Интересно, что Филимонович четко разделял термины «христианский» («православный») и «русский»: «рабом же Господним не токмо православно во святую восточную соборную апостольскую церковь хотящим веровати, но и преславным имянем русским нарицающимся стыд и поношение»[127]
В речи протопопа мы также видим, что именно Малороссия это в определенном смысле «центр» Русской земли: «Вемы бо, вемы, яко многими неисчетными царствы, государствы, княжствы и землями от щедрыя руки Господни пресветлый престол вашего царского величества почтен есть; но Малую Русь, истинную землю Рускую, восточное дедичство вашего царского величества, яко изгибшую драхму, подобает вашему царскому величеству взыскати»[128]
Интересно, что Филимонович четко разделял термины «христианский» («православный») и «русский»: «рабом же Господним не токмо православно во святую восточную соборную апостольскую церковь хотящим веровати, но и преславным имянем русским нарицающимся стыд и поношение»[127]
В речи протопопа мы также видим, что именно Малороссия это в определенном смысле «центр» Русской земли: «Вемы бо, вемы, яко многими неисчетными царствы, государствы, княжствы и землями от щедрыя руки Господни пресветлый престол вашего царского величества почтен есть; но Малую Русь, истинную землю Рускую, восточное дедичство вашего царского величества, яко изгибшую драхму, подобает вашему царскому величеству взыскати»[128]
Как уже было сказано, Сильвестр Коссов к концу жизни во многом смягчил свое отношение и к Москве и к царской администрации. Возможно, это повлияло и на взгляды Филимоновича. Так или иначе, но после смерти митрополита протопоп стал вполне самостоятельной политической фигурой и, пользуясь уже полученным авторитетом, принял активное участие в подавлении мятежа гетмана Ивана Выговского.
Надо отметить, что Филимонович позиционировал себя как защитник «черни», то есть еще до открытого противостояния между Выговским, выражавшим тогда интересы верхушки казацкой старшины, и Пушкарем, выступавшим от лица «демократических» слоев казачества и мещан, фактически встал на сторону второго. В своем первом письме путивльскому воеводе Н. А. Зюзину протопоп просил о скорейшем введении воевод в украинских городах и усилении великороссийских гарнизонов, мотивируя это тем, что «во всем чернь вседушно ради, чтоб уже имели одного подлинного государя, чтоб было на кого надеяться»[129] Единственное, о чем, по словам Филимоновича «блюдутца» жители украинских земель это: чтобы не было ссылок в Сибирь; чтобы «звычаев здешних, как церковных, так и мирских не пременено»[130]. Эти требования будут еще не одно десятилетия «всплывать» в среде рядовых казаков и белого духовенства и станут «камнем преткновения» между ними и представителями правящей элиты Гетманщины.
Несмотря на это, до открытой измены Выговского в начале 1658 г., Филимонович был исполнителем его поручений. В частности, он ездил в Москву с посольством от гетмана. После возвращения на Украину, Максим также пытался по просьбе митрополита Дионисия Балабана примирить Выговского с Мартином Пушкарем[131].
Гадячский проект разделил интеллектуальную и политическую элиту Гетманщины на тех, кто поддержал идею «унии» с Речью Посполитой и сторонников царя. Максим Филимонович оказался среди вторых и даже более того, своими энергичными мерами он оказал Москве немалую услугу. Уверив Посольский приказ в том, что ему «лучше умереть, чем быть в чем-либо неугодным его царскому величеству»[132], нежинский протопоп, начиная с конца 1658 г., неоднократно сообщал в Москву «вести» из осажденного Киева.
Следует упомянуть о роли белого духовенства в этих. В 165859 гг. на Украине приходские священники и протопопы в большинстве своем оказались в оппозиции к Выговскому и их заслуги в том, что мятеж, в общем, не удался, переоценить сложно. В начале 1659 г. конотопский священник Василий говорил царскому посланнику Г. Булгакову: «они духовного чину и казаки от гетмана в утесненье, и многих де гетман казнит, кто помыслит на государеву сторону и розстреливает»[133] Очень характерно, что в этом противопоставлении священник объединял приходское духовенство с казаками, чья реакция на Гадячскую унию, была, по всей видимости, одной и той же[134]. Примеров сотрудничества представителей белого духовенства с царской властью много. Во время измены казаков Глухова, местный протоиерей спас от смерти 50 стрельцов[135]. Священник Григорий из Зенькова, по его показаниям, «собственноручно убил царевых изменников человек шездесят и болши»[136]
Будучи «добрым наговорщиком» для Москвы, Филимонович пользовался своими связями с другими протоиереями и приходскими священниками. Можно предположить, что основным каналом, через который сторонники царя «наговаривали» широкие слои населения стала приходская проповедь[137]. Учитывая содержание речей, сказанных Филимоновичем в 1654 г. перед царем, содержание этих проповедей примерно ясно.
Интересно мнение неизвестного автора «Наветов», церковного полемического произведения, написанного в 60-е гг. XVII в. Гадячскому договору в этом сочинении была посвящена одна статья. «Ѩко там противъ навѣтовъ, писал автор, ѽбваровал был православїе хоч не совсѣмъ, иж ѽ унѣи поунктъ вымязял для великихъ подарковъ и гоноров, »[138] («как там против пунктов, защитил статус православной религии, однако не полностью, так как пункт об унии вычеркнул ради больших подарков и большой чести» Д. С.) То, что, по мнению православного, духовенства, Выговский по разным причинам потворствовал униатам косвенно доказывает тот факт, что представители католического духовенства считали гетмана склонным к унии[139]. Все это, до определенной степени, опровергает тезис известной украинской исследовательницы Н. Н. Яковенко об общем благосклонном восприятии высшим украинским духовенством условий Гадячской унии[140].
