Я просто оставила у вас кое-какие вещи. Я на секунду зайду к Чуне и
Скажи, что нужно, я принесу.
Ну пожалуйста!
Мичжу, мама Чуны помотала головой.
В ее ввалившихся глазах краснели сосуды.
Ты ведь тоже теперь в выпускном классе, мама Чуны погладила своей теплой рукой ледяную щеку Мичжу. Давай, иди домой. На улице холодно, не слоняйся в таком виде.
Ее рука пахла чесноком.
Мичжу слишком хорошо понимала: слова о том, что Чуны нет дома, ложь, а мама Чуны знала, что Мичжу это понимает. Чуна больше не собиралась видеться с Мичжу, как раньше.
От знакомых Мичжу узнала, что Чуна поступила в военную академию. Мичжу ошарашила новость о том, что человек, у которого больше всех скрипели зубы от слова «дисциплина», решил пойти в военные. Ей хотелось узнать причину, но для такого разговора они уже были слишком далеки друг от друга.
Говорят, время лечит, и во многих случаях эти слова верны. Но есть и такие вещи, которые с течением времени, по мере их понимания, делают рану только глубже. Лишь в университете Мичжу перестала избегать мыслей о том, что Чинхи больше не существует в этом мире, о том, как больно ей было, она решила посмотреть им в лицо. Мичжу сложно было даже представить, какую боль терпела Чинхи, Чинхи, притворявшаяся сильной, но такая ранимая внутри. Лишь спустя полтора года Мичжу осознала, сколько решимости потребовал от нее каминг-аут и какой чудовищной была их с Чуной реакция. Мичжу осталась один на один со страшной правдой о том, что вовсе не Чинхи оставила ее она сама бросила Чинхи. И пусть Мичжу повела себя так, потому что ничего не знала, это ее не оправдывало. Она плакала от раскаяния и даже не пыталась себя утешить. Ей были противны даже собственные слезы, лившиеся против воли.
Летом на первом курсе Мичжу и Чуна случайно встретились в метро на шестой ветке. Подстриженная под каре Чуна была одета в форму. Как ни в чем не бывало она вдруг сама подошла к растерянной Мичжу. Чуна стала совсем другой.
Как твои дела, хорошо? спросила Чуна.
Угу. А как ты?
У меня все отлично.
Как учеба?
Отлично. Сокурсники классные, да и старшие тоже неплохие.
Понятно. Выглядишь счастливой.
А я же не поздравила тебя с поступлением в университет! Ты ведь прошла, куда хотела?
Да, мне повезло
О! Это же те джинсы, которые мы вместе покупали на Тондэмуне?
Мичжу кивнула. Она впервые говорила о прошлом с тех пор, как умерла Чинхи. Чуна произнесла слово «мы» абсолютно спокойно.
Мне выходить.
Номер у тебя тот же?
Да.
Мичжу вышла, остановилась перед вагоном и посмотрела на Чуну. Чуна улыбнулась и помахала ей. В груди у Мичжу стучало: она думала, что снова заговорить друг с другом им уже не суждено, но это оказалось не так. Забрезжила робкая надежда встретиться с ней еще раз. Мичжу набралась смелости и отправила Чуне сообщение, предложив сходить куда-нибудь поесть. Чуна согласилась.
О! Это же те джинсы, которые мы вместе покупали на Тондэмуне?
Мичжу кивнула. Она впервые говорила о прошлом с тех пор, как умерла Чинхи. Чуна произнесла слово «мы» абсолютно спокойно.
Мне выходить.
Номер у тебя тот же?
Да.
Мичжу вышла, остановилась перед вагоном и посмотрела на Чуну. Чуна улыбнулась и помахала ей. В груди у Мичжу стучало: она думала, что снова заговорить друг с другом им уже не суждено, но это оказалось не так. Забрезжила робкая надежда встретиться с ней еще раз. Мичжу набралась смелости и отправила Чуне сообщение, предложив сходить куда-нибудь поесть. Чуна согласилась.
