Первая часть приведенного отрывка классически «толстовская» столь тесно в ней переплетены мимолетные, преходящие, еле улавливаемые движения человеческой психики, что перед нами безусловная формула психологического анализа «диалектика души».
Но вот вторая часть. В отличие от своего великого учителя Шолохов дает читателю пластический, физически выпуклый эквивалент психологического состояния персонажа [23]. Эта традиция психологического анализа (ее принято называть в литературоведении опосредованной формой психологизма), представленная на многих страницах шолоховских произведений, несет на себе сильнейшее воздействие поэтики и эстетики фольклора, древних словесных форм воссоздания человеческой психологии.
Как это объясняется в общеэстетическом плане? Г.Гачев пишет об этом, и с ним нельзя не согласиться: «Слово находилось вначале на периферии синкретического действа. Но оно стало дублировать его, называя то, что одновременно показывалось. Затем оно все более впитывает в себя ход действа и уменьшает нагрузку телодвижений и пения. Наконец, оно поглощает в себя действо, его ритм, последовательность В сфере словесного высказывания мы застаем, с одной стороны, аморфную свободную импровизацию «по поводу», где слово, мысль просто повторяет случившееся, никак его не пронизывая и не организуя; с другой стороны переведенное в повествование синкретическое действо» [22, 206].
Шолоховское повествование возвращает слову его прежнюю, синкретическую окраску. Воссоздаваемый художником мир порождается при помощи у н и в е р с а л ь н о г о р е а л и з м а, в котором пластически-материальные и духовно-психологические ипостаси выступают в неразрывном единстве. Вернув слову его прежнюю архаическую окраску, Шолохов не уничтожает те функции слова, которые связаны со всей историей становления литературы «образ мира в слове явленный», но «двойное» как бы существование образной ткани делает его повествование эстетическим феноменом.
Это образование, в котором обнаруживаются практически многие плодотворные тенденции развития мировой и национальной литературы. Подобное соединение описательной (фабульной) и изобразительной (связанной с тропом) линий развития литературы как вида искусства составляет, на наш взгляд, главную отличительную черту Шолохова как стилиста.
Посмотрим с этих позиций на эпизод объяснения Григория с Кудиновым, точнее говоря, на один момент этого объяснения:
«А у меня думка Григорий потемнел, насильственно улыбаясь, а мне думается, что заблудились мы, когда на восстание пошли» [3, 210]
Григорий осмыслил к этому времени трагичность своего собственного положения, а также восставших казаков, когда необходимо опять «плясать под дудку кадетов», «образованных белоручек, господ», воевать «против народа». К этому моменту мысли Григория об освободительной войне в пределах Донского края, о сепаратном политическом состоянии казачества окончательно исчезли. В формах внутреннего монолога Шолохов развернуто покажет дальше, как тяжко и непросто Григорий осознает историческую бесперспективность борьбы против Советской власти. Но в данной конкретной ситуации Григорий пытается передать свои мысли окружающим его людям, как-то выразить их.
В короткой фразе даны сразу несколько состояний Григория гнева, тяжкого раздумия («потемнел»); мучения, душевной трудности, какой-то надломленности («насильственно»); умения все же преодолеть себя, сделать еще одно волевое усилие («улыбаясь»). Останавливаясь на особо частом употреблении Шолоховым деепричастий вместо глаголов («улыбаясь», но не «улыбнулся») необходимо заметить, что Шолохову важно не только само действие, совершенное или совершаемое человеком, но ответные или параллельные этому действию психологические состояния. Шолохов как бы удлиняет действие, делает его более протяженным временной план совершения действия поэтому становится планом психологическим.
Подчас герой Шолохова одновременно с совершением действия, поступка осознает или чувствует такое содержание этого действия, какое выходит за пределы его личного, частного опыта. И частое употребление деепричастий позволяет писателю с большой степенью точности передать сложные взаимоотношения героя и мира. Исследователи заметили, что и в шолоховских эпитетах обнаруживается не только признак действия, но и «причина признака» [24].
Н. Великая обратила внимание, что у Шолохова «эпитет становится эпитетом-действием» [25, 103]. Можно с уверенностью утверждать, что система признаков, с помощью которой у Шолохова описывается человек, определяется не о д н и м действием основным, но еще и дополнительным, несущим в психологически неразвернутых описаниях дополнительное содержание. Все это вместе взятое психологически расширяет шолоховское действие. Такое определение человека в системе многократного «дублирования» действия также характеризует нравственную суть героя, сопротивление его самым страшным обстоятельствам жизни.
Названные нами опосредованными, связанные с ранними этапами развития литературы, формы психологического анализа применяются Шолоховым тогда, когда герой находится в положении «богатыря на распутье», на перекрестке тревожных и мучительных размышлений о собственной судьбе, о судьбе народа, о жизни вообще. Эти формы в общем контексте «Тихого Дона», а точнее говоря в контексте повествования о Григории Мелехове, «открыты» как вперед, так и назад. Они, с одной стороны, представляют собой дальнейшее развитие элементарных опосредованных способов («психофизиологических» и «психофизиогномических») описания человека, а с другой, они предшествуют и как бы упрощенно моделируют сложнейшие душевные состояния героя, выражающихся также в средствах и приемах «диалектики души».
