В первый раз поднявшись на сотый этаж, Лука онемел, взглянув на раскинувшийся у ног Гамбург суровый, краснокирпичный, с серой лентой холодной реки, готическим пиком Михеля, который оберегает город с незапамятных времен, и выпуклой изумрудной каплей озера Альстер. В Сити еще сохранилось пара десятков серых небоскребов, похожих на сторожевые башни. Иногда в воздухе поблескивали зеркальные капсулы аэротакси. На южной окраине белели кварталы богатых особняков, утопающих в зелени. С бешено колотящимся сердцем, задыхаясь от порывов ветра, Лука на краткий миг представил, что стоит на капитанском мостике трансатлантического лайнера, взрезающего безбрежную гладь моря.
Казалось странным, что еще каких-нибудь пятнадцать-двадцать лет назад в небоскребе располагались фешенебельные апартаменты и офисы. Что целая армия клерков в строгих костюмах, как у работников похоронной конторы, и с таким же застывшим выражением сдержанного прискорбия на лице, склонив головы, дробно и сухо стучала пальцами по клавиатуре лэптопов. Сейчас в выбитые окна свистел ветер, но воздух в заброшенном здании все равно был затхлый, неживой. Пахло слежавшейся пылью, отсыревшей ветошью и птичьим пометом. По углам намело груды хлама: побуревшие обрывки бумаги, осколки стекла, обломки мебели. Все, что было ценного, давно растащили. Даже электрические кабели и водопроводные трубы вырваны и раскурочены. Запустение повсюду: даже крысы не снуют, разве что изредка хрустнет под ногой истлевшая тушка, похожая на старую подошву.
Сначала площадку осматривают подрывники: находят слабые места в конструктиве, закладывают взрывчатку и обрушивают часть этажа. Потом приходится день-два переждать, пока осядет пыль, и наступает черед каменщиков, которые разбирают завалы.
Сначала площадку осматривают подрывники: находят слабые места в конструктиве, закладывают взрывчатку и обрушивают часть этажа. Потом приходится день-два переждать, пока осядет пыль, и наступает черед каменщиков, которые разбирают завалы.
Обычная смена шесть часов, с десяти до четырех, пока светло. Если не филонить и не трепаться, можно даже накидать сверх дневной нормы и получить лишний талончик. Новички их сразу видно конечно, норовят ухватиться за самые крупные обломки, как будто золотой самородок откопали: долго ходят кругами, примериваясь, как бы удачнее перехватить, тужатся, кряхтят и только зря время теряют. А некоторые, наоборот, лопатой весь день машут, как заведенные, сгребая мелкое крошево. Но самое верное, как быстро вычислил Лука, собирать осколки с кулак величиной. Спина к вечеру, конечно, гудит и ноет, а ноги, если приходится забираться выше семидесятого, горят так, как будто наступил на оголенный провод, но уже через месяц-другой это перестаешь замечать. Работа как работа. Бригадир талоны не зажимает, как не раз случалось на разборе ржавых трайлеров в доках, где к тому же приходилось ползать в узких, словно крысиных ходах между переборками, обдираясь в кровь и задыхаясь. Да и ребята тут неплохие, надежные. Правда, пылища на сломе день-деньской стоит столбом, так что приходится все время носить защитную маску. Уже через пять минут кожа под ней начинает невыносимо свербеть, и многие не выдерживают, срывают респиратор со злости. Но Лука каждый вечер распускает шов, чтобы достать и прополоскать фильтр, и видит, как стекают грязно-серые разводы. По инструкции маска рассчитана всего на четыре часа, но она еще вполне годная, хоть и досталась ему год назад уже не новой.
Бывает, конечно, что подрывники с взрывчаткой схалтурят тротил все-таки денег стоит и обваливают огромные куски стен и перекрытий, которые даже втроем не приподнять. Тогда сломщики, орудуя ломами и кувалдами, крошат бетон, выламывают струны арматуры: черный металл в цене. Дом в сто этажей исчезает за несколько месяцев остаются лишь груды непригодного для переработки мусора на истоптанной, взрытой протекторами, окаменевшей земле. А через год-два смотришь бурьяном в человеческий рост все заросло. Как и не было ничего.
В первый день на демонтажной площадке Лука, потерявший счет времени, с плавающими под веками темными кругами, сорвал маску и пробурчал, что заставлять людей вкалывать до седьмого пота там, где прекрасно справятся роботы-погрузчики, попросту издевательство. Минуты три все хмуро молчали. А потом кто-то из старших сплюнул и сказал, что небоскреб можно сломать и голыми руками. Люди не сломе обходятся дешевле машин нет нужды тратиться на техобслуживание и ремонт износившихся деталей: если каменщик заболел, на его место всегда найдется пять трудяг, готовых с утра до ночи таскать тачку за талон. А если кто-то считает, что это слишком грязная работенка, так никто силой не держит.
На самом деле зря поговорку придумали: мол, ломать не строить. Хорошо построенное ломать тяжело. Да и не слишком-то весело. Но Лука старался не задумываться о всяких глупостях. А просто честно делать свое дело и не нарываться на сердитые окрики бригадира. На демонтажную площадку не каждого возьмут: нужны крепкие ноги, чтобы каждый день взбираться по сотням лестничных маршей, потому что лифты давно обесточены. И чтобы голова не кружилась от высоты. Лука перевидал немало парней, с виду крепких, а как поднимутся на тридцатый или чуть выше, глянут в проем и ползут к стенке на четвереньках. Выше пятидесятого ветер всегда сильный. И это даже хорошо: пыль уносит. Но может и с ног свалить. Некоторые во время смены специально карманы камнями набивают, чтобы не сдуло. Хотя по периметру здания на каждом пятом этаже специальная сетка натянута, чтобы задержать случайно упавший крупный обломок или тачку. Или зазевавшегося рабочего. Если мимо просвистишь, останется бесформенная груда переломанных костей. Похоронят за счет магистрата.
