Польская тема это водораздел, который невозможно перейти, сохраняя Царство Польское в составе Российской империи, к чему, в полном согласии с русской точкой зрения, стремился Булгарин. Завершим выразительным свидетельством из мемуаров участника восстания 18301831 гг. Мауриция Мохнацкого, на которые ссылается А. А. Корнилов: «если бы даже русские святейшим образом соблюдали конституционное учреждение в Царстве Польском, то полное его развитие не привело бы еще скорее к восстанию, нежели его ограничение? Революция лежала в основании самого учреждения царства»[226]).
ПриложениеБоевой путь Ф. В. Булгарина в 1812 году в Россиипопытка реконструкцииИсследователи выяснили, что в походе Великой армии в Россию Булгарин находился в составе 8-го польского шеволежерского полка. Приводимые далее сведения основаны на данных о передвижении по русской территории этого полка и тех соединений, в состав которых он входил[227].
8-й польский шеволежерский полк[228] в составе 6-й бригады (вместе с 5-й) корпуса маршала Удино (Nicolas-Charles Oudinot) перешел р. Неман у Понемуня (в районе Ковно) 12(24) июня 1812 г. Корпус Удино действовал против Витгенштейна и должен был прорваться к Петербургу; французский маршал был настолько уверен в победе, что даже писал Наполеону: «Ваше Величество, мне очень совестно, что я прежде Вас буду в Петербурге»[229]). Однако, несмотря на кровопролитные сражения и большие потери, эту задачу французам решить не удалось. И все же по сравнению с главными силами Наполеона войска западного направления были гораздо лучше (хотя далеко не полностью) обеспечены продовольствием и всем необходимым, так что до воссоединения с основными частями и до начала общего отступления корпус Удино не испытывал тех страшных лишений, которые пришлось пережить главной армии.
Насколько можно судить, Булгарин не был в Вильно ни при наступлении, ни при отступлении Великой армии (в обоих случаях он переходил Неман в районе Ковно). Полк шеволежеров сражался в корпусе Удино[230] под Якубовом (18/30.07.1812), Клястицами (16/29.0720.07/1.08.1812), Полоцком (56/1718.08 и 57/1719.10.1812 г.), Борисовом (2629/1417.11.1812). Между первым и вторым Полоцкими сражениями в течение двух месяцев активных боевых действий не велось.
Организация переправы наполеоновской армии через Березину была возложена на корпус Удино. Как пишет историк А. А. Васильев: «12(24) ноября бригада Корбино, поддержанная одним пехотным полком и двумя ротами саперов, была отправлена маршалом Удино к Студенке. Около 11 часов утра 14(26) ноября ее кавалеристы переправились вброд через Березину и обеспечили работы по сооружению мостов»[231]. Из всей боевой карьеры Булгарина 1812 г. детализировался только березинский эпизод с опорой на воспоминания польского офицера Йозефа Залуского. Обычно приводимая исследователями цитата звучит так: «Первый брод на Березине на наших глазах испытал офицер 8-го полка Лубеньского с помощью нескольких улан; это был прославленный позднее российский литератор Булгарин!»[232] Однако А. И. Рейтблат уточняет свидетельство Й. Залуского по его же статье 1843 г.: «Булгарин как литовец, знакомый с местностью, указал брод через Березину и первый переправился, что я сам видел, не зная еще тогда Булгарина, который мне позднее об этом рассказал, утверждая, это он был тем офицером»[233]. Другими словами, по свидетельству очевидца, офицер 8-го полка указал брод и первым переправился через Березину, но то, что этим офицером был Булгарин, мы знаем со слов самого Булгарина. А. И. Рейтблат приводит также свидетельство Н. И. Греча о том, что Булгарин рассказывал близким друзьям «за тайну», что «он был одним из тех польских улан, которые по рыхлому льду провели лошадь» Наполеона через Березину[234]. Как мы видим, детали свидетельств не совсем совпадают, и вряд ли представится возможность их уточнить, ибо они оба опираются на рассказ самого Булгарина. То же относится и к его встрече с Наполеоном[235].
Вернемся к продвижению полка после переправы. Исследователь приводит важные для нас сведения: «В течение двух последующих дней кавалерия корпуса (около 700 чел.) участвовала в боях с русским отрядом генерала Чаплица при Стахове. 16(28) ноября ранение получил полковник 8-го шеволежерского полка Любенский (из этого можно заключить, что и Булгарин участвовал в этом бою. Л. К., Е. Я.). С 17(29) ноября остатки, сведенные в одну бригаду под командованием Корбино, действовали в составе арьергарда Великой армии. Уцелевшие бойцы 30 ноября (12 декабря) перешли Неман при Ковно и направились к Мариенбургу (Восточная Пруссия). В феврале 1813 кавалерия корпуса была фактически расформирована»[236].
Среди немногих уцелевших бойцов был и Булгарин, который участвовал затем в сражении под Бауценом, где якобы и состоялась его встреча с Наполеоном и производство в капитаны. Из этого можно заключить, что и в 1813 г. Булгарин служил под командованием Удино, следовательно, в 12-м армейском корпусе. В статье о встрече с Наполеоном Булгарин указывает, что его дивизионным генералом был Лабрюйер (точнее: Жан Пьер Жозеф Брюйер / Jean Pierre Joseph Bruguière; 17721813), племянник маршала Л. А. Бертье. Булгарин был в карауле с 30 уланами, а потом его сменили конные егеря[237].
