой, печалясь туманом.
Поднялись наверх, на мостик.
Оглядываясь, Вадим Валерьевич говорил с неуловимой иронией и притаившейся грустью:
Знаешь а нам после «Пика» можно звездочку на борту рисовать, как летуны в Отечественную за сбитые.
Пожалуй, отозвался капитан ледокола.
А знаешь, после крейсеров и «Пика» в частности, «Харальд» все то, что случилось в Баренцевом море, включая «Бервик», детская шалость.
Знаю.
А знаешь и не стал продолжать. И только вздохнув, промолвил: Уходим. Уходим песня мне вспоминается. Не про нас, но «Мы уходим, уходим, уходим» знаешь?
Знаю.
И еще другое и тоже не про нас.
Мы уходим, нет смысла просто,
Отрываясь с земли, ввысь умчась.
Мы уходим по утренним звездам,
Рыкнув выхлопом, к ветру кренясь.
Тихий океан оставался позади. Как и осажденный Порт-Артур, и Квантун.
И Того со своим Соединенным флотом.
И Рожественский, о котором уже заговорили все телеграфные агентства и запестрели заголовками газеты.
Рожественский и его отряд
Изящное великолепие рангоута бригов и фрегатов, обводы их корпусов определялись в силу податливости корабельной древесины, необходимой вместительности и интуитивно выработанным за столетия требованием к мореходности. Это правило касалось даже внушительных многопалубных испанских галеонов. Проглядывалось даже у поздних многопушечных линейных кораблей монструозных высокобортных туш, оснащенных (включая добавочные лиселя) просто-таки гороподобной белопарусной оснасткой.
А «лебединой песней» парусного кораблестроения оказались клипера, от которых на трансконтинентальных линиях требовалась скорость как можно большая скорость, даже в ущерб грузоподъемности.
Оттого все клиперные суда имели острые носовые обводы, вогнутые ватерлинии и шпангоуты.
Их скошенный форштевень как будто скользил над волнами, отсюда и название от английского clipper стригущий. Стригущий волны.
А затем паруса неизбежно вытеснили машины.
«Рион» был наследником именно этой школы океанский лайнер, заточенный под скоростные качества.
Переоборудованный во вспомогательный крейсер, он удачно вписывался в концепцию быстроходной гончей.
К тому же пароход оказался в превосходном состоянии.
Следуя передовым отрядом с «Ослябей», «Рион» по первому же окрику сигнальной вахты о любом подозрительном затемнении на видимом горизонте быстро набирал полный ход, бросаясь в дозорную проверку.
К тому же пароход оказался в превосходном состоянии.
Следуя передовым отрядом с «Ослябей», «Рион» по первому же окрику сигнальной вахты о любом подозрительном затемнении на видимом горизонте быстро набирал полный ход, бросаясь в дозорную проверку.
В такие моменты, вздымая форштевнем бурун, отбрасывая белый кильватер, срывая дым в горизонтальную полосу, судно казалось особо стремительным.
Особенно в сравнении с товарищем по авангарду «Ослябей».
Один летит по волнам другой утюжит их, поскольку форма носа броненосца это уже иная концепция запоздалые заблуждения военных корабелов о таранных сшибках.
Ко всему командир «Осляби» Владимир Иосифович Бэр щадил механизмы, в целом следуя выбранному Рожественским эскадренному ходу 12 узлов.
И потому, когда «Рион» вот так на «полном» проходил вблизи мателота, и вовсе создавалось впечатление, что бронированный утюг словно замер на шагреневой ряби океана. Даже кильватерную полосу за его кормой быстро разбивали мелкие барашкопенные волны, вызванные непостоянными дурными порывами следствие того, что ниже к «зюйду» холодные северные ветра сталкивались с восточно-тихоокеанскими воздушными течениями, смешиваясь, постоянно меняя направление.
От этого и волочащийся из труб дым, в конце концов, развеивало в непредсказуемые стороны. И вымпелы на мачтах трепало то туда, то сюда.
А позади, отставая на десять миль, следовали тяжелые основательные «бородинцы», и только маскирующая раскраска придавала им слегка «веселенький», очень уж иной концептуальности вид. А так, если по-честному буравящие таранными носами воду, дымящие и мрачные. Как и сам командующий эскадрой адмирал Рожественский, наверное, вставший в это утро не с той ноги. Бывает
Встретить в море идущий встречным курсом «Рюрик» Зиновию Петровичу совсем не улыбалось, так как изъяви Алексеев желание рандеву и разговоров, последует неуместная потеря времени. С другой стороны, поступили бы свежие новости о японцах нет ли их кораблей в проливе Лаперуза, коим по логике и должен был проследовать «Рюрик». Рожественский, поступи благоприятная информация, все же не исключал возможности выскочить в Японское море и соединиться с Владивостокским отрядом крейсеров.
И потому в дневное время эскадра продолжала двигаться вдоль Курильской гряды, несмотря на вероятность быть замеченной какими-нибудь упрямыми не по сезону промысловиками.
Какое-либо иное оживленное судоходство до самого Хоккайдо Рожественский не ожидал.
А пока по ходу движения проводили учения, дабы продолжать шлифовать взаимодействие кораблей, особенно с использованием полученных от потомков оперативных голосовых радиостанций и «электрических» дальномеров.
Для чего следовавшие в хвосте колонны суда обеспечения погнали на траверзы, с приказом маневрирования по дистанциям.
Одновременно с этим команды, изготовив броненосцы к бою, проводили перестроения, артиллеристы отрабатывали наведение орудий, происходила очередная сверка штатных дальномеров.
Прочий экипаж по расписанию практиковал пожарные и «водяные тревоги».