Там ещё было много всякого. Про то, как отбивались от буйной толпы, как мама Лизы, Варвара Аполлоновна, палила со второго этажа, и как откатились мародёры, решив поискать добычи полегче; как она сама подавала матери патроны. А вот кузен Валериан весь день пропадал невесть где, забыв о собственной меланхолии; вернувшись же, заявил, что переезжает в Петербург, где будет делить квартиру с неким товарищем по университету и что «ему давно пора жить самостоятельно».
Лиза этому немало удивлялась. Мама, по её словам, удивлялась тоже, но не только. Кузен, вернувшись, нарвался на весьма холодный приём мол, где ты был, когда мы тут самым настоящим образом отстреливались? Кузен обиделся, отвечать не стал, собрал небольшой саквояж и отбыл, пообещал прислать за остальными вещами ломового извозчика. Пока, правда, не прислал.
Дочитав послание, Федя понял, что улыбается до ушей.
Ирина Ивановна сдержала обещание. Две Мишени начал заниматься с ним сам, и куда серьёзнее, чем все прошлые наставники. Теперь Феде приходилось подолгу упражняться во «взятии ровной мушки, размещению на цели и единообразию прицеливания». Федя услышал о естественной точке прицеливания, о том, что старую фразу о том, что меч есть продолжение руки стрелки перефразировали в «винтовка есть продолжение тела», о том, как правильно должно лежать оружие, и о том, что и самому стрелку лечь надлежит правильно, не говоря уж о разнице между выстрелами из «холодного» и «горячего» ствола.
Это помогло.
А вот домой, в отпуск, Федя теперь почти не ходил. Тяжко стало смотреть в глаза Вере, очень хотелось выдать всё, что он думает о её новых друзьях. Родителям он отговаривался уроками и близящимися полугодовыми испытаниями.
Сразу за которыми должен был последовать бал.
Илья Андреевич Положинцев, однако, о Феде тоже не забыл. Навещал в госпитале, а потом, когда Федю отпустили, без обиняков позвал для разговора.
Карасями с кашей Илья Андреевич не угощал, да и кота у него не было. Выглядел он плохо осунулся, словно постарел разом лет на пять, если не больше.
Ты, Фёдор, видел своими глазами, что случается, когда народ поднимают на бунт. Учитель ходил туда-сюда по кабинету. Пахло там словно в лудильной мастерской, во все стороны торчали провода; Федя смотрел на всё это и вновь повторял себе: какие ещё нужны доказательства? Кто, ну кто, кроме Положинцева, мог собрать такую машину и устроить её в подвале корпуса?
Видел.
Пришло время узнать, чем заняты приятели твоей сестры, как мы и говорили.
Тут Феде стало не по себе, уж больно мрачный и решительный вид имел весёлый и жизнерадостный обычно физик.
Но как, Илья Андреевич? Они ж только один раз у нас собирались пробормотал Фёдор.
Придётся, мой дорогой, осваивать искусство уличной слежки, без улыбки сказал учитель. Да-да, следить за собственной сестрой, поскольку мы всё равно не хотим, чтобы она угодила прямиком в Охранное отделение.
Так, Илья Андреевич, кузен-то этот, Валериан, съехал, в Петербурге где-то теперь Феде это нравилось всё меньше и меньше.
В Петербурге? Ничего, это мы разузнаем. А вот сестра твоя, полагаю, не преминет его навестить для, так сказать, продолжения борьбы за освобождение рабочего класса. Отпускным билетом я тебя снабжу.
Это было уже совсем ни на что не похоже.
Конечно, ещё лучше было б отправить тебя переодетым в партикулярное, задумался Положинцев. Неплохая идея, как думаешь?
Да я ж не знаю, поедет ли Вера вообще и потом, даже если буду за ней топать, ну, узнаем, где этот Валериан живёт, так вы это и так узнаете
Не тушуйся, Фёдор Солонов. Помни, что нам нельзя привлекать внимание ни к этому кузену, ни к твоей сестре.
Может, они и вовсе рассорились? с надеждой предположил Федя.
