Когда я приехал сюда, самым сложным было запомнить номера автомобилей. Старший суперинтендант, суперинтендант, старший инспектор, инспектор Нужно знать и марки, и номера их машин. Нужно стоять на въезде в участок у бетонной будки на КПП, смотреть вперед и отдавать честь, если приезжает высокий чин. Сначала вместе со мной встает кто-нибудь из старших по званию, но потом он уходит, и я должен несколько часов стоять один. Я постоянно засыпаю. Даже выпрямившись по струнке, я засыпаю стоя и вижу короткие сны. Иногда меня совсем поглощают мысли. С цифрами у меня плохо, и первое время я не успевал сообразить, чья машина въезжает старшего суперинтенданта или инспектора. Для меня они все были просто черные, серые или белые, но постепенно я приучил себя различать марки. С номерами тоже стал справляться лучше, хотя все еще не идеально.
Все говорят, что сложно стоять так долго в одиночестве, но мне, наоборот, нравится. Просто стоять и несколько часов смотреть вперед. Сколько тяжести еще нужно вынести, чтобы наконец началась нормальная жизнь? Я постоянно думаю об этом в последнее время. И хочу, чтобы все поскорее закончилось.
В последний раз, стоя у КПП, я думал о том, что ты спросила по телефону знаю ли я, что такое любить. Я тогда немного удивился, потому что давно не слышал это слово. Любовь, любить
Это было в первом классе средней школы. Мы тогда жили в Канвондо, и у нас дома часто собирались военные с семьями. Мужчины высоких чинов садились на диван, а нижестоящие на пол, жены высокопоставленных лиц сидели на стульях за столом, а жены нижестоящих суетились на кухне. Тогда я и увидел ее.
Ей было лет двадцать пять, она всегда выглядела смущенной. Она постоянно пыталась подключиться к беседе, которую вели женщины, но у нее не получалось, а ее муж вечно смотрел на нее с недовольством. Каждый раз, когда я встречал их на улице, муж шел далеко впереди, а она с вещами наперевес плелась сзади. Около моей школы было много заброшенных домов такой «мертвый» переулок. Однажды после уроков я шел по этому переулку и увидел там ее. Она сидела на корточках и курила. Она испугалась и потушила сигарету об асфальт. Рядом с ней лежал пакет с покупками. Я остановился, она спрятала свою растерянность и подозвала меня к себе. Достав из пакета упаковку миндаля в шоколаде, она протянула ее мне. С близкого расстояния она выглядела еще моложе. Она была в очках и, скорее всего, плакала, потому что кожа вокруг ее глаз была красной. Все ее лицо было опухшим. Я почему-то подумал, что просто не могу не принять от нее угощение, и решил показать, как оно мне понравилось. Я разорвал упаковку и стал хрустеть орехами. Было правда вкусно. Я собирался съесть пару штук из вежливости, но, когда очнулся, понял, что съел всю коробку.
Она сидела на корточках и смотрела на меня. Я тоже сел и посмотрел на нее в ответ. Не знаю, с чего я решил, что она выслушает мою историю, но я ей все рассказал. Рассказал о том, что чувствую, когда папа с братом меня бьют. О том, что, когда они колотят меня без причины, другой «я» пытается отстранить меня от моего тела и убедить в том, что это тело не имеет к настоящему мне никакого отношения.
Она внимательно слушала. Тогда я впервые понял, что можно утешить человека, просто выслушав его. Когда я договорил, она посмотрела на меня и произнесла:
Они просто тебя любят. Твой брат и папа тебя любят, поэтому так поступают. Ты поймешь, когда станешь взрослым. Все это просто любовь.
Я вскочил на ноги, пошел прочь из переулка и плюнул на землю. Сладкий привкус шоколада, прилипший к языку, стал противным. Избавиться от него никак не удавалось. Тогда я подумал, что «любовь» липкое и грязное слово. Очень грязное. Я пообещал себе презирать любого, кто его произнесет.
Я не знаю, что такое любить. Возможно, я могу испытывать это чувство сам, но мне кажется, что это что-то страшное и мерзкое. Люди и правда считают, что с алиби под названьем «любовь» можно делать все, что угодно?
Спустя несколько дней у нас снова собрались гости. Она постелила на пол газету, поставила на нее переносную плитку и жарила свинину. Спина на ее небесно-голубой блузке промокла от пота, лицо тоже было влажным. Пока все поднимали тосты и смеялись, она, словно не имела никакого отношения к их миру, оттирала свиной жир от раскаленной сковородки и потела над горячей плитой. Она сидела среди людей, которым было даже не интересно, кто жарил для них это мясо, пока она сама не могла съесть ни кусочка. На миг наши взгляды пересеклись, но я тут же отвернулся. «В твоем понимании любовь выглядит так?» мысленно спросил я.
Наверное, в те минуты она тоже убеждала себя, что все это «любовь». Можно было упрекнуть ее, сказать, что это слово фальшивка, которой она пыталась себя утешить. Но кто мог упрекнуть ее? Как можно упрекать человека, который одинок настолько, что даже не может придумать нормальных слов утешения? Когда ты произнесла слово «любовь», я вспомнил об этом. Вспомнил мокрую спину той согнувшейся над плиткой женщины.
Когда начал писать, не представлял, что смогу выдавить из себя хотя бы страницу, но в результате исписал три листа с обеих сторон. Я всегда считал, что отношусь к людям, которым комфортно одним, считал, что могу спокойно жить, даже ни с кем не разговаривая, но, пока писал тебе это письмо, понял, что изменился. Хочу скорее встретиться и поговорить с тобой.
КонмуСпустя годы я понимаю, что мы с ним никогда не были ближе, чем в тот момент. Такие длинные письма стали приходить от него все чаще. Он рассказывал, о чем думал, пока стоял на КПП, устремив взгляд вперед. Никогда не писал он лишь о Морэ, впрочем, как и я.
