В ноябре 1221 года после недолгого 10-летнего правления Джалаладдин Хасан умер. «Болезнью, от которой умер Джалаладдин, была дизентерия, и возникло подозрение, что его отравили его жены с молчаливого согласия его сестры и нескольких родственников. Визирь, который благодаря своей силе воли управлял царством и был учителем его сына Ала ад-Дина, по подозрению в этом преступлении приказал казнить большое количество его родственников, сестру, жен, приближенных и доверенных лиц; некоторые были сожжены».
Восстановление Джелаладдином законов и его сближение с правоверными и халифатом толковались по-разному. Для Джувейни и других персидских историков-суннитов они были выражением истинного перехода из одной религии в другую, желанием забыть грешные верования и обычаи его предшественников и вернуть свой народ на путь истинного ислама, от которого он до сих пор отклонялся. Сам халиф, видимо, был доволен правоверием Хасана и, поддержав его браки с принцессами из Гиляна и оказав почести его матери в паломнической поездке, проявил свою милость к нему, выходившую за рамки простой союзнической необходимости. Даже сомневающиеся в Казвине убедились в искренности Джалаладдина. Йозефа фон Хаммера шесть веков спустя в Вене времен Меттерниха было не так легко убедить, и у него была своя точка зрения на это. «Более чем вероятно, что переход Джалаладдина из веры исмаилитов в ислам, столь громко провозглашаемый за границей, и его публичное отречение от нечестивого учения были не чем иным, как лицемерием и глубоко продуманной политикой с целью восстановить доверие к ордену, который был предан анафеме священнослужителями и объявлен вне закона правителями путем неосмотрительной публикации их учений, и добиться для себя титула правителя вместо титула Великого магистра. Так, иезуиты, когда парламент им угрожал изгнанием, а Ватикан издал буллу о роспуске когда со всех сторон зазвучали голоса из кабинетов министров и разных стран против принципов их морали и политики, стали отрицать свое учение о законном восстании и цареубийстве, на которое неосторожно намекали некоторые их казуисты, и открыто осуждать свои принципы, которые они тем не менее тайно соблюдали как истинные правила своего ордена».
Для исмаилитов эти перемены тоже требовали объяснения. В конце концов, они были не просто территориальным княжеством, подчиненным местному правителю, хотя так они, возможно, выглядели в глазах внешнего мира; еще в меньшей степени они были просто шайкой заговорщиков и убийц. Они были верными последователями религии с прошлым, которым можно было гордиться, и грандиозной миссией и, подобно всем истинно верующим, ощущали необходимость сохранить цитадель своего единства невредимой. Это требовало того, чтобы все эти перемены переход от соблюдения закона к возрождению и от возрождения к демонстрации суннизма, а позднее вновь измаилизма, ограниченного законом, получили религиозную оценку и обрели смысл.
Ответ был найден в двух концепциях: в доктрине Taqiyya (сокрытие своей истинной веры перед лицом опасности) и в старой исмаилитской концепции чередования сокрытия и проявления своих взглядов. Они соответствовали периодам внешней законности и внутренней истины, каждый из которых инициировал имам, неся новые заповеди. «Период каждого пророка внешних форм священного закона, говорится в труде исмаилитов XIII века, называется периодом сокрытия, а период каждого Qaim, который владеет внутренними истинами законов пророков, называется qiyama (возрождение)». Новый период сокрытия начался в 1210 году с приходом к власти Джалаладдина Хасана. На этот раз были сокрыты не сами имамы, как в предыдущие подобные периоды, а истинный характер их миссии. Когда внутренняя истина была скрыта, не имело большого значения, какую внешнюю форму примет соблюдение закона.
После смерти Джалаладдина его преемником стал его единственный сын Ала ад-Дин Мухаммед в возрасте девяти лет. На протяжении некоторого времени визирь Джалаладдина эффективно управлял Аламутом и продолжал политику ассимиляции с суннитским миром. Однако начали набирать силу реакционеры. Соблюдение священного закона уже не навязывали во владениях исмаилитов, и даже есть сообщения, что они активно мешали его осуществлению. Джувейни и другие персидские историки приписывают эти перемены новому имаму: «Ала ад-Дин был всего лишь ребенком, не получившим никакого образования, так как согласно их ложной вере, практически не имеет значения, является ли имам ребенком, юношей или стариком, и все, что он делает или говорит. должно быть правильным. Таким образом, какой бы путь ни избрал Ала ад-Дин, ни один смертный не мог выражать свое неодобрение по этому поводу и. они не позволили бы его жестко критиковать, давать ему советы или направлять его в правильную сторону. Управление делами стало зависеть от решений женщин, а основы, заложенные его отцом, были ниспровержены. Те, кто из страха перед его отцом принял шариат и ислам, но в своих подлых сердцах и темных умах все еще придерживались нечестивой веры его деда. не видя уже никого, кто мог бы помешать и удержать их от совершения запрещенных вещей. снова вернулись к своей ереси. и. обрели власть. А остальные, кто принял ислам по убеждению. испугались. и. снова скрыли факт, что они мусульмане.
