Феномен же самосознания, о котором пойдет речь в других главах, потому и выступает у Шолохова как нечто своеобразное, ни на что не похожее, что он воссоздается на фоне колоссально развернутого и онтогенетически, и филогенетически родового, коллективного сознания народа.
Стилевые открытия Шолохова покоятся на данном фундаменте субъектно-объектной природы художественного мира писателя, на той сращенности двуединого воссоздания писателем жизни народа, где реконструируются как древние, связанные с архаическими эпохами, сущности народного мышления, так и фиксируются черты индивидуализации, классовой и социальной дифференциации, присущие народному целому в новейшее время [9].
Суть, смысл шолоховского подхода связан с тем, что, опираясь на коллективно-родовое видение и понимание народа, он не только не отворачивается от вырастающей на этой основе человеческой индивидуальности, но всячески помогает ей определиться, приобрести голос, способ и формы выражения. В этом случае художник подключает мощные традиции русской классики с развитым психологическим анализом, со сложной многоголосной системой оценки бытия героев, их взаимоотношений с историей.
Все, что мы обнаруживаем у Шолохова быт народа, отношение к труду, связь с природным миром, жизнь стариков и младенчества, мужчин и женщин, формы помощи (подмоги) казаков друг другу, культ стариков, обряды свадеб, похорон, гуляний, обычаи гостеприимства, способы обращений и приветствий, народный календарь, сезонно-хозяйственные работы, родительские благословления и проклятия, проводы на войну и встреча с нее, рыбалка и охота, песни лирические и исторические, легенды и бывальщины, поговорки и пословицы, естественные смерти и трагические расправы, войны и революционные события это и многое другое вмещает в себя мир Шолохова. В нем, этом мире история донских казаков, русского крестьянства, история революции и этапных событий нового государства, в нем вековые традиции нравственных принципов и трудовых навыков, которые сформировали национальный характер, особенности целого этноса.
Шолоховский мир хранит в себе уважение к старикам, своеобразный «культ предков»; без стариковских суждений многое было бы непонятно в жизни Григория, без прощения Ильиничной Мишки Кошевого не высветился бы с еще большей силой его душевный прагматизм. Современный исследователь поясняет объективное значение роли стариков в укладе крестьянской жизни: «Только применение коллективного усилия многих поколений предшественников, очень конкретного, связанного со спецификой данного района, обеспечивало достаточной продукцией при примитивных орудиях труда. Отсюда авторитет стариков в семье и общине и соответствующие этические традиции» [10, 9].
Шолоховский мир хранит в себе уважение к старикам, своеобразный «культ предков»; без стариковских суждений многое было бы непонятно в жизни Григория, без прощения Ильиничной Мишки Кошевого не высветился бы с еще большей силой его душевный прагматизм. Современный исследователь поясняет объективное значение роли стариков в укладе крестьянской жизни: «Только применение коллективного усилия многих поколений предшественников, очень конкретного, связанного со спецификой данного района, обеспечивало достаточной продукцией при примитивных орудиях труда. Отсюда авторитет стариков в семье и общине и соответствующие этические традиции» [10, 9].
А общинная психология, отраженная Шолоховым с такой убедительностью? Вот происходит сближение Аксиньи и Григория. Где, когда? «На помочи», которую Аксинья оказывает семье Мелеховых, чтобы в будущем, как и ранее, получить помощь от них. Для нас, правда, важны, прежде всего, не социально-экономические, а нравственные аспекты общинной психологии, которые воссозданы Шолоховым в «Тихом Доне» и «Поднятой целине» [11, 93].
Вое вышеизложенное формирует вполне определенные черты художественной картины мира у Шолохова.
В одной из работ, осмысляющих эту эстетическую категорию, отмечено, что «художественная картина мира приобретает значение важной эстетической категории, без которой невозможен достаточно полный и системный анализ явлений художественного творчества» [12, 57]. Все это представляется небесполезным, так как данный методологический аспект приводит к уточнению существенных свойств эстетической целостности творчества того или иного художника. Тем более, как справедливо замечено, «художественная картина мира синтезирует в себе все знания художника о действительности, однако под определенным углом зрения» [12, 58].
Оставил об этом свои рассуждения и Гегель. Он, в частности, писал: «Для того, чтобы индивид выступил как реальный, требуется два условия: изображение его самого в его субъективности и изображение его внешней среды. А для того чтобы внешняя обстановка выступала как его среда, необходимо, чтобы между ними имелось существенное соответствие; это соответствие может носить более или менее внутренний характер, в нем может быть и много случайного, но при этом должна сохраняться его тождественная основа. Например, во всем духовном направлении эпических героев, в их образе жизни, умонастроении, их чувствах и действиях должна слышаться скрытая гармония, созвучие внутреннего мира героев и их внешней среды, объединяющее эти две стороны в единое целое. Араб, например, находится в единстве с окружающей его природой, и его можно понять лишь вместе с его небом, его звездами, его знойной пустыней, его шатром и лошадьми» [13, 264-265].
