Броневик, особенно пушечный, в то время был самым серьезным и страшным оружием пехоты. Броня, про меркам Отечественной, хлипкая, но и винтовочные, и пулеметные пули (собственно, это было одно и то же) ее не брали, а гранаты тогда были только осколочные, против броневика опять-таки бесполезные, да и не было у партизан гранат. Справиться с броневиком могла только пушка но откуда она у наших?
Человеческая мысль быстрее любой молнии. И в голове у Ануфрия вихрем вмиг пронеслись самые разные мысли
Что колчаковцы собираются предпринять, было предельно ясно. Прекрасно знали, что могут встретить серьезное сопротивление в центре партизанского движения, и продумали все заранее. Броневик подъедет совсем близко, развернется и примется лупить прямой наводкой, и поделать с ним ничего невозможно. Вояки достаточно опытные, чтобы не тащить сюда фугасные снаряды, от которых мало проку против засевших в тайге людей. Наверняка у них там шрапнель. Свинцовая метель хлестанет меж деревьев, принеся гораздо больше урона, чем винтовочная пальба. В любом случае придется отступать. Пускать в ход конную засаду будет рано и чем обернется отступление под беглым пушечным огнем, сказать нельзя. Не так уж и много поместится в броневик снарядов ну, с дюжину. Но очень уж подозрительно выглядит одна из повозок. На ней с самого начала не было солдат лежит какой-то груз, прикрытый брезентом. Остальные повозки остались рядом с казачьими конями, а эта катит следом за наступающими цепями, возница, примеряясь к их движению, пустил лошадей шагом. Ох, сердце чует, что там снаряды. Крепенько же они решили за нас взяться Очень паскудный расклад
И тут же пришла другая мысль
Ануфрий, здешний уроженец, сызмальства знал, на что Парамон способен и что порой проделывал. Числилось среди его умений и такое Однажды, еще в царские времена, еще до войны, из-за чего-то Парамон крепенько повздорил с Африканом Балызиным. И многозначительно так бросил, уходя: «Попомнишь» А Балызин был человек норовистый, не трусливый, себе на уме. Другой, зная Парамона, испугался бы или в крайнем случае закручинился бы, но только не он. Сказал потом соседу: «Кто ж спорит, знает Парамон что-то такое. Только об меня зубы обломает, где сядет, там и слезет»
Сосед потом говорил кое-кому с оглядочкой: он-то знает, отчего Африкан так в себе уверен и не боится. В матери-покойнице все дело она, вся деревня ведала, была тоже из знатких. Сам Африкан отроду не сделал ничего такого, что позволяло и его к знатким причислять, но, может, ему от матери все же что-то досталось, отчего он Парамона нисколечко не боялся и всегда, в противоположность многим, держался с ним очень независимо? Ничего толком не известно, но может быть
Три дня потом Африкан держался как ни в чем не бывало. А на четвертый день приключилось
Многие видели своими глазами. Запряг Африкан лошадь в телегу и собрался возить снопы с поля. Пора не просто была страдная один знаткой старичок сказал, что вот-вот обрушится долгая непогода с дождями и грозами, так что нужно убрать снопы побыстрее. Очень уж давно знали, что такие вещи, касаемо погоды, он предсказывает безошибочно, и хотя на небе не было ни облачка, народ принялся прямо-таки челноками сновать меж полями и овинами
Посреди улицы телега вдруг встала как вкопанная, Африкан спрыгнул на землю, стал осматривать колеса. Подошли двое деревенских, тоже посмотрели. Колеса вроде бы были в полном порядке но застопорило их намертво, словно палками заклинило. Но ведь не было никаких палок! И все равно колеса не вертелись, встали намертво, телега не ехала. Африкан сгоряча принялся нахлестывать лошадь, но как он ни старался, протащила она телегу с застопоренными колесами не далее чем на пол-аршина Ничего нельзя было поделать. Не вертелись колеса, и всё тут, в первый раз в жизни люди такое видели
Африкан выпряг лошадь и пошел к ней к соседу тот уже вывез с поля все свои снопы, его телега стояла во дворе без дела. Ну и одолжил ее Африкану. Вокруг его телеги, выглядевшей посреди улицы, надо полагать, довольно нелепо, уже собралось человек пять, да еще ребятишки прибежали. Чесали в затылках, пробовали телегу толкнуть без толку, колеса не вертелись.
Едва Африкан на соседской телеге поравнялся со своей, с соседской произошло то же самое, колеса застопорились намертво, и ничего с ними нельзя было поделать. Зрители только рты разевали, глядя, как Африкан мается. Ничего сделать он не пытался что тут сделаешь? И тут кого-то словно черт за язык дернул, сказал Африкану:
Как бы тебе, Африкан, кто чего не изладил Слышал я про что-то похожее, давненько, еще перед японской войной. Не у нас, в соседней деревне, был там один знаткой
Вот тут-то Африкан и припомнил парамоновское «Попомнишь». Потоптался еще возле телег, яростно плюнул и увел лошадь к себе на двор. А там и остальные разошлись, смотреть особенно стало и не на что
А ближе к вечеру собрались тучи, засверкали молнии. Три дня лило как из ведра. На четвертый и небо разъяснилось, и колеса у телег, оказалось, вертятся нормально, как им и положено. Африкан тут же взялся возить мокрехонькие, сопревшие снопы. Как он ни старался в овине, как ни нажаривал пламя под решетками, а ничего не вышло: погиб урожай
В деревне об этом какое-то время судачили. Потом перестали и история потеряла новизну. Но, так сказать, легла в копилку, куда ложились рассказы о Парамоне. Никто не сомневался, что без него тут не обошлось. Выходило так (сказал кто-то), что самому Африкану Парамон ничего не сделал, может, потому, что не мог, а вот на телеге, выходит, отыгрался. Что по этому поводу думал сам Африкан, неизвестно, он своими раздумьями ни с кем не делился. Попал в хлопоты и непредвиденные расходы: купил зерна, чтобы не остаться без муки, а ту часть урожая, что рассчитывал пустить на продажу, понятное дело, продать не смог, нечего было продавать
Вот эта самая старая история и пронеслась в голове у Ануфрия. И появилась сумасшедшая надежда поправить дело
Парамон со штуцером хоронился за тем же деревом ждал команды хлопнуть офицеров. Ануфрий ухватил его за широкое плечо, выдохнул:
Парамон, останови его!
