И. Брюховецкий, которого можно считать креатурой Филимоновича, выступал с той же политической программой по усилению московской администрации в интересах «черни». А действия Филимоновича в период избрания нового гетмана можно объяснить желанием епископа стабилизировать политическую жизнь на Левобережье. В Москву местоблюститель присылал неоднократные просьбы усилить киевский гарнизон и поскорее организовать выборную раду из-за страха перед «изменникамичеркассами»[149].
При поддержке Филимоновича, который единственный (Лазарь Баранович и Иннокентий Гизель от участия отказались) из высшего духовенства участвовал в Нежинской раде в июне 1663 г., гетманом был избран И. М. Брюховецкий. Золотаренко и Самко по приговору войскового суда были впоследствии арестованы и обезглавлены. Нежинская рада обеспечила на какоето время первенствующее положение Мефодия в политической жизни Гетманщины, оттеснив даже Брюховецкого на второй план[150]. Такое положение дел сформировало почву для будущего конфликта между гетманом и местоблюстителем и уже в августе 1663 в Москву был отправлен первый донос на Мефодия, в котором епископа обвиняли в «латынстве» и коррупции[151].
Нельзя не отметить роль киевского духовенства в отражении похода польского короля Яна Казимира зимой 16631664 г. на Левобережную Украину[152]. Несмотря на отдельные попытки некоторых киевских игуменов вступить в переписку с польской стороной, наиболее значимые знаковые представители Киевской митрополии остались на царской стороне. Иван Брюховецкий, напротив, казалось, потерял контроль над ситуацией и даже собирался эвакуироваться в Москву. При этом, однако, он несколько раз оговаривал Мефодия Филимоновича и Иннокентия Гизеля в том, что король предпринял военные акции по их просьбе (!) и Лазаря Барановича, в том, что тот собирался перейти на сторону Яна Казимира[153]. Так или иначе, поведение представителей высшего черного и белого малороссийского духовенства во время польского похода под Новгород-Северский напоминает их аналогичные действия, предпринятые ими во время мятежа И. Выговского в 165859 гг.[154] В верноподданнической форме их передал в своей речи, обращенной царю, глуховский протопоп Григорий Шматковский, высказавший пожелание, чтобы под скипетром Алексея Михайловича объединилась вся «земля Российская, наследие Владимира, отца твоего (то есть Алексея Михайловича Д. С.), Ярослава, Изяслава, Лва, Михаила Мономаха, Данигила Граброго, предков твоих»[155]
В конфликте, который в течение 166367 гг. разворачивался между гетманом и местоблюстителем были задействованы Баранович и Гизель. С того момента, как Брюховецкий начал отстаивать идею о поставлении московского ставленника на Киевскую митрополию, противостояние явно вышло за рамки личных отношений и переросло в ссору между гетманской властью и высшим духовенством.
Конфликт с высшим духовенством вполне укладывалось в стремление гетмана как можно более увеличить прерогативы собственной власти. В этом отношении для него были врагами не только высшие церковные иерархи Левобережья, но и некоторые московские воеводы. Недаром в одном из своих доносов, в котором Брюховецкий сообщал о «пронырстве и измене чернцов киевских», союзником духовенства в деле измены гетман называл киевского воеводу И. И. Чаадаева[156].
Конфликт с высшим духовенством вполне укладывалось в стремление гетмана как можно более увеличить прерогативы собственной власти. В этом отношении для него были врагами не только высшие церковные иерархи Левобережья, но и некоторые московские воеводы. Недаром в одном из своих доносов, в котором Брюховецкий сообщал о «пронырстве и измене чернцов киевских», союзником духовенства в деле измены гетман называл киевского воеводу И. И. Чаадаева[156].
Для борьбы с авторитетом и властными амбициями киевских архиереев Брюховецкий применил метод, вполне соответствовавший его политике заигрывания с царским правительством, а именно, снова стал лоббировать назначение киевского митрополита из Москвы. Летом 1665 г. гетманский посланник, полковник Лазарь Горленко сформулировал эту просьбу гетмана следующим образом. Он просил, чтобы «чин духовный киевский к лядским митрополитам не шетався и чтобы Русь Малая, услышав о присланию русского на митрополию строителя и духовный бы чин оставил свое двоедушие»[157] Фактически, гетман обвинял все духовенство в государственной измене и в качестве единственного средства решения этой проблемы предлагал переподчинение Киева Московскому патриархату. Более того, доносы на архиереев не ограничились только кругом церковных предстоятелей. По одному из наговоров был сослан в Сибирь кременчугский священник Данила Иванов, обвиненный гетманом в том, что он «много зла чинил и ляхам ведомость подавал»[158].
Апогеем действий гетмана, направленных на уменьшение вмешательства малороссийского духовенства в светские дела, стал 4-й пункт «Московских статей» 1665 г. Согласно этому пункту, гетман практически полностью повторил слова Лазаря Горленко[159], с той только разницей, что статьи должны были стать правовой основой взаимоотношений между Гетманщиной и московским правительством[160].
«Московские статьи» не могли не вызвать негодования со стороны киевского духовенства. В исследовательской литературе причиной негативной реакции духовных лиц на 4-ю статью договора принято считать сам факт возможного назначения митрополита из Москвы. Однако, по всей видимости, речь шла о том, что само это решение было принято без совета с ними, привыкшими решать свои внутрицерковные дела без вмешательства со стороны гетманской администрации. Оппозицию гетману, которая объединила все высшее духовенство Левобережной Украины, возглавил Мефодий Филимонович.
