Слушай, дело есть. Ящики-таскай десятка-держи. Брат-зови, обман-нет.
Брат? переспросил Лука. Он помнил, как Флик хвастался, что он единственный сын, которого бог даровал родителям после восьми глупых и бестолковых дочерей.
Дальний брат, по крови матери, чуть заметно смешался Флик.
Лука вспомнил, как пару дней назад, когда все расходились после смены, рядом с ними резко опустилось аэротакси, которое в этом районе увидишь не часто. Стекло медленно опустилось. Хорошо одетый господин поманил Флика пухлым пальцем, на котором сверкал золотой перстень с крупным зеленым камнем. Тот подбежал и быстро забормотал что-то, склонившись в поклоне, как перед наследным принцем. Лука мысленно усмехнулся, глядя на этот спектакль, и поймал себя на том, что испытывает странную, необъяснимую неприязнь к богатому родственнику друга.
Дело-тьфу. Два-час, много-три и весел-гуляй, деньги-карман, втолковывал Флик.
Лука нахмурился. Тяжелой работы он не боялся и частенько подрабатывал на разгрузке барж в порту. Живые деньги, не талоны, да еще и целая десятка щедрая плата за несколько часов работы. Но на сердце скреблась неясная тревога.
Деньги-хорош. Но я пас.
Сам-голова, Флик старался сохранять невозмутимый вид, хотя Лука видел, что отказ друга его огорчил. Сон-нет приходи. Около Зелен-Конь, ночь-час.
Глава 2
Мир-я, крикнул Лука, скидывая тяжелые запыленные ботинки. С общей кухни доносились уютное шкварчание масла на раскаленной сковороде и сытный дух оладий из картофельной муки.
Эй, как дела? спросила Йоана, окинув его быстрым и приметливым, особым «медсестринским», взглядом.
Норм.
Лука налил в стакан воды и опустился на стул, чувствуя, как вся тяжесть дня, все нагруженные обломками строительного мусора тачки разом навалились, придавили, погребли его под собой. Глаза слипались, хотя время было еще не позднее, и он перед сном еще собирался прослушать лекцию и подготовиться к проверочной по гражданскому праву. В углу кухни шлепалась со стиркой Моника, которая снимала квартирку по соседству. Трое ее лохматых сопливых погодков возились тут же. Йоана, пританцовывая под мурлыкающую музыку как обычно, что-то из пыльного ретро, приподняла крышку сковороды, выпустив облако ароматного пара. Дети Моники тут же подняли носы, как голодные волчата. Йоана весело им подмигнула.
Клиника ночь-весь? Опять?
Я не разговариваю на нидриге, дорогой. Так что будь любезен изъясняться, как все образованные и воспитанные люди, и не коверкать язык, на котором творил Гете.
Лука вздохнул. «Правильная» речь пунктик Йоаны. Нидриг живой, кипящий язык улиц. После войны народы перемешались: люди срывались с места, спасаясь от бомбежек, обстрелов, эпидемий и голода. Официальным языком в Гамбурге, как и сто лет назад, был немецкий. Но это, скорее, дань традиции: языки и наречия спеклись в плавильном котле в пылающий нидриг. Фундаментом речи остался хохдойч, но усеченный до базовых слов и избавленный от галиматьи со временами, артиклями и падежами. Каждый народ привнес свои словечки, звучные и краткие, легко ложащиеся на проговор. Йоана, для которой, кстати, немецкий вовсе не был родным языком, сокрушалась, когда маленький Лука, как грязь на ботинках, приносил с улицы мешанину из слов, надерганных из разных наречий. А как иначе: «правильный» язык обитал в казенных учреждениях, банках и больницах. Нидриг же раскатывался по улицам, гремел на судоверфи, стрекотал на рынках. Школьные упражнения по грамматике напоминали Луке бессмысленную, монотонную муштру прусских солдат армии Фридриха Вильгельма: вместо того чтобы учиться рубить с плеча и стрелять в цель, разряженные в белые лосины и припудренные парики вояки тянули носки на построениях. Но сегодня он слишком вымотался, чтобы препираться из-за пустяков.
Окей, ма.
Строго говоря, Йоана не была его матерью. Когда Луке было лет семь, мальчишки на улице прицепились, отпуская шуточки по поводу цвета его волос, в квартале мигрантов он выглядел чужаком, белой вороной, и, как обычно, закончилось все дракой. Накладывая холодную заживляющую мазь на расквашенный нос, Йоана устало спросила, почему он вечно враждует и сражается со всем миром.
Я хотел бы быть похожим на тебя. Чтобы у меня тоже были черные волосы и смуглая кожа. И твое огромное сердце. Но я другой. Выродок.
Это мальчишки на улице так сказали?
Лука сердито дернул плечом и отвернулся. Йоана ласково провела рукой по белобрысым вихрам.
Ты, и правда, другой. Наверное, пришло время рассказать эту историю твою историю. Ну, слушай. Однажды поздно вечером в клинику пришла женщина. Светловолосая, голубоглазая совсем как ты. И ужасно исхудавшая буквально валилась с ног от голода и усталости. Но не выпускала из рук сверток. Там был младенец. Она рассказала, что попала в плохую историю: ее преследовали люди, которые собирались разлучить ее с сыном. Я пожалела ее и укрыла на какое-то время. Она мечтала выбраться из Ганзы: ей казалось, что здесь ее жизнь в опасности. Кто-то взялся достать ей поддельную ID-карту, чтобы она смогла начать новую жизнь под другим именем. Но, видимо, что-то пошло не так. Однажды вечером она ушла и так и не вернулась. А ты остался.
