Когда разразилась революция, отечественные библеисты во многом еще не определили своего положения на шкале, одним полюсом которой были либеральные критики, а другим фундаменталисты. Понятно, что после 1917 г. на повестку дня вышли совершенно другие вопросы, но много ценного было сказано, к примеру, Антоном Владимировичем Карташевым в его докладе 1944 г., до сих пор не утратившем своей актуальности, хотя в части конкретных примеров там есть что исправить[16]. И его попытка познакомить православного читателя с библейской критикой, равно как и попытки других авторов сделать то же самое, вызвала ожесточенное несогласие и сопротивление. Позиция Карташева заключается в том, чтобы позволить себе свободу научного анализа, оставаясь в рамках церковных догматов (в разделе 1.5 «В поисках цельности» мы вернемся к вопросу о том, насколько это возможно).
Когда разразилась революция, отечественные библеисты во многом еще не определили своего положения на шкале, одним полюсом которой были либеральные критики, а другим фундаменталисты. Понятно, что после 1917 г. на повестку дня вышли совершенно другие вопросы, но много ценного было сказано, к примеру, Антоном Владимировичем Карташевым в его докладе 1944 г., до сих пор не утратившем своей актуальности, хотя в части конкретных примеров там есть что исправить[16]. И его попытка познакомить православного читателя с библейской критикой, равно как и попытки других авторов сделать то же самое, вызвала ожесточенное несогласие и сопротивление. Позиция Карташева заключается в том, чтобы позволить себе свободу научного анализа, оставаясь в рамках церковных догматов (в разделе 1.5 «В поисках цельности» мы вернемся к вопросу о том, насколько это возможно).
На Западе дискуссия о фундаментализме идет давно, назову лишь две интересные работы и далее вкратце перескажу их принципиальные положения[17].
Прежде всего отмечу, что здесь исключительно важен психологический фактор. Фундаменталист жаждет уверенности. Он должен точно знать, что некие важные для его веры положения остаются незыблемыми и никто не дерзает на них посягнуть. Казалось бы, такая уверенность напрямую связана с верой. Но она на самом деле исключает еще одно понятие, названное словом от того же корня. Уверенность исключает доверие. Если я в чем-то уверен, значит, я знаю все наверняка, все контролирую сам и никому не позволю на этой территории распоряжаться. Но если я кому-то доверяю, то ни в чем не могу быть уверенным, кроме как в благополучном исходе дела, и потому готов принять любой поворот событий.
Собственно, такое доверие лежит в основе поведения многих библейских персонажей, начиная с Авраама: «Господь вывел Аврама из шатра и сказал ему: Посмотри на небо, сосчитай звезды: можешь пересчитать их? Таким, сказал Господь, будет и твое потомство! Аврам поверил Господу и в этом Господь увидел его праведность» (Быт. 15:56, пер. РБО). Отметим, что в тот момент Аврам (так выглядело его имя сначала) был бездетным и не мог рассчитывать на рождение хотя бы одного потомка в ближайшем будущем.
А еще такая уверенность исключает возможность удивления: фундаменталист все расставил по местам, произвел инвентарный учет и теперь может только охранять свой склад. Ничего неожиданного на нем не может обнаружиться по определению.
Британский библеист Джеймс Данн говорит, что фундаментализм отказывается от трех вещей, и я с ним в этом согласен. Прежде всего отказывается помнить об ограниченности человеческого слова и условности наших формулировок. Для традиционного богословия как раз всегда был значим апофатический подход: мы просто не в состоянии словесно выразить всю полноту Истины, а можем лишь указать на нее, очертить те пределы, за которыми ее нет. Но фундаменталист начинает претендовать на то, что словесные формулы вмещают всю ее полноту. Среди протестантов это приводит к так называемой библиолатрии, когда люди поклоняются тексту Библии, а не Тому, о Ком текст говорит.
Во-вторых, фундаментализм отказывается от ситуативности и контекстуальности текстов Библии. Мы видим в ней множество человеческих историй, и то, что говорится одному человеку в его ситуации, не обязательно может быть применено к другому в другой, но при фундаменталистском подходе текст бронзовеет в виде законченных догматических формулировок, изреченных единожды и на все времена. Из него уходит личное измерение, он уже становится не свидетельством о жизни людей, а правилами, по которым людям следует жить. Именно такой подход обличал Иисус, споря с фарисеями.
Наконец, фундаменталист утрачивает разнообразие стилей и приемов, становится нечувствительным к поэтичности библейского текста. Все, что может быть понято буквально, должно для него пониматься буквально, но это приводит ко множеству несуразностей. Например, когда Книга Исход повествует о том, что вода в Ниле превратилась в кровь, должны ли мы понимать это так, что она стала настоящей животной или человеческой кровью, а следовательно, содержала эритроциты и лейкоциты, была определенной группы? Едва ли. Но, если быть последовательными фундаменталистами, нам придется доказывать, что такое и только такое прочтение может считаться истинным.