В голове у него крутилось одно: у телеги колеса, и у броневика колеса, может, колеса это всегда колеса, к чему бы ни присобачены?
Парамон глянул на него колюче:
А я-то с какого боку?
Парамон, останови его! сказал Ануфрий прямо-таки умоляюще. Ты же можешь! Ведь одолеют они нас, сволочи, в тайгу бежать придется деревню точно пожгут
Уж это точно проворчал Парамон.
Отложил штуцер и вытянулся на земле, на сухой хвое, упершись локтями, чуть приподнявшись, неотрывно уставился на дорогу по ней все так же неторопливо, чадя дымком, катил броневик, а по обе стороны дороги сторожко шли цепями казаки с солдатами. Ровным счетом ничего он не делал, и губы не шевелились но смотреть на него Ануфрий не мог, он и сам потом ничего не сумел объяснить, одно говорил, пожимая плечами: «Черт его знает Лицо у него стало такое, что смотреть не хотелось. Хищное, что ли» Причем рассказывал редко, далеко не каждому. С моим отцом они были с детства особенно дружны, вот и рассказал чуть погодя под самогонку (отец тогда был молодым неженатым парнем, в стороне не остался, лежал с дедовым ружьем за сосной по ту сторону дороги).
Явственно долетел скрежет, противный металлический хруст и броневик встал как вкопанный! Двигатель буквально взвыл видимо, водитель сгоряча дал полный газ. Есаул оглянулся, но своих не остановил, и они продолжали продвигаться вперед. С двух сторон распахнулись броневые дверцы, выскочили двое без фуражек, в кожаных куртках, бегали вокруг застрявшего броневика, осматривали колеса наверняка так же удивленно и безрезультатно, как Африкан и зеваки у телег. Судя по жестикуляции, ничегошеньки не могли понять не было никаких препятствий, никаких внешних следов поломки, но броневик ехать отказывался, колеса застопорились
В конце концов те двое залезли обратно, видимо, делились недоумениями с теми, что остались внутри. А очень быстро бой начался. Партизаны дали залп, застрочил их пулемет и несколько колчаковцев повалились замертво, в том числе кувыркнулся и есаул Парамон его достал с первой пули. Остальные проворно залегли. Ануфрий наблюдал в бинокль за вторым офицериком, сопляком. Тот, сразу видно, пребывал в полнейшем обалдении и не пытался хоть как-то командовать.
Стреляя из-за деревьев, наши подшибли еще несколько колчаков, а сами никакого урона не понесли, засели, надежно укрываясь за деревьями, а вот колчаковцы оказались на открытом пространстве, где их щелкать, хоть залегших, было не в пример легче. Обоих пулеметчиков до того, как они успели залечь и вставить ленту, положили Парамон и еще кто-то, а замены у колчаковцев не нашлось с пулеметом нужно уметь обращаться, это не винтовка, с которой гораздо легче
Очень быстро колчаковцы сообразили, что положение у них хреновое, да вдобавок никто ими не командует. Не было даже нужды выцеливать офицерика-сопляка, он все равно никаких приказов не отдавал, лежал как колода, разве что время от времени палил по тайге из нагана, что было совершенно бесполезно. И они без всякой команды начали помаленьку отступать к своим коням и повозкам, ползли, как раки. Кое-кто вскакивал, чтобы ловчее было смываться, и тут же получал пулю.
Тут по сигналу Ануфрия им в тыл ударила наша кавалерия имелась и такая. Вообще-то все партизаны частенько ездили верхами, но была и форменная кавалерия. Пусть всего одиннадцать человек, но коней им подобрали лучших в деревне, все на войне служили именно что в гусарах и драгунах, у каждого имелась либо казацкая шашка, либо сабля-драгунка, а у двух еще и захваченные у казаков пики. Чем не кавалерия? У колчаковцев и такой не было, все они оказались в пешем строю.
Первым делом наши порубали коноводов, и казачьи кони кинулись врассыпную (потом наши всех переловили). Возницы не рыпались, кто залез под повозки, кто тянул руки вверх ну конечно, в возницы определяли самых никудышных солдатиков. Потом кинулись на пеших. Хоть и изрядно уступали им числом, кавалерийская атака на пеших штука очень неприятная.
И колчаковцы запаниковали, стали вскакивать, метаться, бежать в ту сторону, откуда пришли. Ануфрий велел прекратить огонь, чтобы ненароком не задеть своих, а там и поднял партизан в атаку.
Разгром был сокрушительный. Наши потеряли убитыми семерых (в том числе трех конников), а колчаков положили штук тридцать. С десяток, в том числе и офицерика, взяли в плен. Остальные кинулись бегом. Их особо не преследовали, разве что постреляли и срубили еще с десяток. Тем, кто унес ноги, предстояло тащиться на своих двоих без малого тридцать верст до уездного города и черт с ними, скатертью дорога