От университета Мичжу до академии Чуны на метро было пятнадцать минут. Они встречались на станции «Вольгок» или «Сокке», вместе ужинали и пили чай. Увидеться всегда предлагала Мичжу. Чуна никогда не отказывала, но первая ни разу не написала. Чуна кивала, когда Мичжу что-то говорила, иногда смеялась, но по пути домой после их встреч у Мичжу всегда было тяжело на сердце. Она снова и снова прокручивала в памяти слова, действия и выражения лица Чуны, нервно выискивая доказательства того, что Чуна ее не ненавидит.
Они не упоминали Чинхи и избегали любых связанных с ней воспоминаний. Таков был их негласный договор. Лишь при этом условии они могли смотреть друг другу в лицо.
Только общих воспоминаний, в которых отсутствовала бы Чинхи, у них не было. Совместного прошлого Мичжу и Чуны просто не существовало, потому что их «мы» всегда подразумевало Чинхи. Своим изменившимся выражением лица и манерой речи Чуна, казалось, хотела доказать, что она при Чинхи и она сейчас разные люди. Глядя на ее усилия, Мичжу закусывала губу: «Значит, искренними мы быть не можем. Не можем открыться друг другу и довериться». Мичжу понимала это, но все равно цеплялась за Чуну, потому что просто не могла иначе. Она отчаянно хваталась за эти встречи, несмотря на то, что они причиняли ей боль.
Как-то раз, примерно через полгода такого общения, Мичжу случайно встретила Чуну на детской площадке между их домами. Хотя от детской площадки в ней было только название. Находилась она в закутке, каруселей почти не было, а те, что были, сломались из четырех подвесных качелей только одни были в порядке, шины под качелями-балансирами еле-еле торчали из земли, а двух деревянных лошадок будто кто-то заколотил в асфальт. Там, на прогнившей скамейке, сидела Чуна. Стоял январь, но она была в ветровке и спортивных штанах. «Эй, Ким Мичжу!» крикнула Чуна и помахала, когда их взгляды встретились. Судя по влажным волосам, она только что приняла душ. Мичжу подумала, что в таком виде Чуна похожа на себя в семнадцать.
От нее пахло алкоголем. Как только Мичжу села рядом, Чуна крепко схватила ее руки. Ее лицо исказилось в странной улыбке.
Ким Мичжу, ты
Она больно сжимала руки Мичжу. Чуна была пьянее, чем казалось. Мичжу отстранилась и попыталась высвободиться.
Отпусти, потом говори.
Чуна ослабила хватку и посмотрела Мичжу в глаза. Вероятно, не так давно она ездила на учения: ее щеки загорели, а нос облез до красноты. Ее лицо теперь выглядело как раньше, будто с него спала украшавшая его маска. «Да, вот это ты», подумала Мичжу. Она скучала по этому лицу, но, когда наконец оказалась перед ним, ей стало страшно.
Так ты пошла в военные, вырвалось у нее.
Когда я поступала в военную академию, тебе было все равно.
Ты ведь сама меня избегала! тоска, которую она старалась запрятать подальше, прорвалась наружу обидой.
Мичжу услышала громкий стук своего сердца.
Я не хотела тебя видеть. Твое лицо, пристально глядя на Мичжу, произнесла Чуна.
На глаза навернулись слезы, но Мичжу не хотела терпеть поражение и пыталась подобрать слова, которые могли сделать больно Чуне.
Еще бы, ведь только я знала, что ты сказала Чинхи, на самом деле у нее были и другие мысли.
А что я сказала? Что?
Ты и сама знаешь, Мичжу никогда не думала, что произнесет это.
Слова Чуны о том, что она не хотела ее видеть, разбили сердце Мичжу на осколки, которые теперь торчали наружу острыми краями.
Ага. Знаю. Ты винишь меня. Типа, она умерла из-за меня, да? Так скажи прямо, что так смотришь? Твой взгляд Знаешь, как дерьмово мне было от твоего взгляда?
Я никогда не считала, что только ты виновата. Это наша, наша вина! Поэтому я хотела открыто поговорить с тобой.
И что, хотела обняться и порыдать? Наша вина? Да она из-за тебя умерла! Ну ты и стерва!
