Красивая, тихо сказал Лука.
Чей этот портрет, он бы сразу догадался, даже если бы не было этого поразительного, небывалого внешнего сходства по тоскующему взгляду, которым Тео смотрел на холст, по тому, как подрагивали его руки.
Знаешь, все детство я люто тебе завидовал, помолчав, признался Тео, не отводя взгляда от портрета. Не смотри так, это правда. Всё время терзался вопросом: «Почему она выбрала тебя? В чем провинился я?» Раз за разом прокручивал в голове сцену: как она склонилась над кроваткой, чтобы взять только одного
Тео, брось
Это был их первый разговор о матери за все время, и Лука чувствовал, что ступает на тонкий лед.
Сейчас смешно вспомнить: я все время представлял, как мы втроем странствуем по миру: забираемся в африканские джунгли и переплываем океан в поисках приключений. Когда становилось особенно тоскливо сидеть взаперти, доставал из-под кровати коробку с альбомами и рисовал комиксы. Там я все время спасал маму из разных передряг. Тебе, между прочим, там тоже отводилась важная роль пухлого избалованного неженки, который вечно ноет и путается под ногами
Лука от души расхохотался, и Тео, глядя на брата, тоже не сдержал улыбки. Но тут же снова посерьезнел.
Как думаешь, куда она исчезла?
Я знаю не больше твоего, пожал плечами Лука. Ма ну, то есть Йоана, говорила, что она собиралась встретиться с кем-то, кто обещал сделать паспорт на чужое имя, чтобы она могла покинуть страну. Однажды она просто ушла и не вернулась.
О, да здесь, несмотря на поздний час, собрались истинные почитатели искусства, пророкотал голос за их спинами. Тео вздрогнул и обернулся.
Здравствуй, отец, сказал он, подходя к высокому, грузному блондину в военном кителе.
Как я погляжу, ты безмерно рад встрече, сын, мессер со смехом потрепал по плечу побледневшего Тео.
Лука вполне довольствовался ролью статиста в разворачивающемся на его глазах спектакле. Да и мессер, казалось, вовсе не замечал его, словно он превратился в одну из безмолвных статуй.
А я только-только прилетел и дай, думаю, загляну в хранилище, найду подходящее местечко для новой находки. Взгляни, Вольф: редкая удача.
Мессер бережно достал из свертка керамическую статуэтку совы, облупленную и невзрачную. Его глаза сияли восторгом, как у ребенка, заполучившего новую игрушку.
Коринфский арибалл. Седьмой век до нашей эры. Чудом уцелел во время погрома Лувра.
Эм-м замечательная вещица, тактично заметил Вольф.
Все время забываю, что мой хост абсолютно не способен оценить подлинную красоту.
Мессер поставил статуэтку в один из застекленных стеллажей.
Ну, ради созерцания какого шедевра вы пожертвовали драгоценными минутами сна? он выхватил из рук сына портрет и помрачнел. Анника. Мог бы и сам догадаться. Кажется, здесь ей пятнадцать. А, Вольф?
Да, кажется, безучастно ответил тот, стоя за его плечом, как каменное изваяние
Мессер медленно перевел взгляд на Луку, словно только сейчас обнаружив его присутствие.
Этот портрет мог бы висеть в фамильной галерее, если бы ее безрассудство не поставило под удар будущее семьи. Это все сумасбродные идеи ее папаши, который забил голову дочери дребеденью о том, что люди равны.
Лука почувствовал, как в его сердце закипает злость на этого напыщенного, самодовольного болвана.
Этот портрет мог бы висеть в фамильной галерее, если бы ее безрассудство не поставило под удар будущее семьи. Это все сумасбродные идеи ее папаши, который забил голову дочери дребеденью о том, что люди равны.
Лука почувствовал, как в его сердце закипает злость на этого напыщенного, самодовольного болвана.
А разве это не так?
