Лекции Гуссерля, как и его сочинения, были стилистически громоздкими и трудно воспринимаемыми, а его философия полна запутанных нерешенных вопросов. Важной для него темой можно назвать отношения между философией и психологией Гуссерль был влиятельным участником этой дискуссии. Его работы, посвященные логике, обеспечили ему репутацию ученого, либо отрицающего психологизм, либо неверно использующего психологические термины при рассмотрении вопросов логики[264]. Принципиально он различал проекты как принадлежащие либо трансцендентальной, либо психологической феноменологии. Первый вполне можно сравнить с кантианским проектом «обоснования» разума, логически предполагаемого в рефлексирующем мышлении. Второй состоял в придании содержания эмпирической психологии. Однако, читая Гуссерля, приходишь к выводу, что сам он частенько нарушал это разграничение. Данное «нарушение» если можно использовать слово с отрицательными коннотациями для обозначения в целом положительного шага в науке стало еще более заметным в работах последующих феноменологов, таких как Мерло-Понти. Исследование чувств вовлекало этих ученых в решение философских вопросов, а эпистемологические исследования вовлекали философов в размышления над вопросами эмпирического характера. Гуссерль, конечно, утверждал, что «мы не говорим о кинестетическом чувстве», он скорее оперировал «кинестетическими полями», обобщив все отсылки к конституирующему (логическому) характеру чувства движения в процессе осознавания, а не к особому и локализованному (психофизиологическому) чувственному органу (ibid., p. 257)[265]. Хотя Гуссерль делал различие между логикой и эмпирикой, под вопросом, однако, остается, насколько последовательно он и в большей степени те, кто шел за ним, действительно придерживались этого разграничения. Вместе с тем нам следует подчеркнуть историческую важность его внимания к воплощенному бытию чувственного мира.
Анализируя конституирование пространственности в мире сознания, Гуссерль обратился к ходьбе, чтобы сформулировать свое понимание характера пространственности в кинестетических процессах. «К кинестетическим состояниям, именуемым хождением, относится не только движение ног относительно других частей тела, но также движение всего видимого тела в процессе изменения его удаленности от других тел». Движение, утверждал он, приводит «весь мир в постоянное изменение», и именно на этой основе люди конструируют некое динамическое осознание осознание изменяющихся отношений, существующих в реальности (ibid., p. 241242)[263]. Следовательно, здесь подразумевается, что ходьба это ежедневный пример пребывания в неких отношениях.
Лекции Гуссерля, как и его сочинения, были стилистически громоздкими и трудно воспринимаемыми, а его философия полна запутанных нерешенных вопросов. Важной для него темой можно назвать отношения между философией и психологией Гуссерль был влиятельным участником этой дискуссии. Его работы, посвященные логике, обеспечили ему репутацию ученого, либо отрицающего психологизм, либо неверно использующего психологические термины при рассмотрении вопросов логики[264]. Принципиально он различал проекты как принадлежащие либо трансцендентальной, либо психологической феноменологии. Первый вполне можно сравнить с кантианским проектом «обоснования» разума, логически предполагаемого в рефлексирующем мышлении. Второй состоял в придании содержания эмпирической психологии. Однако, читая Гуссерля, приходишь к выводу, что сам он частенько нарушал это разграничение. Данное «нарушение» если можно использовать слово с отрицательными коннотациями для обозначения в целом положительного шага в науке стало еще более заметным в работах последующих феноменологов, таких как Мерло-Понти. Исследование чувств вовлекало этих ученых в решение философских вопросов, а эпистемологические исследования вовлекали философов в размышления над вопросами эмпирического характера. Гуссерль, конечно, утверждал, что «мы не говорим о кинестетическом чувстве», он скорее оперировал «кинестетическими полями», обобщив все отсылки к конституирующему (логическому) характеру чувства движения в процессе осознавания, а не к особому и локализованному (психофизиологическому) чувственному органу (ibid., p. 257)[265]. Хотя Гуссерль делал различие между логикой и эмпирикой, под вопросом, однако, остается, насколько последовательно он и в большей степени те, кто шел за ним, действительно придерживались этого разграничения. Вместе с тем нам следует подчеркнуть историческую важность его внимания к воплощенному бытию чувственного мира.