После того как этот ребенок процарствовал пять или шесть лет. он ударился в меланхолию. Никто не осмеливался ему перечить. все донесения о делах внутри и за пределами его царства. держались от него в тайне. ни один советник не решался шепнуть ему ни единого слова. Кражи, грабежи на дорогах и нападения ежедневно случались в его царстве с его молчаливого согласия и без него. И он думал, что может оправдать такое поведение лживыми словами и раздачей денег. А когда все это закончилось, он лишился всего, что привязывало его к жизни жен, детей, дома, царства и богатства, и его накрыло безумие».
Несмотря на эти трудности, существовали талантливые лидеры, чтобы руководить делами секты, и правление Ала ад-Дина было периодом и интеллектуальной, и политической активности. Признанным долгом, приносившим славу мусульманскому правителю, было покровительство наукам и образованию, и имамы исмаилитов не отставали в этом отношении. Широко была известна библиотека Аламута, и даже весьма враждебно настроенный Джувейни признает свой интерес к ней. А в этот период она привлекла ряд ученых из других стран. Самым выдающимся среди них был философ, богослов и астроном Насир ад-Дин Туси (12011274), который прожил в цитадели несколько лет. На этот раз он сошел за исмаилита и даже написал исмаилитам трактаты, которые и в наши дни являются авторитетными для членов секты. Позднее он провозгласил себя шиитом-двунадесятником, который общался с исмаилитами против своей воли. В каком случае имело место taqiyya благоразумное сокрытие своей веры, если оно вообще было, остается неясным.
В первые годы правления Ала ад-Дина ситуация в Иране была благоприятной для дальнейшей экспансии исмаилитов. Хорезмскую империю разрушило вторжение монголов, и пока последний хорезмшах султан Джелал ад-Дин тщетно пытался восстановить свое разрушенное царство, исмаилиты успешно расширяли собственное. Приблизительно в это же время они захватили город Дамган рядом с крепостью Гирдкух и, очевидно, пытались захватить город Рей, где приблизительно в 1222 году хорезмийцы массово перебили миссионеров исмаилитов.
В 1227 году султан Джелал ад-Дин навязал исмаилитам перемирие и заставил платить себе дань за город Дамган. Незадолго до этого был убит хорезмийский офицер Оркхан как ответная мера за набеги на поселения исмаилитов в Кухистане. Насави, биограф хорезм-шаха Джелал ад-Дина, ярко рисует эту сцену: «Трое фидаев набросились на Оркхана и убили его за пределами города. Затем вошли в город со своими кинжалами в руках и выкрикивали имя Ала ад-Дина до тех пор, пока не дошли до ворот дворца визиря Шараф аль-Мулька. Они вошли в канцелярию, но не нашли его, так как он в это время был во дворце у султана. Они ранили слугу и выбежали из здания, выкрикивая свой боевой клич и хвастаясь успехом. Простые люди швыряли в них камни с крыш домов, пока не забили их до смерти. Испуская дух, они кричали: Мы приносим себя в жертву нашему Владыке Ала ад-Дину!».
Именно в это время Бадр ад-Дин Ахмад, посланник Аламута, находился в пути, чтобы встретиться с султаном. Узнав об этих событиях, он, естественно, встревожился, как его встретят, написал визирю и попросил у него совета, продолжать ли ему путь или повернуть назад. Боясь за свою жизнь, визирь был только рад принять посланника исмаилитов в надежде, что его присутствие «оградит его от ужасной судьбы и смерти, выпавшей на долю Оркхана». Поэтому он посоветовал посланнику присоединиться к нему и пообещал сделать все возможное, чтобы помочь ему в миссии.
Теперь эти двое ехали вместе, и визирь прилагал все усилия, чтобы втереться в доверие к своему внушающему страх гостю. Однако их дружбу омрачил прискорбный инцидент. «Когда они достигли равнины Сераб, то немного выпили, и последствия возлияния начали сказываться на Бадр ад-Дине; он сказал: Даже в вашей армии у нас есть фидаи; они занимают прочное положение и выглядят как ваши люди некоторые из них работают на конюшне, а другие на службе у главного герольда султана. Шараф аль-Мульк настоял, чтобы увидеть их, и дал ему свой платок в качестве охранной грамоты. Тогда Бадр ад-Дин позвал к себе пятерых фидаев, и, когда они пришли, один из них, дерзкий индус, сказал Шараф аль-Мульку: У меня была возможность убить тебя в такой-то день в таком-то месте, но я не сделал этого, потому что я еще не получил приказ заняться тобой. Когда Шараф аль-Мульк услышал эти слова, то сбросил плащ, сел перед ним в одной рубашке и сказал: А что за причина? Чего хочет от меня Ала ад-Дин? За какой грех или какие мои недостатки он жаждет моей крови? Я такой же его раб, как и раб султана, и вот я перед тобой. Делай со мной, что хочешь!» Весть об этом достигла султана, который пришел в ярость от такого самоунижения Шараф аль-Мулька и тут же приказал ему сжечь пятерых фидаев заживо. Визирь молил помиловать их, но напрасно, и был вынужден исполнить приказ султана. «У входа в его шатер был разожжен огромный костер, и в него бросили пятерых фидаев. Пока они горели, то кричали: Мы приносим себя в жертву нашему Владыке Ала ад-Дину!, пока их души не покинули тела, превратившиеся в золу, которую развеяли ветры». В качестве дополнительной меры предосторожности султан велел казнить и главного герольда за его халатность.