Не бросайся такими словами. Не говори так, будто я какой-то мусор, ты Я
Ты знаешь, с каким лицом ты смотрела тогда на нее? С таким презрением, будто она вообще не человек!
Потому что я не знала! Не знала!
Да что изменится, даже если ты это признаешь? Она оживет? Для тебя все это, похоже, легко. Прости, Чинхи, плак-плак! И она, конечно, простит. В твоей картине мира ведь все просто. Такой ты человек, в глазах Чуны пылал искренний гнев. Ты вечно косила под дуру. Нет, ты была просто лицемеркой! Тебя волновало только то, что о тебе подумают окружающие. Ты хоть раз думала о других, а не о себе самой?
А как насчет тебя?
Меня-то? Ну, я рада уже тому, что я не ты. Не такой человек, как ты.
Теперь тебе легче от твоей жестокости?
Не смеши! Разве не ты здесь самая жестокая?
Ты Ты ничего не знаешь! Думаешь только о собственных ранах и даже не знаешь, сколько боли ты мне причинила. Ты всегда была такой! Ты причиняешь людям боль! Ты ломаешь людей!
Чуна глубоко вдохнула. Она собиралась что-то сказать, но ее собственное прерывистое дыхание мешало ей произнести слова. Схватившись обеими руками за скамейку, она рыдала. Ее тело вздрагивало от сухих коротких всхлипываний.
Ты, Мичжу, ты, Чинхи, ты
Пока она пыталась выплюнуть слова, которые никак не собирались в предложение, Мичжу встала. Съежившаяся на скамейке Чуна выглядела крохотной.
Давай никогда больше не встречаться. Мичжу била дрожь.
Из стиснутых губ вырвался стон. Мичжу направилась прочь с площадки, свернула из переулка и пошла вдоль широкой дороги. Сквозь темноту пронесся спешивший в гараж автобус. Мичжу шагала по дороге. Слезы никак не останавливались. Дойдя до стоянки автобусов, она остановилась перед ней и стала плакать.
Мичжу не знала, какими глазами она смотрела на Чинхи в тот день. Но она не забыла, что творилось в ее душе. Чуна была права. Взгляд Мичжу был более безжалостным, чем слова Чуны. Мичжу больше не могла этого отрицать. Она стояла у гаража, пока не заехал последний автобус.
Чонын, позвала меня Мичжу. Я подумала, что ты сможешь меня выслушать.
Я не стал спрашивать, зачем она рассказала мне эту историю. Я боялся даже представить, как холодно и тяжело было Мичжу до того, как она набралась смелости с кем-нибудь поделиться.
Только вдруг вспомнились упавшие мне на плечо слезы Мичжу давно, когда мы были вместе. Мичжу держала меня за руку и, казалось, спала, уткнувшись в мое плечо, но ее тело едва заметно вздрагивало. Тогда я ничего не спросил. История, запертая внутри Мичжу, история, которая вызывала дрожь в ее теле и заставляла плакать, возможно, именно ее я сейчас услышал.
В тот день Мичжу сказала шаману:
Вы ее знаете? Как вы можете знать ее, если ее не знала даже я? Вы ничего не знаете, ничего!
О чем они говорили до этого, я не слышал, но после этих слов Мичжу выбежала на улицу. Даже после шума, который она подняла, взгляд смотревшего на Мичжу шамана был печальным. Может быть, она просто не смогла стерпеть жалость в его глазах. Ведь иногда, глядя на других, мы чувствуем непреодолимую грусть. Так и я забываю о том, что грусть, которую вызвала во мне твоя история, может уязвить тебя еще сильнее.
Слова Мичжу и взгляд смотревшего на нее шамана что-то перевернули внутри меня. В свои двадцать я не понимал, почему так увлекся ей, а Мичжу говорила, что мной двигала жалость. Она сказала, что мое сочувствие к ней чудовищно, поэтому нам лучше расстаться. Повод для расставания был совершенно мне непонятен, но на понимание некоторых вещей может уйти и больше десяти лет. Что еще могла сказать Мичжу тем, кто ее жалел?