Л. Леонов писал: «В русской литературе есть ясно обозначенные три линии развития. Первая (я мысленно называю ее «античной») это Пушкин, Толстой, Чехов. Мир отражается непосредственно в его целостности. Вторая отражение действительности здесь не прямое, а преломленное. Художественное восприятие идет как бы через внутренний мир человека. Это Гоголь, Достоевский Третья, условно говоря, просветительская. Она начинается с Чернышевского, представлена Слепцовым, Левитовым и увенчивается литературной деятельностью Максима Горького» [26, 324-325].
Замечательное по точности это деление не учитывает творчества Шолохова (хотя этому есть и объяснение оно спроецировано в основном на XIX век). Однако это и не случайно, так как в равной степени этот писатель может быть отнесен и к первой, и ко второй линиям развития русской литературы. А если под третьей линией разуметь художественную тенденцию народознания, то и в ней найдется место автору «Тихого Дона» и «Поднятой целины». Вместе с тем очевидно, что наибольшее тяготение шолоховского мира ощущается к первому направлению развития отечественной литературы, выделенному Леоновым.
Та свобода творения Шолоховым своего мира, о которой мы говорили выше, сопоставима только с Пушкиным, с его свершением долга перед нацией по ее художественному самосознанию. Все последующие вершины Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов все от него, от Пушкина. С высоты сегодняшнего исторического взгляда это и понятно через Пушкина «отверзлись вещие зеницы» у великого народа. Отечественная война 1812 года перекроила прежние масштабы понимания России, русской истории, русской культуры. Пушкин выступил как художник, мыслитель, введший Россию в европейскую культуру, не отказываясь от своеобычных азиатских корней, что в итоге породило «некий несокрушимо общий национальный тип мышления и мирочувствования, характер оценок и идеалов» [27, 14]
Шолохов начался с рубежа более значительного для понимания истории русского народа, с октябрьской революции 1917 года. Замечательно верны в этом отношении заметки о Шолохове Ф. Абрамова: «Русская культура, вспаханная революцией Чернозем, который не был еще в работе. Который столетиями копил силы С чем сравнить культурную жизнь России после 17 года?.. С чем бы ни сравнивали. Но восхождение Шолохова всегда загадка. В 22 года «Тихий Дон» Народные характеры, каких не знала еще литература. Невероятная сила Чернозем С чем сравнить? С половодьем.
Революция вложила в него все силы, все краски дикое, исступленное, всю невероятную мощь
Народная мощь. Фольклор. Азия и Европа» [28, 413-414].
Время революции (любой, для любого этноса и независимо от эпохи ее свершения) это время рождения новой картины мира через появление новых знаний о жизни в процессе преобразования действительности, с борьбой общества внутри самого себя. Возникает и быстро развивается понятие «нового человека», новых человеческих и общественных ценностей, происходит осознание прежде невиданной в истории человечества социальной и исторической ситуации. Воплощаясь в литературные произведения, соединяясь с памятью жанров, эти, заново выверенные координаты мира обновляли искусство слова.
Несмотря на существенный трагический элемент шолоховской картины мира, конститутивной чертой этого мира является то, что легко увязывается с ренессансным в национальной традиции с пушкинским мироощущением: упоение бытием, принятие его во всех сущностных проявлениях. Действительность у Шолохова выступает как живая, движущаяся, «незаконченная». Она находит выражение своим бытийным силам в каждом факте, каждом явлении жизни. Так, обладая своей собственной эстетической ценностью, у Шолохова предстают очарование рыбной ловли, лошадиной скачки, красота женского тела, безмерное, неохватное богатство природного мира, комическое в поведении человека и т.д. и т.п.
Эстетическая система Шолохова поливалентна; в какой-то степени она есть «снятие» всей предшествующей эстетики (какова художественно-мировоззренческая основа подобного подхода мы писали выше). Правда, одного элемента нет в эстетике Шолохова проповеднической тенденции, в ней нет поучения, нет точки зрения «сверху» [29]. Мир Шолохова «учителен» сам по себе, своей объективной сутью, воссозданной действительностью, правдивым положением лиц и характеров, семейных проблем и исторических ситуаций, красотой истины и добра.
Эта тенденция несовместима с точкой зрения, которая в наивысшей степени реализована в эстетике Шолохова, это точка зрения бытия, самой жизни. Она не является, собственно, эстетическим открытием писателя, но разрешает вглядеться в тот ряд, что он продолжает в литературе, и увидеть его органическое включение в самые вершинные достижения мировой культуры.
1. Философская энциклопедия. В пяти томах. М. , 1970. Т. 5.
2. Укажем на работы В. Асмуса, В. Бычкова, Ф. Кессиди, А. Лосева, И. Нахова, В. Татаркевича, А. Тахо-Годи, О. Фрейденберг и др. по античной эстетике; М. Алпатова, Л. Баткина, Б. Виппера, А. Горфункеля, В. Лазарева, А. Лосева, Л. Пинского, В. Шестакова и др. по эстетике Возрождения.