Правы их сиятельство: именно этот «сплав», на первый взгляд, никак не соединимых начал (вспомним хрестоматийно-киплинговское: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись») помогал Пашичу успешно довести до конца многие свои планы и, в конце концов, оказаться «на коне», а с другой стороны относительно спокойно переживать неудачи и опасности, непонимание и клевету, чем также была богата его бурная жизнь. Особенно ярко данное свойство Пашича проявлялось в экстремальных ситуациях. И, в частности, в эмиграции, куда он отправился после поражения Тимокского восстания осенью 1883 г. Этот пример особенно показателен.
Но для начала вспомним, что же, собственно, привело его к бегству за границу.
Как известно, начинал Никола свою карьеру с барабанным боем, как «левак», заговорщик и бунтарь. Друг русских нигилистов (коих в Цюрихе было несть числа), он взял от них идею неповторения пути Западной Европы, чреватого для его земляков разрушением традиционной культуры и отчуждением от национального бытия. Первые сербские социалисты, как он сам признавал, «страшились европейского духа и выступали за сохранение и развитие народных особенностей, дабы не идти во всём по пути Европы»[29]. Защита исконных начал по формуле: «сербский народ сообщество равных»; общинного, коллективистского духа (в противовес идущему с Запада агрессивному индивидуализму) объявлялась первейшей задачей. Однако сама по себе эта традиционная модель не была самоцелью. В условиях незавершённого процесса сербского освобождения и объединения она оказывалась средством (и формой) консолидации сербов: единство интересов в нерасколотом пока обществе позволяло сохранять устойчивость народного духа и высокую степень мобилизационной готовности, как важнейшие внутренние предпосылки будущего Освобождения, что отныне и навсегда становилось главной целью в жизни.
Таким образом, уже в Цюрихе, студентом, Никола Пашич сформулировал основной вопрос (имманентно присущий традиционному способу мышления): как измениться, оставаясь в то же время самим собой?[30] Или, говоря словами Джеймса Биллингтона о русских, «найти такой исторический рецепт, который позволил бы им что-то перенять от Запада и в то же время сохранить свое отличие от него»[31]. В различных его вариациях вопрос этот всегда оставался стержнем общественной философии Радикальной партии, основанной им в январе 1881 г.
Потому-то Пашич, вместе со своими партийцами, и вступил в жесткий клинч с князем Миланом Обреновичем, когда тот в начале 1880-х гг. перевёл вектор внешней политики Сербии с Петербурга на Вену, олицетворявшую ненавистный Запад. «Мы совсем не бережём того, что серба делает сербом, чеканил радикальный вожак, но, следуя моде, стремимся к тому, чем так кичатся иностранцы»[32].
Конфликт завершился неудачным Тимокским восстанием, и Пашич был вынужден шесть лет скрываться за границей. Но и монарх не смог умиротворить страну. После поражения в войне с болгарами (1885) кризис в Сербии обострился: в 1888 г. была принята «парламентская» конституция, а в феврале 1889-го Милан отрёкся от престола. Месяц спустя беглец триумфально вернулся в Белград, сразу же заняв одно из ключевых мест в иерархии новой власти[33]
Пока же, готовя за границей новое восстание против Милана Обреновича, Пашич наладил контакты с болгарскими юнионистами и жившими на Балканах русскими эмигрантами; предводителем московских славянофилов И. С. Аксаковым и всегда готовыми к драке черногорцами. Не раз он обращался за помощью и к официальному Петербургу. Всего им было сделано четыре попытки организовать заговор. И хотя все они, в силу разных причин, провалились, активность и фанатичная целеустремлённость беглеца поражает: все годы изгнания он оставался для сербского монарха каким-то слепым наваждением, вызывающим страх. Так, во время решающей битвы с болгарами под Сливницей, когда маятник военного успеха ещё колебался, у того случился нервный срыв: королю вдруг привиделось, что в первых рядах штурмующего сербские позиции противника обретается сам Пашич со своими боевиками. Верховный главнокомандующий бежал, за ним потянулась в отступление вся армия. «Я не хотел, чтобы Пашич и его люди провели меня связанного по Софии», оправдывался он потом[34] А Пашич, ничего не ведая, скрывался тогда от румынской полиции в городке Тульча у своего русского приятеля из бывших нигилистов Василия Ивановского.
Вместе с тем гонимый вождь радикалов и сам пережил в эмиграции немало: крах собственных усилий и гонения местных вла стей; тотальное безденежье и голод; лживые обвинения белградского режима и разочарование в прежних друзьях. Нередко жизнь его висела на волоске. Любой другой, наверное, сошёл бы с дистанции, но не он. Остаться на плаву ему помог второй восточный компонент его натуры. «Если бы природа не одарила меня таким характером, признавался беглец соратнику, Пайе Михайловичу, я бы давно уже кончился»[35]. Вот уж действительно, «его можно было согнуть, но нельзя сломать»[36], как с ёмкостью формулы выразился Милан Протич-старший.