Люди априори не на равных. Даже два голых младенца, появившиеся на свет в один день. Но один крепыш, который будет кричать, пока не добьется своего, а другой хилый комок мяса, способный только поскуливать. И чем старше они будут становиться, чем ярче будут проявляться задатки, заложенные генетикой, чем заметнее будет сказываться разница в воспитании и окружении, тем сильнее будет расти трещина, превращаясь в непреодолимую пропасть.
Лука набрал воздуха, чтобы возразить, но Вольф что-то шепнул на ухо мессеру.
Что ж, это, пожалуй, действительно не самое удачное время и место для долгих разговоров, хмыкнул мессер.
Герхард Вагнер выпроводил их из хранилища. Двери фамильной сокровищницы с тихим шипением сомкнулись, утопив в безмолвной тьме артефакты исчезнувших цивилизаций и бесценные произведения искусства ушедших эпох. Несколько мгновений, пока Лука вынужденно оказался с мессером в замкнутом пространстве кабины лифта, показались ему мучительно долгими: он разглядывал собственные кеды, лишь бы не встречаться с ним взглядом, и даже задержал дыхание, чтобы не чувствовать одуряющего запаха его одеколона.
Глава 12
Мессер Вагнер коротким кивком распрощался с сыновьями и в сопровождении верной тени за правым плечом размашистым шагом двинулся по посыпанной гравием дорожке в сторону дворца.
В душе Луки клокотала ледяная ярость. В первую же встречу, которая и длилась-то всего пару мгновений, мессер сделал то, что ему не удалось за все предшествующие пятнадцать лет вызвать у Луки стойкое неприятие и отторжение любых родственных связей. В детстве Лука ни разу не испытывал тоски по отцу, это молчаливое отсутствие не фонило, не ощущалось зияющей пустотой. Как никогда в его душе не было и обиды на мать, которая оставила его. У него была Йоана, был дом и этого было вполне достаточно для счастья. Так повезло далеко не всем из шумной ватаги мальчишек, которые слонялись в его квартале. У многих из них не было даже крыши над головой зимой они разжигали костры в заброшенных зданиях или под мостом, чтобы согреться, и, просыпаясь, не знали, получится ли сегодня разжиться чем-то из съестного или снова придется голодать. Среди его знакомых не было никого, за исключением Флика, кто рос бы в окружении семьи и многочисленной родни. Наверное, поэтому Луке так нравилось бывать в его доме. Вспомнив о друге, Лука понял, как тоскует по прежней жизни, по Йоане, которая стала ему настоящей матерью. Отца же ни в его жизни, ни в его мечтах не было. Как и, похоже, в жизни Тео. Простившись с отцом, тот совсем сник и провожал удаляющиеся фигуры мессера и его советника взглядом побитой собаки.
Эй, что нос повесил? Лука хлопнул брата по плечу, чтобы приободрить. У парня и впрямь был такой вид, что того и гляди расплачется.
Отец рассердился, что я забрался в хранилище. И из-за маминого портрета.
Да брось, вот уж действительно страшное преступление.
Ты не понимаешь
Да, куда уж мне И все же думаю, у него найдутся дела поважнее, чем распекать наследника за такую ерунду. Вольф обмолвился, что сегодня во дворце соберутся важные шишки.
Ах, да, сегодня же встреча совета семи семейств. Я и забыл совсем. Тогда отец вряд ли освободится раньше полуночи.
Интересно, что они будут обсуждать там, на совете?
Войну. Как обычно, равнодушно пожал плечами Тео. Если в комнате набивается с десяток людей в погонах, разговор всегда идет только о войне прошлой, настоящей или будущей. Покричат, выпустят пар, а потом раскурят сигары и устроят попойку.
Верно говорят: у взрослых свои игрушки. Вот бы взглянуть хоть одним глазком.
Ты серьезно? Это же скукотища. Но если тебе и вправду интересно, я могу провести через кроличью нору.
Что?
Знаешь, а и правда, пойдем! Это будет даже забавно. В детстве я обожал эту игру мог прятаться целыми днями. Вольф бесился и готов был разобрать весь дворец по кирпичику.