Очень на это надеюсь, кивнул Илья Андреевич. Однако он единственная наша ниточка к инсургентам. Они сейчас, конечно, попрятались, ушли в тину. Бунтовщиков разыскивают, да только, боюсь, немногих изловят: хитры, бестии. Кто-то уже небось в Варшаве, а то и вовсе за границей, кто-то через Финляндию улепётывает. Но рассчитывать на это нельзя. Заграничные дела нам с тобой, брат Солонов, не осилить. Догадываюсь, что домой ты не очень-то сейчас стремишься; но делать нечего, придётся. И будь с Верой повежливее, букой не гляди, разговоры разговаривай, подробности выясняй. Потом ко мне придёшь. Решим, что делать дальше. Понимаю, не сразу нам, скорее всего, повезёт, чтобы у тебя получилось бы проследить их в Петербурге. Но ничего, gutta cavat lapidem, капля точит камень.
Да я ж не знаю, поедет ли Вера вообще и потом, даже если буду за ней топать, ну, узнаем, где этот Валериан живёт, так вы это и так узнаете
Не тушуйся, Фёдор Солонов. Помни, что нам нельзя привлекать внимание ни к этому кузену, ни к твоей сестре.
Может, они и вовсе рассорились? с надеждой предположил Федя.
Очень на это надеюсь, кивнул Илья Андреевич. Однако он единственная наша ниточка к инсургентам. Они сейчас, конечно, попрятались, ушли в тину. Бунтовщиков разыскивают, да только, боюсь, немногих изловят: хитры, бестии. Кто-то уже небось в Варшаве, а то и вовсе за границей, кто-то через Финляндию улепётывает. Но рассчитывать на это нельзя. Заграничные дела нам с тобой, брат Солонов, не осилить. Догадываюсь, что домой ты не очень-то сейчас стремишься; но делать нечего, придётся. И будь с Верой повежливее, букой не гляди, разговоры разговаривай, подробности выясняй. Потом ко мне придёшь. Решим, что делать дальше. Понимаю, не сразу нам, скорее всего, повезёт, чтобы у тебя получилось бы проследить их в Петербурге. Но ничего, gutta cavat lapidem, капля точит камень.
От Ильи Андреевича Фёдор ушёл в самом мрачном расположении духа. Следить за сестрой ему теперь, после всего случившегося, совершенно не улыбалось.
С Лёвкой Бобровским он столкнулся, когда его первый раз выпустили из госпитальной палаты. «Ле-эв» торчал на лестничной площадке, где ему явно быть не требовалось, очевидно поджидая его, Фёдора.
И точно.
Слон! Слон, здорово! искренне обрадовался Лёва.
Здорово, Бобёр, в тон ответил Федя. Ты чего здесь?..
Тебя ждал, не стал вилять Бобровский. Спросить хотел.
Ну так спрашивай, не тяни!
Спрошу. Но ты сам-то как? Как плечо?.. Лев соблюдал вежливость.
Федя ответил. Бобровский старательно выслушал, кивая, однако видно было, что занимает его совсем иное.
Слушай, Слон. А ты не знаешь, что с Нифонтовым могло случиться? наконец выпалил он.
С Костькой-то? А что с ним случилось? И мне-то откуда знать, Бобёр? Я ж тут валяюсь!
Ну-у, несколько смешался Бобровский, ты ж с ним был, когда в общем, когда всё случилось. Нас-то вывели, а вы там оставались! В потерне!
Так и чего?
Да он какой-то сам не свой с той поры, нехотя признался Лёвка. Как подменили. Я сперва подумал это вас там так приложило, однако ж на Ниткина поглядел Нитка как Нитка, такой же заучка, как и был. А вот Костька на себя не похож. Спросишь о чём огрызается, ходит, всё бормочет чего-то, ничего не хочет, а когда отвечает так невпопад. Того и гляди испытания завалит!
Фёдор развёл руками и весь последующий допрос только и отвечал, что ничего с ними особенного не случилось, сидели взаперти, а пулю он поймал, когда они все неудачно выскочили в потерну.
