И вряд ли кто-нибудь из многочисленных участников этой идиллии знал, что еще в девятнадцатом столетии стоял на этом месте скромный деревянный домик, в котором доживал свой век художник Василий Андреевич Тропинин.
* * *
А на противоположной стороне Большой Полянки стоит один из самых мрачных особняков Москвы (дом 45). Он был построен в 1907 году в стиле, совсем не свойственном нашему городу, по крайней мере в ту эпоху башенки, шпили, стрельчатые арки. Словом, мрачное средневековье.
Неудивительно, что про него тут же сложили страшную историю. Якобы дочь хозяина этого дома убежала вместе с итальянским оперным певцом. Некоторое время все у них в Италии шло легко, изящно, безмятежно. Но, когда девушка забеременела, певец, недолго думая, бросил ее на произвол судьбы.
Та пожаловалась на судьбу отцу. Отец незамедлительно прибыл в Италию, привез заблудшую девицу в родной дом и запер ее вместе с новорожденным ребенком в тесной башенке. Но та не вынесла долгого заточения сначала умертвила своего ребенка, а затем покончила с собой.
Дальше версии расходятся. По одной из них, отец, узнав об этом, застрелился. По другой поехал вновь в Италию, нашел подлого соблазнителя и застрелил его.
Эта история была настолько популярной, что одну из ее версий живописал сам В. В. Вересаев: «На одной из больших улиц Замоскворечья стоит вычурно-красивый, угрюмо-пестрый дом. Его выстроил для себя один богатый сибирский золотопромышленник. Заказал архитектору проект, одобрил, заключили договор. В договор промышленник ввел огромную неустойку, если работа не будет закончена к условленному сроку. Во время стройки придирался, тормозил, заставлял снова и снова переделывать. Архитектор увидел, что попал в когти дьявола, что к сроку заказа не кончит; уплатить же неустойки он не имел возможности. И повесился в этом самом доме, который построил.
Хозяин поселился в доме с девушкой-дочерью. Она влюбилась в певца итальянской оперы. Отец, конечно, и думать ей запретил о подобном замужестве. Она убежала с итальянцем за границу. Отец остался жить один в огромном доме. Сильно злобился на дочь и сильно по ней тосковал. Тоска победила. Поехал за границу отыскивать дочь. Отыскал ее, брошенную итальянцем, в нужде, беременную».
Привез домой и заточил в высокой башне.
Неизвестно, какая из версий верна. Может быть, вообще никакая. Но, так или иначе, дом пользовался среди москвичей отнюдь не доброй славой.
Впрочем, после революции история успешно позабылась. Поначалу здесь открылся детский приют «Пчелка», затем один из первых столичных домов пионеров (в нем занимался знаменитый скульптор Аникушин, автор памятника Пушкину в Санкт-Петербурге).
А в Великую Отечественную войну здесь шили валенки.
Сергей Александрович как пациент
Главный усадебный флигель (Большая Полянка, 52) построен в начале XIX века.
Это здание есенинское место. Правда, связано оно с поэтом далеко не самым безмятежным образом.
Раньше здесь располагалась психлечебница (официальное название Профилакторий профессиональных заболеваний имени Шумской). В 19231924 годах Есенин в ней лежал.
Это здание есенинское место. Правда, связано оно с поэтом далеко не самым безмятежным образом.
Раньше здесь располагалась психлечебница (официальное название Профилакторий профессиональных заболеваний имени Шумской). В 19231924 годах Есенин в ней лежал.
Конечно, он не афишировал свое пребывание. Тем более, что в это время он стал особенно тяжел в общении. Одна из многочисленных его поклонниц, Надежда Вольпин вспоминала, как нашла его в скорбном учреждении на улице Полянке: «Сергей при новой встрече сообщает, что скоро ляжет в санаторную больницу. Уже все улажено: больница где-то в Замоскворечье; «то ли Пятницкая, то ли Полянка Ну, Галя (Бениславская АМ) будет знать точно». И берет с меня слово, что я непременно там его навещу. «Адрес возьмешь у Гали».
Так-то! Ей он доверяет, а как дошло до дела, Галина Артуровна не захотела сообщить мне адрес, не передала Есенину мое письмо Незадолго до больницы я сказала, наконец, Сергею, что будет ребенок. Это его не порадовало у него уже есть дети и с ними он разлучен. Я заодно даю понять, что отнюдь не рассчитываю на брачные узы: вряд ли, говорю, возможно совместить две такие задачи растить здорового ребенка и отваживать отца от вина. И вот теперь, когда ему ложиться на лечение, я спрашиваю, очень ли его угнетает мысль о моем материнстве. И добавляю: «Если так, ребенка не будет». Боюсь, он угадал и заднюю мысль: «ни ребенка, ни меня». Он уверяет с жаром: дело не в нем. «Мужчина всегда горд, когда женщина хочет иметь от него дитя (он сказал именно «дитя» не «ребенка»). Если же он меня отговаривает, так это, твердит он, с думою обо мне: вряд ли, мол, я со всей ясностью представляю себе, насколько ребенок осложнит мне жизнь»».
Пациентом Сергей Александрович был не особо спокойным. Рюрик Ивнев вспоминал: «Еще до отъезда Есенина на Кавказ я навестил его в больнице на Полянке 15. Это было своеобразное лечебное заведение, скорее похожее на пансионат. У Есенина была своя комната большая, светлая, с четырьмя окнами. Опять встреча, поцелуи, расспросы. На вид Есенин был совершенно здоров».
