Хеин! вскрикнула она, едва поднявшись на этаж.
Чонхи подбежала и схватила ее руки.
Как же так, как же так перетаптываясь на месте, она повернула ключ в замке.
В коридоре, так и не сняв обувь, она сжимала ледяные руки Хеин и спрашивала:
Ты давно ждешь?
Хеин пожала плечами.
Ты пришла сразу после школы?
Ага
И все это время просидела в подъезде? Чонхи притянула кивающую Хеин к себе.
Прости, тетя.
За что? она строго посмотрела на Хеин.
За ключи Я забыла ключи.
Чонхи села на пороге и снизу вверх посмотрела на Хеин.
Кто тебя этому научил? Почему ты извиняешься за мою ошибку?
Продолжая держать Хеин за руки, Чонхи сидела на пороге и плакала, как ребенок. По ее покрасневшему лицу катились слезы, а из носа текло. Прежде Хеин не видела, чтобы взрослые так плакали. Она не понимала, в чем дело, и растерянно стояла на месте. Что-то подсказывало ей, что эти слезы вызваны беспокойством за нее, но при этом было странно, что из-за нее кому-то может быть так больно.
Пальцы совсем ледяные
Чонхи рассказала, почему опоздала, но Хеин забыла причину. Все эти причины были не важны. Ведь было достаточно и того, что ее замерзшие руки растаяли в этих ладонях.
В памяти Хеин дядя и Чонхи остались более молодыми, чем сейчас она сама.
Они были близки как друзья, но их отношения, казавшиеся Хеин такими замечательными, у взрослых вызывали возмущение. Супруги общались на равных, и то, что Чонхи, будучи на пять лет младше мужа, не обращалась к нему в почтительном тоне, стало предметом злобных пересудов. Взрослые говорили, что наивного молодого дядю подмяла под себя норовистая женщина. Отец, которого Хеин видела лишь изредка, обязательно объявлялся на всех семейных торжествах и всегда цокал, глядя на Чонхи.
Хеин ясно слышала, как тетя и бабушка обсуждали на кухне:
Эта невестка, которая из Чолладо Да-да, она самая. По слухам, ее отца застрелили на фронте. Говорят, он верил в эту свою странную религию и отказался брать в руки оружие Но что я могла поделать, если у нашего мальчика что-то помутилось в голове и он притащил домой вот это, да еще и женщиной зовет Мало того, что она вышла за него назло всем, так еще и не рожает, в наши времена он бы уже давно по-другому с ней обращался
Мама не вторила этим разговорам, но и спорить не пыталась. Было ли ей спокойно от того, что не ее препарировали на этой разделочной доске?
Если Чонхи с дядей не приходили на праздники, их обсуждали еще более открыто. Никто не задумывался, что, если ребенок тихий, это вовсе не значит, что он глухой.
Говорю вам, она дочь коммуняк! А дошло до этого, потому что ты, мама, дала слабину и пустила все на самотек. Из всех семей спутать нас именно с такой! Моя, вон, говорит, что она даже курит при Хеин. Это вообще ни в какие рамки! Чтобы домохозяйка курила! Она же не какая-нибудь потаскуха из пивнушки! И почему она вообще дома прохлаждается и тратит деньги, которые муж зарабатывает? Не знаю, на сколько еще придется оставить ребенка у них дома. Аж самому противно.
От этих слов желудок скручивало так, что было больно пошевелиться. На лице выступал холодный пот, а в ушах звенело.
У нас в семье никогда таких не было. А Хеин девочка особенная слабенькая и слишком чувствительная.
Хеин лежала в подоле маминой юбки на полу и, обняв колени, слушала тетю. Взрослые сами говорили, что все должны ладить друг с другом, но, похоже, им нужен был человек, которого они могли ненавидеть все вместе. Они ведь даже ни разу не пробовали нормально поговорить с Чонхи, вот и не знают, какая она замечательная и веселая. Они прекрасно видят, как хорошо им живется с дядей, но притворяются, будто не замечают и продолжают твердить, что она испортила ему жизнь.
Они не видели дядину жизнь. Нет, они и не хотели ее видеть. Ведь среди них не было никого, кто был бы счастлив так же, как он. Им не хватало воображения представить себе то, чего они сами ни разу испытывали, и выводы о дядином несчастье они делали, опираясь на собственные жизни.
Чонхи и дядя словно родились для того, чтобы друг друга смешить. Болтать, сидя друг перед другом, они могли бесконечно, а иногда вместо разговоров устраивали «перестрелку газами». Они будто соревновались, кто сильнее рассмешит другого, и Хеин в такие моменты смеялась до слез. Новая реальность, в которой она больше не могла наблюдать за тем, как они взрослеют, как, взрослея, по-новому друг друга веселят, оказалась для Хеин непривычной.
Дядя был фокусником-любителем. Он попросил Хеин стать его прекрасной ассистенткой, и она с радостью согласилась. Зритель у их шоу был всего один Чонхи. Хеин рассматривала несколько сохранившихся снимков: дядя в галстуке-бабочке и Хеин в белых колготках и нарядном платье. Хеин с выпуклым, как у лягушонка, животом сосредоточенно наблюдает, а дядя улыбается и делает какие-то движения руками.
Дядя смотрит с фотографии на уже более взрослую, чем он сам в то время, Хеин. Вот он демонстрирует, как разорванный на клочки лист бумаги снова становится целым, а вот достает красную розу из пустой коробки с такой лучезарной улыбкой, будто не знает ничего, кроме веселья и радости.