Вот и ты Слон как Слон, разочарованно заключил Бобровский. Ничего с тобой не стряслось и это с пулей-то! А Костька Он только рукой махнул. И не говорит ничего, молчит. А друг ведь как-никак.
«Друг» это от Лёвки слышать было непривычно. И Фёдор всей душой хотел бы помочь, но всё равно сказать он ничего не мог. Пришлось отговариваться какой-то ерундой, и Лев ушёл, крайне раздосадованный.
Однако декабрь стремительно истаивал, и погода, как назло, стояла самая что ни есть рождественская. Мама прислала письмо, говорила, как они все ждут его каникул, что Варвара Аполлоновна собирается устроить маскарад, где соберётся всё общество Гатчино, что Феофил Феофилович, хозяин оружейной лавки, с трудом отбившийся от погромщиков, собирался, несмотря ни на что, открыться и намекал, что у него якобы «что-то есть» для него, Фёдора.
Подходили и испытания. Зашёл Константин Сергеевич, осведомился в состоянии ли кадет Солонов их держать? Быть может, отодвинуть их на время после каникул? Звучало это донельзя соблазнительно, однако как радоваться праздникам, когда над тобой, словно нож гильотины, висят испытания? Нет уж, лучше сделать всё сейчас и сразу!..
Никак нет, господин подполковник! чётко, по-уставному доложил Федя. Я буду готов!
И хорошо, улыбнулся Две Мишени. И полушёпотом добавил: Я бы тоже проходил сейчас, а не откладывал.
Так Фёдор и оказался в классной комнате со всем первым отделением седьмой роты, усердно скрипя пером, пока госпожа Шульц, нарядная, в идеально белой блузе и столь же идеально чёрной юбке в пол, чётким голосом диктовала своим кадетам отрывок из «Пугачёвского бунта» Пушкина; строчка за строчкой ложились на листы разлинованной бумаги, и каждый лист украшала гордая печать корпуса медведи словно бы подмигивали Фёдору ободрительно.
Следующим испытанием была математика, и тут уже пришлось попотеть: кроме двух задач требовалось выйти к доске и доказать теорему. Федя даже ухитрился подсказать бедолаге Воротникову, мучившемуся с «пифагоровыми штанами».
В общем, всё шло хорошо, настолько хорошо, что всё приключившееся с ним, Фёдором Солоновым, и остальными, начинало казаться сном, сказкой, удивительной выдумкой.
Но зарастающая рана в плече была настоящей.
Но торопливо набросанные чертежи в записной книжке Пети Ниткина были настоящими. Но Две Мишени уже встречается с оружейником Фёдоровым нет, никому ничего не приснилось. Всё случившееся с ними случилось на самом деле. И при этом случилось ещё много такого, что они не помнят. Вот совсем. И профессор об этом ничего не упоминал
Бывает, говорят: в тебя словно вонзается что-то, как заноза, сидит, не давая покоя. Раньше Фёдор этого не понимал; теперь понял, как только эта незримая заноза дошла и до его сердца.
Ему не видать покоя до той самой поры, пока он не узнает всё до конца.
Взгляд вперёд 4
2728 октября 1914 года, Петербург
Осенью ночь наступает быстро, напрыгивает, словно тварь из засады. Мрак точно стекает с высот, с вершин холмов и деревьев, заполняет низины, и только золотые кресты на церковных куполах горят последним светом заката.
Бронепоезд пробирался по дудергофской ветке, что вела через Красное Село к развилке у Лигово и дальше, к Балтийскому вокзалу. Канонада была уже хорошо слышна, орудия гремели к северо-западу, у Петергофа и Стрельны. Там ещё держались верные части, но вот к востоку царила мёртвая тишина.
Кадет-вице-фельдфебель Фёдор Солонов, с верной винтовкой (оптический прицел тщательно укрыт кожаным чехлом и плотно замотан), несмотря на пронзающий ветер с залива, не уходил с передней площадки головного броневагона. За спиной его сыпал злыми искрами в низкое серое небо сердитый паровоз; следом за ними двигался эшелон с кадетами. Младшие роты остались в Дудергофе и при них часть грузовиков да немногочисленные офицеры.