Нетрудно убедиться, что отцам церкви такой подход все-таки не был свойствен. Их обычно вообще мало заботило буквальное, историческое толкование да это и неудивительно, они прекрасно сознавали, что живут в другой стране и спустя века после этих событий, говорят на другом языке, чем библейские персонажи, и не имеют достаточных средств и способов, чтобы прояснить детали тех или иных исторических событий. Более того, можно отметить, что отцы не отказывались от философии своего времени, по происхождению языческой, и привлекали для толкования Писания зачатки естественно-научных знаний того времени, весьма несовершенных (чему наилучший пример Шестоднев Василия Великого).
Нетрудно убедиться, что отцам церкви такой подход все-таки не был свойствен. Их обычно вообще мало заботило буквальное, историческое толкование да это и неудивительно, они прекрасно сознавали, что живут в другой стране и спустя века после этих событий, говорят на другом языке, чем библейские персонажи, и не имеют достаточных средств и способов, чтобы прояснить детали тех или иных исторических событий. Более того, можно отметить, что отцы не отказывались от философии своего времени, по происхождению языческой, и привлекали для толкования Писания зачатки естественно-научных знаний того времени, весьма несовершенных (чему наилучший пример Шестоднев Василия Великого).
Можно отметить, что та самая святоотеческая экзегеза заключалась прежде всего в том, что библейский текст был прочитан глазами людей, получивших классическое воспитание и образование, языческое по своей природе. Некогда отцы церкви переложили слова библейских пророков на язык Аристотеля, почему бы сегодня не поставить перед собой задачу переложить их на язык Рикёра и Деррида?
Также Данн говорит о трех практических последствиях фундаментализма. Во-первых, это отказ от интерпретации текста, в православном варианте он может формулироваться как «отцы за нас уже все сказали». В любом случае это представление о том, что существует очень ограниченный набор правильных толкований, который уже исчерпывающим образом перечислен в немногих книгах, и нам достаточно их просто повторять. Понятно, что текст Библии при таком подходе просто становится излишним, он заменяется вторичными источниками.
Второе последствие гомогенизация текста, то есть его приведение «к виду, удобному для логарифмирования». В свое время примерно по тем же мотивам Татиан составил «Диатессарон» сводную версию четырех Евангелий, но церковь его отвергла: ей важно было сохранить свидетельства четырех евангелистов, пусть даже они в каких-то мелких деталях расходятся меж собой.
А третье следствие это гармонизация, стремление к устранению любой ценой всех формальных противоречий не только между разными книгами Библии, но и, к примеру, между Библией в целом и данными естественных наук. Книгу Бытия при таком подходе обязывают быть заодно учебником по космологии, астрофизике, геологии, палеонтологии, ботанике и десятку других дисциплин.
Одним словом, фундаментализм приводит к утрате в Библии человеческого элемента. Она понимается исключительно как Слово Божие, и это кажется вполне правильным и благочестивым, но при этом отрицается, что она содержит в себе и нечто человеческое. И перед теми, кто это отрицает, встает ряд очень и очень серьезных проблем. Снова назову, вслед за Данном, три.
Им не избежать проблемы научно-методической: они сами себя принуждают доказывать то, что от имени науки доказать просто невозможно, например Павлово авторство Послания к Евреям (как Глубоковский, см. пример выше) или сотворение мира 7000 лет назад. Но именно такой и обречена быть фундаменталистская наука хотя на самом деле она вовсе не будет наукой, а будет только заимствовать некие научные формы.
Вторая проблема педагогическая. Мне доводилось видеть людей, которые отказывались от веры, познакомившись с выводами ученых-библеистов по той или иной конкретной проблеме. Этим людям объяснили в свое время, что в церкви есть некий стандартный набор правильных ответов на все вопросы. Пока они не подвергали эти ответы самостоятельному анализу, те их устраивали. Но как только они постарались разобраться во всем с позиции разума, ответы перестали быть убедительными. Честность требовала отбросить либо доводы разума, либо постулаты веры они решили последовать разуму.
Наконец, это духовная проблема. При таком подходе любая церковь рискует превратиться в фольклорный заповедник, где воспроизводятся обряды и тексты и не более того. В этом смысле фундаментализм не тождествен здравому, творческому консерватизму, а о том, каким этот консерватизм может быть, поговорим далее.
1.4. Что такое библеистика?
Теперь разберемся: что же она такое, эта самая библеистика наука, которая так тесно связана с вопросами веры. Казалось бы, все очевидно: это наука о Библии. Но ведь науки бывают разными, как мы уже выяснили, и библеистика на самом деле тоже целый набор достаточно разных дисциплин.
Так где же на шкале от наук «антиобщественных» к наукам «противоестественным» расположились дисциплины, относящиеся к библеистике? Конечно, среди точных наук библейских дисциплин не обнаружишь, но вот текстология (исследование рукописей) и археология имеют много общего с науками естественными, хотя традиционно их относят к дисциплинам историческим. Они изучают то, что существует объективно: материальные объекты и рукописи, дошедшие до нас из древних времен. Таким образом, эти дисциплины, по сути, самые объективные и менее всего соотносятся с верой: ну какая, по большому счету, разница, в каком веке был разрушен тот или иной город или написан тот или иной манускрипт?