Один из старших дунул в свисток, объявляя пятиминутный перерыв. Лука расправил затекшие от напряжения плечи, отошел в сторону от каменщиков, угрюмо перекидывающихся короткими фразами.
Ветер уже весенний, сырой. Пахнет холодным морем и выцветшим, как заношенная майка, небом. Солнце пригревает еще не всерьез, но зима уже сдалась, отступила. Весной как-то легче поверить в то, что все как-нибудь наладится. Что Йоана поправится. Она простыла еще осенью: жар схлынул, но кашель тяжелый, нутряной остался. Исхудала так, что под глазами залегли лиловые тени, как тень от крыльев ночной бабочки.
Ветер уже весенний, сырой. Пахнет холодным морем и выцветшим, как заношенная майка, небом. Солнце пригревает еще не всерьез, но зима уже сдалась, отступила. Весной как-то легче поверить в то, что все как-нибудь наладится. Что Йоана поправится. Она простыла еще осенью: жар схлынул, но кашель тяжелый, нутряной остался. Исхудала так, что под глазами залегли лиловые тени, как тень от крыльев ночной бабочки.
Хорош бы он был, если бы до сих пор сидел на ее шее! За последнюю пару лет Лука успел побыть полотером в трактире, посыльным в мотеле и потрошителем ржавых барж в дальних доках, пока несколько месяцев назад не пришел на слом. Поначалу Йоана донимала уговорами: «Не голодаем, успеешь еще руки намозолить! Зря учебу бросил ладно бы бездарь, а то ведь светлая голова!» Лука отмалчивался, зная после той истории с Петером в класс он точно не вернется, и гнул свою линию. Не маленький уже, пора самому на хлеб зарабатывать. В конце дневной смены всем рабочим выдают талоны на еду, можно принять горячий душ, да еще и обедом накормят. Не королевская трапеза, конечно: картофельная или гороховая размазня с соевым брикетом, но зато дна хлебной корзины еще никто не видел. При мысли об обеде Лука ощутил в животе привычную тянущую пустоту. Есть хотелось всегда, сколько он себя помнил. Йоана даже смеялась: тощий, как спица, куда только все проваливается. Сама-то она до болезни была дородной, округлой, как румяная сдоба, хотя Лука не мог припомнить, чтобы накладывала себе полную порцию так, случайные кусочки на бегу перехватывала, торопясь на дежурство в клинику.
Два коротких свистка перерыв окончен. Порыв ветра донес отголосок истошного вопля: то ли человек, то ли чайка, и не разберешь. Лука встревоженно огляделся, но бригада все так же размеренно, монотонно складывала серые обломки в тачки.
Лука отыскал взглядом Флика. В последнее время они стали неразлучны. Вообще здесь, на сломе, ребята подобрались хорошие, без гнильцы. Когда тащишь с кем-то в паре носилки с инструментом пятьдесят пролетов без остановки, многое узнаешь о человеке, хотя сил и дыхания на разговоры не хватает.
Флик это, конечно, не настоящее имя. На ID-карте значится что-то до невозможности витиеватое, на арабский манер. На сломе его второе имя Фалих тут же переиначили. Прозвище, которое на нидриге значило «муха», и это вынужден был признать и принять даже сам Флик, чрезвычайно ему шло. Лука любил бывать у приятеля: в доме собиралась большая шумная семья, не смолкали разговоры и смех, с кухни плыл одуряющий аромат горячего острого карри. При первом знакомстве Флик скороговоркой перечислил имена старших сестер темноглазых, застенчивых, с длинными черными косами, которые на памяти Луки и слова не сказали, только перешептывались и прыскали. Из комнаты в комнату все время сновали бесчисленные близкие и дальние родственники, соседи, чужая чумазая ребятня кажется, никто во всем квартале и не думал запирать двери. Лука, который привык быть сам по себе, странным образом чувствовал здесь себя как дома.
Во время обеденного перерыва к их бригаде подошел Шлак.
Сегодня на демонтажной площадке произошел несчастный случай, негромко, отчетливо проговаривая каждое слово, сказал он. Один паренек из бригады подрывников сорвался с высоты и разбился. В очередной раз обращаю внимание на необходимость соблюдения правил безопасности. Проведите внеплановый инструктаж, обратился он к старшему, Кирку, обводя каждого тяжелым взглядом. А ты, парень, как там тебя?.. Снежинка?
Когда Шлак произнес издевательское прозвище, которое дал ему Хьюго из-за светлых, почти белых волос, Лука мучительно покраснел.
Я Лука, бригадир. Лука Стойчев.
Что ж, запомню. Как я уже сказал, сегодня в моей бригаде освободилось место подрывника. Ты можешь его занять.
Спасибо. Я доволен своим местом.
Подумай до завтра. Дважды не предлагаю, кивнув на прощанье, Шлак отошел.
Ты голова-теряй? затараторил, вцепившись в рукав Луки, ошарашенный Флик. Это же шанс! Паек сам-три, руки кровь-рви-нет, спина боль-гни-нет. Беда-забудь, иди-свисти. Ты-нет из-за Хьюго?
Флик, потом. Жуй-молчи.
Приятель уткнулся носом в тарелку и засопел, но его обида, как уже не раз убеждался Лука, редко длилась долго. Вот и сейчас он, привалившись к его плечу, зашептал с заговорщицким видом.
Смена-после ты-дом?
Да, выспаться мечтаю. Голова тяжелая. Последние пару месяцев всякая ерунда снится, сил уже нет. А что?