В августе 1659 г. Максим Филимонович вместе с выборными представителями сословий от нежинского полка приехал в Путивль к воеводе А. Н. Трубецкому и привел приведенных депутатов к присяге. Тогда же вместе с ним присягу принес конотопский протопоп, а на следующий день иченский протоиерей Симеон Адамович. Интересно, что сами представители старшины, снова присягнувшие на верность Алексею Михайловичу, представляли случившееся как заслугу нежинского и иченского протопопов. Об этом свидетельствует письмо прилуцкого полковника Федора Терещенко[141].
Белое духовенство, возглавляемое Максимом Филимоновичем, во многом способствовало тому, чтобы Гадячский договор не вступил в силу на территории украинских земель. Даже те полковники, которые поначалу вполне искренне поддержали интригу Выговского, решили не ждать исполнения условий договора и «принесли свои вины» царю. Деятельность духовенства в этот период сыграла на руку московскому правительству, так как после разгрома царской армии под Конотопом в июне 1659 г. в Малороссии отсутствовала реальная военное присутствие царских войск.
Также не стоит преуменьшать значение раскола в духовенстве, наступившего после заключения Гадячской унии, ведь он позволил Москве поставить главу киевской митрополии, Дионисия Балабана, вне закона. Левобережное духовенство было вынуждено обратиться к царю с просьбой об избрании нового митрополита и даже выразило согласие на то, чтобы этот митрополит был поставлен московским патриархом[142]. В противовес этому, казацкая старшина во главе с Ю. Хмельницким и Т. Цецурой продолжала поддерживать митрополита Дионисия. Этот факт нельзя вырвать из политического контекста, так как связь с митрополитом, активно поддерживающим идею Гадячского договора, означала новый этап в переговорах старшины с польской стороной. Поэтому спор верхушки казачества с духовенством по этому вопросу был отражением более масштабных разногласий о выборе между московским и польским протекторатом.
В начале 1660-х гг. роль духовенства и лично Максима, поставленного в Москве под именем Мефодия в епископа мстислаского и оршанского с назначением местоблюстителем киевской митрополии[143], безусловно, возросла, но, одновременно, стала более щекотливой. После измены Юрия Хмельницкого Левобережная Украина оказалась без гетмана. Претендовавший на это место «наказной» гетман Яким Сомко не вызывал полного доверия в Москве, а раду в апреле 1661 г. в Козельце, на которой Самко был избран в полные гетманы, московское правительство и вовсе проигнорировало. В то же время московские воеводы в украинских воспринимались все более негативно. Они не только перессорились друг с другом, но и их действия стали причиной возмущения Максима Филимоновича, Лазаря Барановича и Иннокентия Гизеля. Введение на Украине медных денег в результате денежной реформы Алексея Михайловича также не придавало авторитета московской администрации. Более того, невозможность реализации медных денег стала определенным стимулом, для того, чтобы русские ратные люди, которые в медной монете получали жалование, грабили в том числе и монастырские маетности[144]. Действия царских воевод и ратных людей начали отталкивать местное население от московской администрации[145].
Возвышение политической роли Мефодия было также связано с тем, что он фактически стал посредником между тремя кандидатурами на гетманство Я. Самко, В. Золотаренко и И. Брюховецким, которые активно доносили друг на друга. Надо отметить, что, не смотря на временное сотрудничество Филимоновича с Самко, местоблюститель очень скоро перестал оказывать ему поддержку. Наказной гетман был сторонником большей независимости казацкой старшины, что шло в разрез с позицией Мефодия, которую он выказал во время мятежа И. Выговского[146]. Поэтому местоблюститель вошел в близкие отношения с представителями старшины, показавшими себя сторонниками царской власти и, что характерно, после Гадячской унии поддержали московских воевод В. Золотаренко и В. Дворецким[147]. При этом, когда речь зашла о раде, которую предполагалось собрать по поводу избрания нового гетмана, имел место долгий спор о том, чтобы Филимонович дал для этого свое благословление. После ссоры с Мефодием, нежинский полковник написал местоблюстителю: «ты де епископ нашего войскового дела не знаешь, знал бы де свой монастырь и молил за великого государя Бога и спасал душу свою»[148] Понятно, что разногласия между Я. Самко и В. Золотаренко с одной стороны, и Мефодием, с другой определили выбор местоблюстителя.
Возвышение политической роли Мефодия было также связано с тем, что он фактически стал посредником между тремя кандидатурами на гетманство Я. Самко, В. Золотаренко и И. Брюховецким, которые активно доносили друг на друга. Надо отметить, что, не смотря на временное сотрудничество Филимоновича с Самко, местоблюститель очень скоро перестал оказывать ему поддержку. Наказной гетман был сторонником большей независимости казацкой старшины, что шло в разрез с позицией Мефодия, которую он выказал во время мятежа И. Выговского[146]. Поэтому местоблюститель вошел в близкие отношения с представителями старшины, показавшими себя сторонниками царской власти и, что характерно, после Гадячской унии поддержали московских воевод В. Золотаренко и В. Дворецким[147]. При этом, когда речь зашла о раде, которую предполагалось собрать по поводу избрания нового гетмана, имел место долгий спор о том, чтобы Филимонович дал для этого свое благословление. После ссоры с Мефодием, нежинский полковник написал местоблюстителю: «ты де епископ нашего войскового дела не знаешь, знал бы де свой монастырь и молил за великого государя Бога и спасал душу свою»[148] Понятно, что разногласия между Я. Самко и В. Золотаренко с одной стороны, и Мефодием, с другой определили выбор местоблюстителя.