Выводы, которые можно сделать из этих сведений, важны не только для уточнения биографии Ф. В. Булгарина, но и для комментирования романа «Петр Иванович Выжигин». В 1812 г. наш автор как офицер наполеоновской армии действовал на территории западных регионов Российской империи в Курляндии, Литве, Белоруссии (крайней «восточной» точкой, видимо, был Полоцк), ему не выпало на долю ни Смоленска, ни Бородина, не был он и в Москве. Происходившие там события он мог описывать только по печатным источникам, а также основываясь на устных преданиях и на своем знании Литвы и, в частности, Вильно.
О «жизни за царя» и не только
С. К. ЛащенкоВ середине 1850-х гг., работая над «Записками» и мысленно возвращаясь к событиям прошлого, М. И. Глинка вспоминал о реакции прессы на премьеру оперы «Жизнь за царя»: «Несмотря на блистательный успех нашлись зоилы; Фаддей Булгарин напечатал в Северной пчеле две длинные статьи в декабре 1836 или в генваре 1837. Эти статьи любопытны и ясно определяют степень невежества в музыке их автора»[238]. А на полях копии рукописи своих воспоминаний пометил: «Следовало бы отыскать их как chef doeuvre музыкальной галиматьи»[239]. Но работу Булгарина Глинка так и не отыскал, оставив потомкам гадать, что же показалось музыканту в газетной публикации «любопытным» и в чем усмотрел он «невежество автора».
О «жизни за царя» и не только
С. К. ЛащенкоВ середине 1850-х гг., работая над «Записками» и мысленно возвращаясь к событиям прошлого, М. И. Глинка вспоминал о реакции прессы на премьеру оперы «Жизнь за царя»: «Несмотря на блистательный успех нашлись зоилы; Фаддей Булгарин напечатал в Северной пчеле две длинные статьи в декабре 1836 или в генваре 1837. Эти статьи любопытны и ясно определяют степень невежества в музыке их автора»[238]. А на полях копии рукописи своих воспоминаний пометил: «Следовало бы отыскать их как chef doeuvre музыкальной галиматьи»[239]. Но работу Булгарина Глинка так и не отыскал, оставив потомкам гадать, что же показалось музыканту в газетной публикации «любопытным» и в чем усмотрел он «невежество автора».
К утверждению о музыкальном невежестве Булгарина Глинка вернулся в «Записках» еще раз, описывая столкновение, происшедшее у него с журналистом уже в начале 1840-х гг. Он писал:
Не вижу надобности скрывать причину ссоры моей с Булгариным. Однажды в Павловске Булгарин что-то долго шептал на ухо Герману[240], между тем публика ожидала одной из любимых пьес; я вполголоса сказал шутливо Герману: «Не слушайте его, он ничего в музыке не разумеет». За эту шутку Булгарин взбесился, завязал спор, и так как дело шло о музыке, то естественно, что мне легко было объяснить и доказать, что он нашего искусства не разумеет. Этот спор продолжался долго и в присутствии многочисленной толпы [241].
Подобное отношение к музыкальной осведомленности Булгарина было по меньшей мере несправедливым. Он хорошо знал европейскую музыку и европейских исполнителей, ценил творчество О. А. Козловского, А. Н. Верстовского, сам охотно музицировал, пел в хоре, а в детстве своими музыкальными способностями даже обратил на себя внимание Д. С. Бортнянского.
Глинка, бесспорно, знал это. И тем не менее даже годы спустя упорствовал в своих заключениях. Думается, что за двукратным возвращением в воспоминаниях к мысли о «неразумении» Булгариным музыкального искусства стояло нечто большее, чем констатация непреложного для композитора факта, что-то такое, что тревожило Глинку вплоть до последних лет его жизни. И это, разумеется, не случайно.
Глинка заявил о желании написать для отечественного театра произведение, в котором все было бы национальным, в марте 1834 г.: « прежде всего сюжет, но и музыка также настолько, чтобы мои дорогие соотечественники чувствовали себя дома »[242]. Он оказался одним из тех счастливчиков, кто работу над подобной оперой не только начал, но сумел завершить и, более того, получить (весной 1836 г.) согласие на ее постановку на императорской сцене Санкт-Петербурга[243]. Реальность осуществления творческого намерения музыканта стала очевидна всем, и прежде всего друзьям Глинки.
Первым на происходящее откликнулся Н. А. Мельгунов. Литератор, соученик Глинки по Благородному пансиону при Педагогическом институте в Петербурге, он поспешил написать статью «Глинка и его музыкальные сочинения»[244]. В основном в ней речь шла о том, «может ли быть русская опера или, говоря вообще, русская школа в музыке»[245], что объяснимо: живя в Германии, Мельгунов мог в лучшем случае познакомиться с фрагментами «Жизни за царя» и судить о целом, тем более о готовящемся спектакле, не имел никаких оснований[246]. А вот выступить с общей статьей о Глинке и его творчестве мог, зная фактически все написанное до того времени музыкантом и являясь горячим почитателем его таланта.
Говоря о статье Мельгунова, хотелось бы подчеркнуть ряд весьма показательных обстоятельств. Во-первых, написана она была по договоренности с Глинкой[247]. Во-вторых, рукопись ее была отправлена композитору для уточнений и возможной правки. Мельгунов писал:
вот мой совет: просмотри, исправь, переделай мою статью, как хочешь; я отдаю ее в твое полное распоряжение, и потом, не мешкав, напечатай ее, где хочешь, в каком-нибудь многочитаемом журнале, хотя в «Северной пчеле», только без моего имени. Если же отправишь в «Наблюдателя» [имеется в виду журнал «Московский наблюдатель»], тогда можешь подписать мое имя, за исключением только того случая, если в статье будет слишком много переделок. Только не мешкай; надо, чтоб статья была издана до первого представления, дабы приготовить публику »[248].