Что же с ней стало?
Я не знаю, милый. Я молчала, боялась расспросами навлечь беду. Да и кто мог бы знать? Потом я устроилась в другую клинику, переселилась в эту квартирку, и все соседи решили, что ты мой сын. Так оно и есть. Так и останется.
Она накрыла мягкой ладонью его руку и провела пальцем по маленькому рисунку на тыльной стороне его правой ладони круг и три сходящиеся линии. Как голова птицы с крупным клювом. Это напоминало нанесенный хной рисунок-мехенди, которым украшали пальцы, запястья и ступни сестры Флика в дни больших праздников.
Она говорила, что это оберег от зла и болезней, принятый в роду. Правда это или нет, но ты действительно ни разу не болел, даже когда был совсем крошкой.
Лука обнял Йоану и вытер мокрые ресницы об ее плечо. Они никогда не возвращались к этому разговору, и он по-прежнему звал ее «ма». Но иногда во снах, будто пронизанных солнечным светом, ярким, почти слепящим, он раз за разом пытался поймать, ухватить что-то невесомое, ускользающее сквозь пальцы
В музыкальную заставку врезался новостной выпуск. «Количество заболевших от нового штамма вируса Викимия превысило два миллиона шестьсот человек. Главный очаг распространения инфекции восточное побережье Африки и страны Средней Азии Правительство Ганзейского союза предпринимает экстраординарные меры Курс ганзейской марки укрепился на вчерашних торгах»
Лука поморщился все та же набившая оскомину белиберда. Стряхнув дремоту, он потянулся было, чтобы убавить громкость приемника, но Йоана перехватила его руку. Новостной выпуск завершала светская хроника, ведущий рассказывал о вечеринке, которую закатил Теофиль Себастиан Вагнер. Юный наследник династии, которая держала в железном кулаке пол-Ганзы, швырял деньгами налево и направо. А Йоана, чтобы оплачивать их крошечную квартирку, вынуждена сутками дежурить в муниципальной больнице, куда со всех окрестных районов стекаются, чтобы хоть как-то облегчить свою участь, больные и увечные бедолаги, у которых нет денег на лекарства. После дневной смены она то и дело задерживается на всю ночь: в приемном покое вечно не хватает рук. Лука не раз замечал, что в последнее время она неважно выглядит. Все так же широко улыбается и напевает под нос, но в походке, жестах появилось что-то незнакомое, настороженное. Как будто прислушивается к звукам, слышным ей одной. Так капитан трансатлантического лайнера, зная, что через пробоину в корпусе в трюм медленно заливается черная арктическая вода, сохраняет невозмутимое спокойствие, чтобы не сеять напрасную панику среди пассажиров.
Наконец, Йоана закончила помешивать ароматное рагу в дымящейся жаровне и напекла золотистую гору картофельных оладий.
Моника, тут еще много осталось, накорми детей, сказала она и, отмахнувшись от рассыпавшейся в благодарностях соседки, добавила: И, будь так добра, занеси старому Йоргенсу в пятнацатую, он вчера тяжело кашлял, как бы совсем не слег.
Лука подхватил с блюда несколько поджаристых оладий и посторонился, пропуская вперед Йоану. Она бедром толкнула хлипкую дверь в самом конце длинного полутемного коридора, и та распахнулась, разом открыв скудную обстановку съемной квартиры: выкрашенные в мышиный цвет стены, два топчана, шаткий столик с кухонной утварью да несколько стопок книг.
Ты что смурной сегодня? Что-то случилось? спросила Йоана, деловито расстилая полотенце, которое обычно заменяло им скатерть, прямо на полу посреди комнаты.
Нет, просто устал, отмахнулся Лука.
Однажды он сглупил, рассказав матери о парнишке, который прямо на его глазах сорвался с пятьдесят восьмого. С тех пор Йоана пребывала в неизбывном страхе, что на сломе ему каждую минуту грозит смертельная опасность. Сама она панически боялась высоты даже к виду из окна их квартирки, расположенной на пятом этаже, так и не привыкла. Браслет на ее руке тихо пиликнул. Йоана быстро пробежала глазами сообщение и нахмурилась.
Плохие новости, ма?
Напоминание о просроченной оплате за квартиру. Я собиралась заплатить еще на прошлой неделе, но в клинике опять задерживают оплату, выдают только продуктовые талоны. Попробую сегодня связаться с управляющим может, удастся уговорить дать отсрочку. Или в крайнем случае попрошу Ханну одолжить.
А много нужно?
Пятнадцать марок.
Ма, не надо просить у Ханны. Мы и так ей задолжали.
Лука, привстав на носки, достал с верхней полки чуть помятую жестяную коробку, в которой когда-то, по-видимому, хранилось рассыпчатое печенье но было это так давно, что не осталось ни крошек, ни сдобного запаха. Да и рисунок на крышке румяный белобородый старик в комичных круглых очках выцвел и покрылся ржавыми пятнами. В детстве Лука хранил в коробке разные сокровища, которые находил во время вылазок с уличными приятелями: пеструю, похожую на чаячье яйцо морскую гальку с отверстием посередине, диковинное длинное перо с темно-синими крапинами, покалеченных в боях солдатиков Теперь там лежали деньги, которые он откладывал на учебу в колледже. Все, что удавалось заработать. Он быстро отсчитал несколько мятых купюр и монет и протянул Йоане. Но она мягко отвела его руку и покачала головой.