К концу весеннего семестра Конму снова приехал в отпуск. Он еще сильнее похудел с зимы, а его загоревшее лицо казалось совсем незнакомым. О том периоде Конму рассказал уже после того, как вернулся на гражданку. Объяснил, что, когда по голове бьют шлемом, просто больно, а если бьют щитом, то кажется, что голова отрывается от шеи. Рассказал, что всегда удивлялся, что после таких ударов она все еще крепилась к телу.
В тот день мы с Конму встретились вдвоем. В районе Мёндон мы съели поздний обед и долго шли по улице, чтобы насладиться погожим деньком. Проиграли немного мелочи в автомате «камень-ножницы-бумага» на Чонно, пили сок, шагая по Инсадону.
Куда еще пойдем?
Я ответила, что хочу сходить в район Пуамдон за Кёнбоккуном. Наша долгая прогулка не выматывала, а, наоборот, будто придавала сил. Энергия била, даже когда я поднималась по аллее на сопку. Из Пуамдона мы долго рассматривали оставшиеся далеко внизу маленькие дома.
Ну, куда теперь? снова спросил Конму, и я показала пальцем на указатель к ручью. Мы поднялись на пригорок и вышли к воде.
Там мы сели на камни и молча прислушивались к журчанию ручья, к шелесту листвы на ветру. Дышали запахом сырой земли и прошлогодних листьев. Мы просидели там до самого заката. Когда мы поднимались, было жарко, но, просидев так долго у воды, мы стали замерзать.
В тот день мне хотелось обнять Конму. Наверное, если бы вместо него рядом со мной была Морэ, я почувствовала бы такой же порыв. Я хотела обнять его и, будто закладываю страницу, сделать закладку на том дне, чтобы когда-нибудь его можно было отыскать в памяти и рассмотреть. Но я так его и не обняла. Спускаясь со склона, я думала только о том, как бы не поскользнуться на мокрых камнях. Мы миновали жилой квартал, прошли по виадуку, сели на автобус, доехали до станции Кванхвамун и попрощались у метро. Придя домой, я позвонила Морэ. Я все еще злилась на нее после ссоры в бургерной, но пар уже вышел.
Ну, куда теперь? снова спросил Конму, и я показала пальцем на указатель к ручью. Мы поднялись на пригорок и вышли к воде.
Там мы сели на камни и молча прислушивались к журчанию ручья, к шелесту листвы на ветру. Дышали запахом сырой земли и прошлогодних листьев. Мы просидели там до самого заката. Когда мы поднимались, было жарко, но, просидев так долго у воды, мы стали замерзать.
В тот день мне хотелось обнять Конму. Наверное, если бы вместо него рядом со мной была Морэ, я почувствовала бы такой же порыв. Я хотела обнять его и, будто закладываю страницу, сделать закладку на том дне, чтобы когда-нибудь его можно было отыскать в памяти и рассмотреть. Но я так его и не обняла. Спускаясь со склона, я думала только о том, как бы не поскользнуться на мокрых камнях. Мы миновали жилой квартал, прошли по виадуку, сели на автобус, доехали до станции Кванхвамун и попрощались у метро. Придя домой, я позвонила Морэ. Я все еще злилась на нее после ссоры в бургерной, но пар уже вышел.
Конму говорил, что виделся и со мной?
Она рассказала, что Конму позвонил ей, они встретились у ее университета и вместе пообедали. Сначала было странно, потому что они долго не общались, но через час они уже снова обменивались шутками, как раньше. Конму рассказал ей о службе в полиции, а Морэ рассказала об учебе. Они договорились скоро снова увидеться и расстались с улыбками.
Было странно, что мы снова так весело болтали, сказала Морэ. Как будто все наши разговоры были имитацией прошлых.
Морэ.
Мы просто подражали нам прежним. И то с усилием. Наверное, он тоже это почувствовал.
Я вспомнила, как сильно он нравился мне год назад, весной.
Она рассказала, что рассталась с парнем. Он винил ее во всех проблемах. Говорил, что вообще-то он всегда был очень терпеливым, но из-за нее лишился этого качества. Говорил, что от природы он мягкий и чуткий, но Морэ вынуждала его грубить. Он сказал, что Морэ не соответствует его идеалу девушки и, раз измениться ей не удалось, продолжать с ней отношения он не намерен. Но он пообещал, что понаблюдает за ее поведением и, может быть, когда-нибудь снова предложит ей быть вместе. Как будто она была его страховкой.
Берегись таких.
Знаю.
Вскоре Морэ удалила страницу в сети Cyworld. Ее имя на фотографиях Конму стало высвечиваться как «страница удаленного пользователя».
Во время летних каникул я поехала в Хончхон вести уроки в школе-пансионате. Ее открыл один из моих бывших коллег и попросил помочь. Жилье предоставляли, зарплата тоже была хорошей. Приехав на место, я поразилась: откуда среди этих гор мог взяться центр дополнительного образования? Здание стояло на пустынном холме и больше напоминало маленькую поликлинику, чем образовательное учреждение.
Сначала я планировала работать там два месяца, но в итоге осталась еще на семь. Разумеется, из-за денег. Назначенная директором зарплата была гораздо выше, чем то, что обычно платили студентам на подработке. За один семестр в академическом отпуске я могла заработать столько, что доучивалась бы, не беспокоясь о средствах к существованию. Я надеялась, что с этими деньгами моя жизнь станет хоть немного спокойнее. Прикидывая, сколько смогу накопить, я чувствовала, как спокойствие наполняло меня. Когда я написала Морэ, что решила остаться еще на семь месяцев, она ничего не спросила и прислала только «Понятно».