В качестве промежуточного вывода воспроизведём определение Латинки Перович: «Пашич принадлежал к категории закрытых и хладнокровных людей, которые очень быстро выбиваются из своей среды и становятся её лидерами. Они рано фиксируют личные и общие цели, как правило отождествляя их. Это люди одной-единственной идеи и исключительно высокой концентрации»[37]. Всё точно! Никола Пашич по природе своей не был дилетантом, что являлось, пожалуй, его главной функциональной чертой. Чем бы он в жизни ни занимался, он везде добивался успеха, вследствие отмеченного выше умения «концентрироваться». Малоизвестный факт: по окончании цюрихского Политехникума ему предлагали остаться за границей и работать по специальности[38]. Что это, как не свидетельство уровня его инженерной подготовки? О политике, второй и главной профессии, мы и не говорим. Личная жизнь также не стала исключением.
Человек и политик
Принятие Конституции 1888 г., по разумению Пашича, открыло новую эру в истории Сербии. К власти в стране пришла совсем ещё недавно гонимая Радикальная партия. Причём положения парламентского Устава, как это ни парадоксально звучит, обеспечивали ей по сути вечную власть. Ведь присущая сербскому социуму однородность при запуске «чистого» парламентского механизма (свободные выборы и ответственность кабинета перед народным представительством) не могла не «конвертироваться» в политическую монополию «народной партии», выражавшей интересы подавляющего большинства населения. Новый порядок, таким образом, обеспечивал радикалам полную гегемонию в Скупщине, что превращало её в партийный парламент. Суверенная же власть такой Скупщины и самому государству придавала партийный характер Всё так и было в 18891892 гг. Сербия являла собой типичное «радикальное царство», как высказался о характере установившегося режима сам некогда активный радикал Пера Тодорович[39].
В 1891 г. Никола Пашич впервые занял кресло премьер-министра. Но всё-таки, думается, значение этого года для него состояло в другом. В мае, в возрасте 46 лет, он, наконец, женился. Почему так поздно? Уже отмеченные редкая последовательность и высочайшая концентрация духа приводили к тому, что он отдавал себя избранному делу целиком, не размениваясь ни на что другое, даже на брак. А потому и задумался о семье лишь тогда, когда удалось «одолеть» монарха. По крайней мере, в годы первого триумфа (18891892) ему так казалось. «Пока борьба за изменение Конституции не завершилась, объяснял молодожён мотивы столь долгого холостячества, я избегал жениться, полагая, что в той борьбе меня могут подстерегать всякие опасности, и не желая, чтобы наряду со мною лишения терпела моя семья. Когда же я решил, что борьба завершена, я и вступил в брак с намерением посвятить себя основанию семьи и заботе о ней»[40].
Всё у него было разложено по полочкам, в определённой иерархии, как у всякого человека, у кого воля превалирует над чувствами
В середине пятого десятка вообще трудно возгореться с юношеской страстью, а уж человеку с «темпераментом» и миссией Николы Пашича тем более. Его женитьба потому и не стала следствием романа; мало того, в ней изначально было заложено куда больше патриархальности, чем романтики.
Но для начала приведём еще один неизвестный факт: в первый раз Пашич решил жениться в 1889 г., т. е. в год отречения Милана Обреновича. Он уже и сватов заслал (своего партийного друга Светозара Милосавлевича) к купцу Живко Давидовичу, с тем чтобы просить его дочь Софию[41]. По свидетельству Милана Миличевича, «Давидович готов дать за дочь 10.000 дукатов, только, как он говорит, молодая ещё совсем не знает Пашича»[42]. Ситуация вполне типичная для традиционного общества. Тогда помолвка почему-то не состоялась, однако и в следующий раз, два года спустя, Пашич вёл себя практически так же.
Но для начала приведём еще один неизвестный факт: в первый раз Пашич решил жениться в 1889 г., т. е. в год отречения Милана Обреновича. Он уже и сватов заслал (своего партийного друга Светозара Милосавлевича) к купцу Живко Давидовичу, с тем чтобы просить его дочь Софию[41]. По свидетельству Милана Миличевича, «Давидович готов дать за дочь 10.000 дукатов, только, как он говорит, молодая ещё совсем не знает Пашича»[42]. Ситуация вполне типичная для традиционного общества. Тогда помолвка почему-то не состоялась, однако и в следующий раз, два года спустя, Пашич вёл себя практически так же.
Его новая избранница Джурджина была на 22 года моложе и происходила из семьи богатого сербского купца из Триеста Александра Дуковича, имевшего активные связи с южнорусскими регионами. Она и родилась в России, в Бердянске, 17 апреля 1866 г. Их знакомство и вступление в брак произошли на удивление быстро. Впрочем, зная Пашича, иначе и быть не могло.
Итак, решив создать семью, он посвятил в свои личные планы ближайших друзей. Один из них, житель Триеста Лаза Аничич, оперативно проверил слух, будто в городе проживает красивая сербка-триестинка с богатым приданым. Через настоятеля местной сербской церкви была добыта её фотография и послана в Белград. Пашичу избранница понравилась, и, не долго думая, он отправился во Флоренцию, к её брату, известному скульптору Стевану Дуковичу.