Но затем вдруг последовал такой диалог:
Перейдем отсюда скорей. Здесь опасно, понимаешь? Мы здесь слишком на виду, у окна
Пересели.
Ну вот, здесь мы в полной безопасности.
Но какая же может быть опасность?
О, ты еще всего не знаешь. У меня столько врагов. Увидели бы в окно и запустили бы камнем. Ну и в тебя могли бы попасть. А я не хочу, чтобы ты из-за меня пострадал.
Есенин для чего-то принялся писать антисоветский манифест: «Россияне! Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем.
Тяжелое за эти годы состояние государства в международной схватке за свою независимость случайными обстоятельствами выдвинуло на арену литературы революционных фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но ничуть не перед искусством»».
Для чего нужно было это воззвание? Что собирался делать с ним Сергей Есенин? Где публиковать? Бог весть.
Мог убежать, напиться, наскандальничать. Вот, например, один из протоколов: «Сего числа в отделение явился милиционер поста 231 т. Громов, который, доставив с собой неизвестного гр-на в нетрезвом виде, заявил: «Ко мне на пост пришел служащий из кафе «Домино» и попросил взять гражданина, который произвел драку. Когда я пришел туда и попросил выйти его из кафе и следовать в отделение, на что он стал сопротивляться, но при помощи дворников его взяли и силой доставили в отделение. Дорогой он кричал: «бей жидов», «жиды предали Россию» и т. д. Прошу привлечь гражданина к ответственности по ст. 176 за погромный призыв».
Допрошенный по сему делу, по вытрезвлении, неизвестный назвался гражданином Есениным Сергеем Александровичем, поживающим в санатории для нервнобольных, Полянка, дом 52:
«Виновным себя ни в чем не признаю. Я вышел из санатория, встретился с приятелями, задержался и опоздал в санаторий, решил пойти в кафе, где немного выпил и с тех пор ничего не помню, что я делал и где был»».
Впрочем, восстановить забытую Есениным картину было просто ведь свидетелей хватало. Вот, к примеру, показания одного из них: «Я сидел в клубе поэтов и ужинал. Вдруг влетели туда Есенин и Ганин. Не говоря ни слова, Есенин
и Ганин начали бить швейцара и продолжая толкать и бить присутствующих, добрались до сцены, где начали бить конферансье. Пришедший милиционер просил всех разойтись, но Есенин начал бить по лицу милиционера, последний при помощи дворника усадил его на извозчика и отправил в отделение. Он, Есенин, все же бил опять дворника и милиционера. Подбежавший второй милиционер на помощь получил от Есенина несколько ударов по лицу. Затем Есенин начал бить и дворников».
* * *
А впрочем, вынужденный отдых все равно пошел поэту на пользу. Многие знакомые радостно отмечали, что Сергей за время пребывания в больнице внешне поздоровел, порозовел и располнел. Кроме того, именно здесь было написано одно из самых примечательных его стихотворений:
Вечер черные брови насопил.
Чьи-то кони стоят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?
Не храпи, запоздалая тройка!
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
Упокоит меня навсегда
Позабуду я мрачные силы,
Что терзали меня, губя.
Облик ласковый! Облик милый!
Лишь одну не забуду тебя.
Это стихотворение было посвящено актрисе Августе Миклашевской роман с ней пришелся как раз на то время. Миклашевская не жаловала пациента частыми визитами, за что даже получила нагоняй от Айседоры. Встреча Миклашевской и Дункан пришлась как раз на время пребывания Есенина в лечебнице. Августа Леонидовна писала в мемуарах: «Я впервые увидела Дункан близко. Это была крупная женщина, хорошо сохранившаяся. Своим неестественным, театральным видом она поразила меня. На ней был прозрачный хитон, бледно-зеленый, с золотыми кружевами, опоясанный золотым шнуром, с золотыми кистями и на ногах золотые сандалии и кружевные чулки. На голове зеленая чалма с разноцветными камнями. На плечах не то плащ, не то ротонда бархатная, зеленая, опушенная горностаем. Не женщина, а какой-то очень театральный король.
Мы встали, здороваясь с ней. Она смотрела на меня и говорила: «Ти отнял у меня мой муш!» У нее был очень мягкий акцент. Села она возле меня и все время сбоку посматривала: «Красиф? Нет, не ошень красиф. Нос красиф? У меня тоже нос красиф. Приходить ко мне на чай, а я вам в чашку яд, яд положу, мило улыбалась она мне. Есенин в больниц, вы должны носить ему фрукты, цветы!» И вдруг неожиданно сорвала с головы чалму: «Произвел впечатлень на Миклашевскую, теперь можно бросить». И чалма и плащ полетели в угол. После этого она стала проще, оживленнее: «Вся Европа знайт, что Есенин мой муш, и первый раз запел про любоф вам? Нет, это мне! Есть плехой стихотворень «Ты простая, как фсе», это вам!» И опять: «Нет, не очень красиф!»»
Стихотворение Есенин прочитал своей возлюбленной лишь после выписки. Об этом тоже упомянуто в мемуарах: «Мы встречались с Есениным все реже и реже Встретив случайно на улице возле Тверского бульвара, он соскочил с извозчика, подбежал ко мне: «Прожил с вами всю нашу жизнь. Написал последнее стихотворение: