* * *
А за воротами этой общины проходила обычная московская жизнь. С несправедливостью, грязью, нищетой, тяжким детским трудом. Городские власти не утруждали себя тем, чтобы заглядывать в трактиры, лавочки и мастерские и проверять, как там живется самым молодым сотрудникам. Однако, если факт чрезмерной эксплуатации детей сам лез на глаза городовому, он мимо факта не пройдет, он доблестный, хотя и толстый. И в газетах то и дело попадались сообщения с заголовками типа «Еще непосильная ноша», «Опять непосильная кладь» или «Опять ребенок вместо лошади».
К примеру, как-то по Всехсвятской улице (нынешней улице Серафимовича) шел Дмитрий Маторин, тринадцати лет, и «нес на голове непосильную ношу, часто снимал ее с головы и останавливался, чтобы передохнуть». Он попался на глаза городовому, тот вызвал дворников, и в результате мальчик вместе с ношей оказался в участке.
Выяснилось, что он по указанию хозяина, Василия Рожкова, несет ни много и ни мало двухпудовый кузов от извозщичьих саней с Большой Дорогомиловской улицы на Большую Полянку.
А что же, тебе хозяин на извозчика дал? спросили у мальчика.
Нет, а на гостинцы пятачок подарил, ответил Маторин.
«Рожков привлечен к ответственности», так заканчивалась журналистская заметка.
Сестры Иверской общины были далеки от всего этого. Хотя «заказчиком» Мити Маторина был их сосед по Полянке.
Храм с подлазом
Церковь Григория Неокесарийского (Большая Полянка, 29) построена в 1679 году Иваном Кузнечиком и Карпом Губой.
В основе храма, разумеется, была легенда. Даже несколько. По одной царь Василий II, возвращаясь из плена, наконец увидал родной Кремль. И так растрогался, что дал обет построить в этом месте храм. А поскольку радостное происшествие случилось 17 ноября 1445 года, в день Григория Неокесарийского, то именно этому, не слишком популярному на нашей родине святому, и была посвящена новая церковь.
Поговаривали также, что именно в этом храме Алексей Михайлович венчался со своей женой Натальей Кирилловной Нарышкиной. Доходили до того, что уверяли здесь, именно здесь крестился Петр Первый.
А что же, тебе хозяин на извозчика дал? спросили у мальчика.
Нет, а на гостинцы пятачок подарил, ответил Маторин.
«Рожков привлечен к ответственности», так заканчивалась журналистская заметка.
Сестры Иверской общины были далеки от всего этого. Хотя «заказчиком» Мити Маторина был их сосед по Полянке.
Храм с подлазом
Церковь Григория Неокесарийского (Большая Полянка, 29) построена в 1679 году Иваном Кузнечиком и Карпом Губой.
В основе храма, разумеется, была легенда. Даже несколько. По одной царь Василий II, возвращаясь из плена, наконец увидал родной Кремль. И так растрогался, что дал обет построить в этом месте храм. А поскольку радостное происшествие случилось 17 ноября 1445 года, в день Григория Неокесарийского, то именно этому, не слишком популярному на нашей родине святому, и была посвящена новая церковь.
Поговаривали также, что именно в этом храме Алексей Михайлович венчался со своей женой Натальей Кирилловной Нарышкиной. Доходили до того, что уверяли здесь, именно здесь крестился Петр Первый.
Но это, конечно, не больше, чем вымыслы.
Храм, однако же, вышел на славу. Первый этаж его расписан наподобие одного из известнейших российских памятников церкви Воскресения на Дебре (г. Кострома). Кстати, с возникновением поволжского «оригинала» тоже связана довольно симпатичная легенда. Якобы Кирилл Исаков, костромской торговец, ведший дела с Англией, получил от своих иноземных партнеров вместо бочки с вином бочку с золотом. Будучи предпринимателем кристальной честности, Кирилл счел невозможным просто так воспользоваться этой щедростью судьбы и написал об ошибке своим иностранным партнерам. Те испугались не на шутку ладно бы просто потеря драгоценных металлов, дело пахло серьезным судебным процессом за ввоз контрабандного золота. В результате англичане попросили своего российского партнера употребить это золото «на богоугодное дело», и возникла известная церковь.
Изразцы же храма на Полянке сделаны известным мастером Степаном Полубесом.
Эта церковь поражала, завораживала москвичей. Аполлон Григорьев восхищался: «Остановитесь на минуту перед низенькой, темно-красной с луковицами-главами церковью Григория Неокесарийского. Ведь, право, она не лишена оригинальной физиономии, ведь при ее созидании что-то явным образом бродило в голове архитектора, только это что-то в Италии выполнил бы он в больших размерах и мрамором, а здесь он, бедный, выполнял в маленьком виде да кирпичиком; и все-таки вышло что-то, тогда как ничего, ровно ничего не выходит из большей части послепетровских церковных построек. Я, впрочем, ошибся, сказавши, что в колоссальных размерах выполнил бы свое что-то архитектор в Италии. В Пизе я видел церковь Santa Maria della Spina, маленькую-премаленькую, но такую узорчатую и вместе так строго стильную, что она даже кажется грандиозною».
Даже строгие авторы известного путеводителя «По Москве» (издание братьев Сабашниковых, 1917 год), как только речь зашла об этом храме, сбились с интонации, заговорили словно древние былинники: «Поодаль, на правой стороне переулка виднеется группа убогих деревянных поповских домиков на типично замоскворецком «монастыре». Среди них возвышается сказочно красивый храм Григория Неокесарийского, что при Полянке (или что в Дербицах, как его звали в старину), построенный в 16681679 гг. «из казны Великого Государя царя Алексея Михайловича» по указанию духовника его, Андрея Саввинова, бывшего священника прежней здешней деревянной церкви Григория Неокесарийского Главная красота в наружной отделке храма его «ценинное» убранство, пояс цветных изразцов XVII в., блещущих свежими красками, точно они сделаны вчера. Сохранилась и древняя раскраска церкви. Все вместе характеризует пристрастие эпохи к яркой красочности. Войдем во вторые ворота церковного двора. Красивы детали, напр., наддверные кокошники в главном кубе храма. Очень хороши оконные наличники, видные сбоку, со двора. Из пристроек левая от главного входа относится к 1834 г.; она грубо нарушает изящную архитектуру храма, не щадя его деталей; правая старая, может быть, современная построению храма. Над главным входом, по-видимому, когда-то был соответствующий изразцовый фриз; в дверной арке уцелела раскраска, сохранившаяся и на других тесаных архитектурных деталях храма. Прелестна колокольня, с ее расцвеченными жгутами, служащая и входом в храм.
Внутри храма замечательный изразчатый портал и ряд старинных икон; есть писанная царским изографом Симоном Ушаковым; напр., икона «Верую во единого Бога»».
* * *
В 1960-е храм, к тому моменту приспособленный под городские нужды, был отреставрирован и приобрел весьма оригинальный вид. Под колокольней, выходящей своим корпусом на тротуар, было прорублено для пешеходов прямоугольное отверстие, своего рода подлаз. Человек как бы на секунду входил в церковь и тотчас же из нее выходил. Общий вид храма, разумеется, от этого не выиграл, однако москвичам было удобно. Опять же, редкостный аттракцион.
Но сравнительно недавно храм передан Патриархии, вновь отреставрирован, и колокольня его наконец обрела целостность.
* * *
А неподалеку (дом 37) стоит церковь Успения в Казачьей слободе. Она ненамного моложе построена в 1695 году. Но, небогатая на слухи и события, значительно проигрывает и внешне, и по репутации. Тот же Аполлон Григорьев писал: «Вот мы дошли с вами до Полянского рынка, а между тем уже сильно стемнело. Кой-где по домам, не только что по трактирам, зажглись огни.
Не будем останавливаться перед церковью Успенья в Казачьем. Она хоть и была когда-то старая, ибо прозвище ее намекает на стоянье казаков, но ее уже давно так поновило усердие богатых прихожан, что она, как старый собор в Твери, получила общий, казенный характер. Свернемте налево. Перед нами потянулись уютные, красивые дома с длинными-предлинными заборами, дома большею частью одноэтажные, с мезонинами. В окнах свет, видны повсюду столики с шипящими самоварами; внутри глядит все так семейно и приветливо, что если вы человек не семейный или заезжий, вас начинает разбирать некоторое чувство зависти. Вас манит и дразнит Аркадия, создаваемая вашим воображением, хоть, может быть, и не существующая на деле».
То есть незначительное вроде окружение в действительности казалось много интереснее, чем этот храм.
Правда, поговаривают, что последний (перед закрытием в 1930-е годы) настоятель храма, о. Андрей вместе с последним старостой, Д. М. Рогаткиным-Ежиковым написали вместе величайший, немыслимый труд по истории церкви, да и казачества вообще. Но труд пропал вместе со всем архивом храма, и доподлинно судить о нем, увы, не представляется возможным.
Жилище детишек и бабушек
Доходный дом (Большая Полянка, 44) построен в 1914 году по проекту архитектора Г. Гельриха.
Этот домина доходный, огромный даже по нынешним меркам несколько лет слыл одним из замоскворецких интеллигентских оазисов. Здесь в 1931 году в обычной коммуналке поселилось семейство живописца Льва Бруни, конструктивиста и акварелиста. Впрочем, конструктивизм здесь был скорее реверансом в сторону эпохи (хотя Лев Александрович не гнушался поучаствовать в какой-нибудь авангардистской выставке, представив строгой публике, к примеру, «разбитую бочку из-под цемента и стекло, пробитое пулей»).
Но главным для него все-таки были акварельные работы, относительно традиционные. Он говорил: «У меня в жилах течет не кровь, а акварель».
«В его благородном облике было что-то от мастерового. Я тогда впервые подумала, что искусство художника это прежде всего большой и тяжелый физический труд. Седые, редеющие волосы, высокий, с залысинами, лоб, мохнатые, кустистые брови. Небольшие глаза посажены глубоко, левый немного косит Глаза его сразу схватывают тебя», писала в мемуарах Л. Б. Либединская.
Сюда нередко заходил Осип Мандельштам добрый приятель и вместе с этим один из любимых поэтов Бруни. Лев Александрович писал: «Как в поэзии Мандельштам сделал из русского языка латынь не потому, что язык нашел свои законченные формы и перестал развиваться, а потому, что еврейская кровь требует такой чеканки, что вялостью кажется еврею гибкость русского языка, такое же желание вылить свое живописное чувство в абстрактные, т.е. в органические формы есть и у Альтмана».
Мандельштам читал свои «чеканные» стихи в то время, как Лев Бруни писал свои пейзажи.
Правда, Осип Эмильевич несколько недолюбливал брата акварелиста, Николая Александровича тоже поэта, футболиста, а впоследствии даже священника. Недолюбливал как раз из-за поэзии считал ее весьма посредственной. Говорил о стихах Николая Бруни: «Бывают стихи, которые воспринимаю как личное оскорбление».
Вставил его под своим именем в «Египетскую марку». Откровенно насмешничал:
« Николай Александрович, отец Бруни! окликнул Парнок безбородого священника-костромича, видимо еще не привыкшего к рясе и державшего в руке пахучий пакетик с размолотым жареным кофе. Отец Николай Александрович, проводите меня!
Он потянул священника за широкий люстриновый рукав и повел его, как кораблик. Говорить с отцом Бруни было трудно. Парнок считал его в некотором роде дамой».
И все ему прощалось Осипу Эмильевичу, и бывал он каждый раз желанным гостем в доме, где, по словам все той же Либединской, «было много всего детей и бабушек, картин и книг, стихов и музыки, споров об искусстве, гостеприимства и бескорыстия. Мало было жилплощади и денег Если узнавали, что где-то беда, кидались не затем, чтоб выразить сочувствие, а для того, чтобы помочь. Здесь с благодарностью принимали радость и мужественно встречали горе. Здесь не боялись никакой работы: чисто вымытый пол или до блеска протертое окно вызывали такое же горячее одобрение, как прозрачные и мечтательные акварели, созданные руками хозяина дома Здесь все сделано хозяйскими руками: украшения на елке, ржаные медовые пряники в виде сказочных зверей и растений, разрисованные белой глазурью, абажур на лампе, кушанья на столе, игрушки из корней и бересты».