Хеин подумала, что и жизнь похожа на странное колдовство. Что-то вдруг появляется вопреки всем ожиданиям, сопровождает тебя какое-то время, а потом вмиг исчезает как вылетевший из пустого ящика белый голубь исчезает по мановению рук фокусника. В обычной магии фокусник возвращает пропавшего голубя, но магия жизни не удивляет такими чудесами. Магия жизни работает только в одном направлении. Она следует очевидному правилу: ничто превращается во что-то, а это что-то снова превращается в ничто и больше никогда уже не возвращается. Обрадоваться распустившемуся цветку или ахнуть, когда голубь сядет на плечо фокусника, можно, лишь зная это правило.
А вдруг ничего и не исчезало? Что, если на самом деле исчезновение просто трюк? Что, если когда-нибудь, словно в шоу иллюзионистов, по одному лишь мановению руки все птицы, цветы и кролики, которые, казалось, исчезли навсегда, появятся снова? Что, если за сценой есть еще одна тайная сцена, на которой такая обратная магия возможна?
Когда в семнадцать лет Хеин вернулась со школьной экскурсии, мама, которая должна была быть на работе, ждала ее на диване в гостиной.
Хеин, ты только не переживай.
Хеин стояла с рюкзаком на плечах и слушала маму.
Произошел несчастный случай.
«В какой момент пришла печаль?» спрашивает себя нынешняя Хеин. Когда она бросилась на пол и зарыдала, когда ее затошнило в тот миг это ей двигало не горе. В те минуты рядом с ней была другая Хеин, которая стеклянным взглядом наблюдала за ее слезами. Хеин плакала навзрыд, но на самом деле в голове было пусто и оттого даже спокойно. «Нужно взять себя в руки. Нужно прийти в себя. Нужно перестать плакать». Хеин слушала маму и не могла поверить, что взрослые договорились не звонить ей и ничего не сообщать до окончания похорон.
Мы решили, что так будет лучше.
Наверное, они думали, что Хеин будет легче, если они не дадут ей времени для грусти. Думали, что будет лучше просто тихо сообщить потом. Было бы замечательно, если бы чувствами можно было управлять так просто. Если бы их можно было затолкать назад, если бы они запирались, когда пытаешься их запереть, то людям было бы гораздо легче.
Телефон Чонхи был все время выключен. Текстовые сообщения оставались без ответа, как и голосовые. Хеин не сомневалась рано или поздно Чонхи ответит или позвонит, но этого так и не случилось. А потом Чонхи сменила номер.
Спустя годы Хеин хотела рассказать ей: тогда ей было так больно не только из-за смерти дяди. «Мне было гораздо больнее от того, что я знала, как ты его любила, знала, насколько важен он был для тебя».
Чонхи ушла, не сказав на прощание ни слова. Этот простой факт Хеин восприняла как слишком сложное домашнее задание, решить которое ей оказалось не под силу. Чонхи занимала в ее сердце слишком много места, чтобы просто принять ее уход и смириться с ним.
Поступок Чонхи Хеин могла прочитать только так: «Наши с тобой отношения ничего не значили, смотри, как легко я смогла от них отказаться. И вовсе не дорога ты мне была на самом деле». Для той Хеин «понять и смириться» означало согласиться с этим.
Чонхи ушла, не сказав на прощание ни слова. Этот простой факт Хеин восприняла как слишком сложное домашнее задание, решить которое ей оказалось не под силу. Чонхи занимала в ее сердце слишком много места, чтобы просто принять ее уход и смириться с ним.
Поступок Чонхи Хеин могла прочитать только так: «Наши с тобой отношения ничего не значили, смотри, как легко я смогла от них отказаться. И вовсе не дорога ты мне была на самом деле». Для той Хеин «понять и смириться» означало согласиться с этим.
Возможно, на самом деле, так долго отказываясь принимать случившееся, Хеин просто пыталась удержать важность проведенного с Чонхи времени. Только в ту зиму Хеин смогла разглядеть правду, которую не хотела замечать, хотя давно все понимала.
«С днем рожденья!»
Сообщение пришло в полночь, как только настало десятое февраля.
«Свяжись со мной, когда поймешь, что готова».
Хеин смотрела на экран. Радость, которую вызвало это простое сообщение, ее удивила, но отрицать ее она не могла.
Хеин долго сомневалась, но все же решила не отвечать.
Даже после того, как Хеин вернулась к родителям, Чонхи ни разу не забывала о дне ее рождения. Как только наступала полночь, на пейджер обязательно приходило сообщение, Хеин брала трубку и проверяла автоответчик. Чонхи весело болтала о том и сем и старалась рассмешить Хеин.
Первый мобильный телефон, который появился у нее, когда она перешла в старшие классы, тоже был подарком Чонхи. Чонхи велела не рассказывать о нем родителям, поэтому Хеин держала его в беззвучном режиме в рюкзаке, а перед сном прятала под подушку. Чонхи посылала ей и простые эсэмэски, вроде «Что делаешь?», и составленные из разных символов изображения: зайчика, арбуза, звездочек или песиков. Если Хеин не брала трубку, она оставляла ей голосовые сообщения и рассказывала какие-нибудь комичные истории, которые с ней приключились. Все это приносило в жизнь Хеин свет. Она часто думала, что именно от Чонхи узнала, как хрупко и опасно то счастье, которое может подарить один человек другому. И что не бывает счастья, которое можно было бы обрести так просто.