В мае 1666 г. московский посланник Евстратий Фролов был приглашен на обед к Иннокентию Гизелю, на котором также присутствовал Мефодий и киевский полковник Василий Дворецкий. Местоблюститель не стесняясь заявил, что «боярин и гетман им ненадобен и бесчестные слова про него говорил не тайно: он де ныне принял всю власть на себя, не толко их до царского величества неверными удает.»[161] Видимо больше всего Мефодия беспокоил тот факт, что гетман выставил духовенство в невыгодном свете перед царским правительством. То, что именно это обстоятельство, а не возможный присланный митрополит из Москвы было главной причиной ссоры подтверждает также разговор Иннокентия Гизеля с киевским воеводой. Архимандрит снова спросил воеводу, почему «боярин и гетман великому государю бил челом в Киеве быть митрополиту московскому?» При этом больше всего Гизеля возмущало то, что гетман «тем де он их к великому государю ставит неверными»[162]. Когда Шереметев, наконец, заверил, что московское правительство не будет предпринимать никаких действий без обсуждений с константинопольским патриархом и киевским духовенством, Иннокентий ответил, что «подлинно де великого государя, его царского величества на ту статью милостивое рассуждение»[163].
Таким образом, можно предположить, что возмущение киевских прелатов вызвала не столько возможность присылки московского архиерея, сколько то обстоятельство, что Брюховецкий не обсудил этот вопрос с высшим православным духовенством Гетманщины. Нельзя так же не отметить, что причиной наиболее болезненной реакции местоблюстителя и печерского архимандрита была попытка гетмана ограничить прямой контакт киевского духовенства с Москвой.
После этого разговора с киевским воеводой, Гизель отправил в Москву письмо. Кроме вполне привычных для архимандрита риторических конструкций в послании читается вполне конкретная просьба: «нас же и обитель сию святую под высокою державною и крепкою рукою вашего пресветлого величества, православного монарха, а праведных великих и благоверных князей росийских наследника, мирно и непорушно до века жителствовать сподобил, дабы обитель сия святая и мы от иноверных властей и от больших наветов и разорений всяких свободны и сохранены были»[164]. Архимандрит обращался к законному в его глазах продолжателю «российской власти» и просил о том, что, по его мнению, является главным признаком этой законной власти противостояние возможной внешней угрозы и защита от «наветов» и «разорений» местных властей.
После этого разговора с киевским воеводой, Гизель отправил в Москву письмо. Кроме вполне привычных для архимандрита риторических конструкций в послании читается вполне конкретная просьба: «нас же и обитель сию святую под высокою державною и крепкою рукою вашего пресветлого величества, православного монарха, а праведных великих и благоверных князей росийских наследника, мирно и непорушно до века жителствовать сподобил, дабы обитель сия святая и мы от иноверных властей и от больших наветов и разорений всяких свободны и сохранены были»[164]. Архимандрит обращался к законному в его глазах продолжателю «российской власти» и просил о том, что, по его мнению, является главным признаком этой законной власти противостояние возможной внешней угрозы и защита от «наветов» и «разорений» местных властей.
Реакция высшего украинского духовенство на Андрусовское перемирие 1667 г. и мятеж гетмана И. М. Брюховецкого 1668 г. Проверкой прочности лояльности киевского духовенства к Москве стало заключение Андрусовского мирного договора. Его текст был обнародован в январе 1667 г. с купюрой: царское правительство целенаправленно умалчивало о возможной передаче Киева полякам. Однако почти сразу в Москве было принято решение отстаивать Киев любой ценой[165]. Поляки воспользовалась этим для того, чтобы настроить киевское население против царских воевод и стали распускать слухи о скором переходе Киева под королевскую власть. Эту новость по-своему использовал правобережный гетман П. Д. Дорошенко, который распускал слухи, что «королевское величество своих казаков, которые под ним на Украйне живут, всех вырубить и малой детины не живить; а великий государь, его царское пресветлое величество, также своих казаков, которые на Украйне под царским пресветлым величеством живут всех не живить»[166].
В связи с этим в 1667 г. началась переписка между Иннокентием Гизелем и Лазарем Барановичем с одной стороны и Петром Дорошенко и Иосифом Тукальским, с другой. Тогда же у киевского духовенства была сформулирована настоящая политическая программа будущего украинских земель. Рассмотрим для начала письмо Иннокентия Гизеля Петру Дорошенко сентября 1667 г. Архимандрит, что характерно, начал с исторической справки: «Всяк сведый разсудити похочет, яко древних веков сие нашие славные народы крайние росийские украинские в славе доброй, в вере православной, в крепости и во всяком изобилии пребывали и всему свету страшны бывали»[167]. В данном отрывке бросается в глаза апелляция к героическому прошлому, можно сказать, «золотому веку», когда «российский народ» был известен всему миру своей смелостью и отвагой. Этот пассаж, в общем, характерен для польской историографической традиции, предписывающей польским предкам-сарматам качество «валечности» (смелости, удальства Д. С.). Помимо этого, нельзя пройти мимо странной формы выражения «народы крайние росийские украинские». По всей видимости, автор имеет в виду в первую очередь население украинских земель. Эти народы «украинские» автор одновременно назвал «российскими» и «крайними». Можно предположить, что «крайний» и «украинский» здесь употребляются в качестве синонимов.