Психологический аспект
Велик соблазн предположить, что воплощенность человеческой природы не подвергалась сомнению на протяжении многих веков, однако бывали времена, в том числе это относится к последним десятилетиям, когда, как кажется, возникала необходимость подчеркивать эту воплощенность. Такой современный акцент, как и более ранние, должен быть отнесен к (относительно) локальным интеллектуальным обстоятельствам и не считаться фундаментальным «открытием». Гуссерль же, как и первые феноменологи, обостренно воспринимал ситуацию, когда в 1830-е годы после краха гегелевского идеалистического синтеза было утрачено направление развития немецкоязычной философии, за этим последовало повышение статуса науки как формы познания[266]. Поэтому феноменологам было крайне важно показать, что научная форма понимания физических чувств и тела как инструмента познания может быть инкорпорирована в новую форму философского анализа. Иначе новое направление показалось бы всего лишь очередным философским направлением, а не обновлением философии в ответ на ее призыв к универсальности. По этой причине феноменологи подчеркивали, что они действительно понимают чувственный мир как воплощенный и прислушиваются к мнению ученых. В последние десятилетия большое количество упоминаний воплощенности было вызвано резкой реакцией на исследования сознания, а особенно когнитивной деятельности, связанные с компьютерными технологиями и искусственным интеллектом, как будто ментальные процессы существуют сами по себе sui generis. В ответ ученые еще раз подчеркнули, что ментальные процессы суть функции мозга, и заявили, что мозг, действующий в теле, и тело, действующее в мире, формируют ментальную активность.
В данном разделе мы кратко остановимся на некоторых исследованиях периода 19101940-х годов, в которых акцент на воплощенности был также очевиден. Психофизиология оставалась полем научного исследования, и, кроме того, все еще применялись подходы, относящиеся к естествознанию и использовавшие терминологию «силы» с целью определить место, которое занимает в мире чувство движения индивида, и тем самым перекинуть «мостик» между сознанием и телом. Философам, опиравшимся на феноменологическое осознание, было до определенной степени необходимо включить в свои исследования современные им работы по эмпирической психологии или показать, как, по крайней мере, в принципе, следует их использовать. Встав на философскую точку зрения, Уайтхед говорил о «психологическом поле», Гуссерль читал лекции о восприятии пространственности, а Бергсон прибегал к клиническим и экспериментальным исследованиям в разработке теории памяти. Впрочем, социальные обстоятельства академической специализации, а также, возможно, личные предпочтения того или иного стиля работы зачастую способствовали изоляции философов от экспериментаторов.
Такое разделение стало очевидным в содержании и влиянии важных исследований, проводившихся в начале XX века, в ходе которых тема воления, ощущаемого как усилие и движение, трактовалась в экспериментальных категориях (Michotte, Prüm, 1910). Исключительно добросовестный бельгийский ученый Альберт Эдуарт Мишотт провел целую серию экспериментов, изучая воление и каузальные отношения, что привело к появлению книги «Восприятие причинности» (Michotte, 1946). На основании эмпирических наблюдений он пришел к выводу, что люди видят или ощущают движение как процесс таким образом, что один объект, видимый или ощущаемый как активный, «распространяет себя» на другой, видимый или ощущаемый как пассивный.