Следом за братом Лука взлетел по парадной лестнице и, пройдя через длинную анфиладу залов, свернул в неприметную боковую дверь. Пройдя еще ряд сквозных комнат, они оказались в странном закутке без окон, напоминавшем чулан. Низкий диванчик на кокетливо изогнутых ножках, затянутый в серый полотняный чехол, этажерка и несколько колченогих разрозненных стульев сиротливо жались к стенам, словно опасаясь быть раздавленными королевским ложем, которое занимало практически все пространство комнаты. На высоченной перине с комфортом могли бы улечься пять человек разом. Оставалось загадкой, как альков из великаньего замка оказался в этой комнатке: он не вписался бы ни в один дверной проем, да и просто для того чтобы сдвинуть его с места, понадобилась бы армия слуг.
Здорово, правда?! глаза Тео так и сияли детским восторгом.
Он подпрыгнул и ловко уцепился за перекладину, к которой крепился пыльный балдахин из бордового бархата с тяжелыми золотыми кистями.
Ну же, давай! Что застыл?
Лука всем весом навалился на одну из угловых опор, но та даже не скрипнула. В узком зазоре между верхней балкой алькова и потолком виднелся темный вентиляционный лаз. Лука полз в полной темноте, глотая комья паутины и пыли и уворачиваясь от подошв кроссовок Тео, которые мелькали совсем рядом с лицом.
Ни звука: здесь слышимость как в венской опере, любой шепоток разносится.
Вдали послышались смутные голоса. Тео здорово лягнул Луку прямо в лоб и сам же возмущенно шикнул. Затаив дыхание, они проползли еще немного.
Мы слишком долго пребывали в иллюзии, что война идет где-то далеко, на побережье, и эта волна не докатится до сердца континента.
Лука узнал голос мессера, уверенный и твердый. Тео оказался прав: разговор шел о войне. Войне, которая длилась, как теперь казалось Луке, сколько он себя помнил. Война стала привычным фоном жизни, как погромыхивающая где-то в отдалении гроза. С запада Ганзейский союз граничил с землями, на которых обитали чернокожие выходцы из Африки. Истоки нашествия на западное побережье Европы были запутанными. В раскаленном котле экваториального континента все время что-то мерно булькало, время от времени со дна поднималась мутная пена. Когда ситуация накалялась, в опасную зону отправлялись войска миротворцев и лайнеры с гуманитарным грузом, чтобы танкеры с нефтью и ценной рудой все так же шли морем в европейские порты. Но новый вирус, военные конфликты и несколько засушливых лет привели к голоду фактически библейского масштаба. От грязной воды вспыхнули эпидемии тифа, дизентерии, холеры и прочих болезней, о которых не слышали уже чуть ли не сотню лет. Во многих африканских странах власть захватили вооруженные до зубов повстанцы, завязалась междоусобица. Удельные князьки раздирали континент, как шакалы тушу околевшего слона. Вспыхнули, словно тлеющие угли, старые распри между племенами. Перепуганные люди страдали от голода, болезней и произвола вооруженных банд. Все это происходило за наглухо закрытым занавесом, и остальному миру оставалось только теряться в страшных догадках об истинном положении дел.
Пока десять лет назад не разверзся ад. Пять богатейших африканских стран в кратчайшие сроки обзавелись ядерным арсеналом. Расклад сил менялся стремительно: союзы заключались и распадались, границы сдвигались. Ядерная война началась и закончилась в одночасье: от запуска первой смертоносной ракеты до ответного удара прошло всего пять часов. А потом наступила тишина.
Связь с большей частью континента пропала. Некоторые прибрежные районы почти не пострадали, но пробраться вглубь континента никто не отваживался. Магистрали, железнодорожные пути, аэродромы были уничтожены. На огромных радиоактивных пустошах сбоили не только приборы навигации, но и вообще вся электроника. Ветер разносил дым и грозившие пролиться ядовитым дождем облака. Никто не знал, сколько погибло. Никто не знал, сколько выжило. И что вообще происходит.