Шолохов предстает в разрезе истории мировой литературы как писатель, создавший глубоко оригинальную художественную картину мира с резкими признаками национального своеобразия. Эта её неповторимость во многом связана с глубинными свойствами народного сознания, с конститутивными чертами восприятия действительности в русской культуре. Этому аспекту художественного развития русской литературы пока еще уделяется недостаточное внимание.
А.Горелов отметил ту существенную особенность шолоховского мира, которая опирается на глубинные свойства национального мироощущения, находящего выражение прежде всего в языке, стиле фольклора, в образе народнопоэтического мышления о бытии. Он выделил в качестве специфической черты национального миропонимания «земледельческий строй сознания, прорастающий сквозь многовековую толщу отечественной культуры и связывающий ее пласты в единое целое» [14, 118].
Существенно, что подобное «растворение» художника в народнопоэтической стихии, обращение его как бы к первоосновам национального взгляда на бытие было использовано при воссоздании коллизий действительности, которые, по словам Г.Гачева, раскрывали «разлом патриархально-семейной жизни и связи людей по родству, братству, землячеству, артельному труду», показывали «собирание людей не по крови и земле, а по территориально-производственному признаку» [15, 181].
Где уж тут, кажется, художнику до «глубин национального мироощущения», до реконструирования «мифопоэтических структур»? Однако, обратимся к одному из незначительных, на первый взгляд, фигур «Поднятой целины», который вызывал недоуменное раздражение у некоторых критиков своим «немотивированно» частым появлением на страницах романа. Обратимся к козлу Трофиму. Посмотрим, какое место занимает он в картине мира, воссозданной писателем.
Где уж тут, кажется, художнику до «глубин национального мироощущения», до реконструирования «мифопоэтических структур»? Однако, обратимся к одному из незначительных, на первый взгляд, фигур «Поднятой целины», который вызывал недоуменное раздражение у некоторых критиков своим «немотивированно» частым появлением на страницах романа. Обратимся к козлу Трофиму. Посмотрим, какое место занимает он в картине мира, воссозданной писателем.
Мотив «комедии козла», вероятно, имеет в «Поднятой целине» более древние корни, чем принято было думать до сих пор. Козлиные шествия, идущие от магической обрядности, от самых первоначальных форм земледельческих культов, в течение долгого времени сохранялись в культуре славянских и иных народов [16, 418].
Культ козла как культ мужской силы и плодородия связан с древними земледельческими формами культуры. В этом плане становится ясной и связывается воедино то, что можно назвать в «Поднятой целине» своеобразной фаллической темой (вольные шутки Щукаря и казаков в момент приезда Давыдова, рассуждения и спор Щукаря с Куприяновной о мужской производительной силе, история с подброшенным Шукарю ребенком, проказливое желание старика при поездке в город поцеловать красавицу и т.д.). Но все это перекрывается главным началом этой темы плодородия, жизни. Таким образом, пребывание козла Трофима на страницах романа несет в себе сложное, многоплановое содержание идеологического и культурно-художественного порядка.
На наш взгляд, уместным выглядит и эстетическое сопоставление Шукаря и козла Трофима как паллиатив темы и мифа о Дионисе боге плодородия, земледелия, растительности, обновляющейся жизни. В мифологии Дионис гибнет в облике козла (быка по некоторым другим вариантам). Культ Диониса (что многими эстетиками напрямую соотносится с зарождением жанра трагедии) в дальнейшем воплощался в «козлодрании», умерщвлении козла, который неизменно возрождался, символизируя непобедимость самой жизни. Это по-своему объясняет не совсем понятную, на первый взгляд, близость человека и животного на страницах «Поднятой целины».
Вспомним, что другим мотивом, связанным с Шукарем, является мотив переодевания, «ряжености». И овчинная белая шуба старика, разодранная кобелем на подворье у Бородиных, и подмененные чирики Куприяновны и др. это отголоски той народной смеховой культуры, которая несет в своем генотипе память о переодевании опять-таки! козлом, о стихии «ряжености». Как пишет этнограф: «Коза и медведь непременные участники святочного, рождественского обхода дворов, р я ж е н и я (разрядка наша Е. К.), так как эти животные у славян (и у многих других народов Евразии) издавна связаны с культом плодородия Козел и медведь олицетворяли благополучие и плодородие Достаточно вспомнить святочные колядки и щедривки с постоянным упоминанием козы [17, 49] В подобного рода параллелях и сопоставлениях всегда есть какойто момент относительности. Если, тем более, отсутствует точная маркировка культурных моментов, то возникает известная размытость в определении генезиса фактов современной культуры.
Важно другое речь идет о законах функционирования художественной памяти, даже если не всегда ясно, как именно она срабатывает, каков в ней удельный вес фольклорного (или даже мифологического) сознания, как это соотносится с воссоздаваемой жизненной ситуацией (история героя или история народа) и т.д. Однако в случае с Шолоховым мы понимаем, что в его творчестве произошло «взрыхление» национальной художественной памяти: историко-культурная ситуация потребовала от художника такого масштаба изображения бытия, который без обращения к золотому запасу культуры был бы попросту невозможен. Понять себя, свой народ, можно только помня прошлое и свое, и своего народа. Шолохов именно такой художник.