А «внутреннего опыта» действия или воли, которые можно было бы назвать источником идеи причинности, не существует (это суждение Мишотт возводил к Бирану). Каузальное движение в восприятии есть процесс, стоящий из доминирующего движения активного объекта, которое, как видится, распространяет себя на пассивный объект (Michotte, 1963, p. 217)[267]. На основе своей экспериментальной работы Мишотт полагал, что каузальные отношения не имманентны активному «я» (или душе), а даны в процессах восприятия. Физические события производят впечатление непосредственной каузальности, то есть впечатление «чего-то, проживаемого здесь и сейчас», «в этом можно увидеть, как один объект воздействует на другой, производит в нем некоторые изменения и так или иначе его преобразовывает» (ibid., p. 15 и прим., начиная с 1929)[268]. Таким образом, данные экспериментов поддерживали основанную на здравом смысле убежденность, что каузальность это динамические отношения во времени, однако они не поддерживали идею о том, что такая убежденность возникает в связи с парой «действие сопротивление», как считали приверженцы теории «чувства воли, мышц и силы». Динамические отношения, по их мнению, скорее всего, даются в само́м сенсорном процессе. Работы Мишотта добавили эмпирических аргументов тем, кто не был склонен считать чувство усилия или кинестезию особенно важными для познания реальности, но философы, в отличие от психологов, похоже, не обратили большого внимания на немалый объем этих экспериментальных исследований[269]. Мишотт был определенно психологом-экспериментатором, но не феноменологом. С другой стороны, Дэвид Кац, написавший самое значительное сочинение об осязании в период между двумя мировыми войнами «Мир касания» (1925), был прекрасно знаком с феноменологическим дискурсом со времен своей учебы и работы в Геттингенском университете. Его обширные исследования значительно расширили способы описания и различения всего качественного богатства осязательного чувства они до сих пор остались непревзойденными. Под влиянием феноменологии Кац говорил об «осязательном мире», то есть понимал сенсорную активность в категориях значимых отношений, включая каузальные, а не как последовательность представленных объектов. Хотя непосредственной задачей Каца было точное описание тактильных качеств, в своих рассуждениях он рассматривал все тело как чувственный орган. Кроме того, он подчеркивал, чем именно осязание отличается от прочих чувств, являясь источником восприятий, возникающий вслед за действием, оно есть чувство совершённого действия (Katz, 1989, sect. 48)[270]. Кац также подтвердил то, что утверждали многие авторы до него: основные физические понятия плотности, силы, сопротивления и трения имеют феноменологические корни в мире осязания. Однако его анализ по большей части касался тактильных чувств, а не кинестезии.
Совершенно ясно, что в подобных исследованиях, каковы бы ни были их дисциплинарные границы, психологический аспект продолжал подспудно воздействовать на философию. Но и философия тоже могла воздействовать на психологию. В Великобритании, к примеру, независимо от исследований феноменологии, философ Генри Хабберли Прайс в 1940-е годы вернулся к мысли, что «тактильно-мышечный» опыт является источником познания, качественно отличного от того познания, что достигается благодаря другим чувствам. Он приписал этому «шестому» чувству «широкомасштабное ощущение жизни», описанное им как корень всего опыта существования живущего индивида (Price, 1944, p. iv, vii). «Тактильно-мышечный» опыт «фундаментально важен и, безусловно, является тем, что существо, обладающее лишь зрением, никогда не могло бы даже вообразить» (Price, 1944, p. xxix). В среде философов так или иначе возникал дискурс о воплощенном сознании. Несколько более подробно я останавливаюсь на работах создателя физиологии проприоцепции Чарльза Скотта Шеррингтона. Это переводит вопрос об отношении науки к философии в плоскость отношения кинестезии (научная тема) к субъективному ощущению агентности (философская тема). Помимо того, что Шеррингтон отвечал на запросы науки, он был еще и не чужд поэзии (Smith, 2000). Уйдя на заслуженный отдых в возрасте восьмидесяти лет, он впервые позволил этим двум сторонам своей жизни проявиться публично в серии лекций «Человек о своей природе», которые были им прочитаны в Эдинбурге в рамках Гиффордских лекций 19371938 годов. В задуманных формально, но решенных в свободном духе Гиффордских лекциях он предполагал раскрыть различные темы от естествознания до познания Бога, и Шеррингтон продемонстрировал те удивительные открытия, которые удалось сделать науке о человеке.