В обычных казенных гимназиях подобное не наблюдалось.
Табачная лавка в старинном дворце
Дом полковника Хлебникова (улица Маросейка, 17) построен в 1782 году по проекту (предположительно) архитектора В. Баженова.
Дом 17 на Маросейке, в котором ныне располагается Белорусское посольство, в общем-то, ничем особенным не выделяется. Синенький домик с беленькими, пусть и многочисленными украшениями. Москвичей таким не удивишь. Разве что надпись над воротами своеобразная: «Свободен от постоя». Эта надпись сохранилась со времен дореволюционных и обозначает, что владелец внес некую сумму на строительство казарм и, следовательно, военных квартирантов к нему подселять не следует.
А между тем в начале девятнадцатого века этот дом считался одним из самых примечательных дворцов первопрестольной. И, не в последнюю очередь, благодаря его росписям.
Он был построен архитектором Василием Баженовым для некого полковника М. Хлебникова. Впрочем, то, что дом дело рук Баженова, всего-навсего предположение, как почти что во всех случаях, связанных с именем этого загадочного и таинственного архитектора-масона.
Спустя десятилетие Хлебников продал свою недвижимость более знаменитому военнослужащему, П. А. Румянцеву, прозванному за одну из своих многочисленных викторий Задунайским.
Он был построен архитектором Василием Баженовым для некого полковника М. Хлебникова. Впрочем, то, что дом дело рук Баженова, всего-навсего предположение, как почти что во всех случаях, связанных с именем этого загадочного и таинственного архитектора-масона.
Спустя десятилетие Хлебников продал свою недвижимость более знаменитому военнослужащему, П. А. Румянцеву, прозванному за одну из своих многочисленных викторий Задунайским.
Скромностью Петр Александрович не отличался и распорядился расписать покои сценами собственных триумфов. Поэтому, когда в 1796 году этот военнослужащий почил в Бозе, его сын, граф Николай Петрович унаследовал весьма своеобразное жилище.
Один из современников, писатель М. Дмитриев сообщал: «Мы остановились на Маросейке, в доме канцлера, графа Николая Петровича Румянцева В нем, кроме штофных обоев и других украшений, каких я еще не видывал, замечательна была зала в два света, то есть в два этажа окон. Она была расписана альфреско (то есть по сырой штукатурке АМ.), и над всеми окнами были изображены победы отца хозяина, фельдмаршала графа Румянцева Над дверьми же изобразил он: на одной себя, облокотившегося на балкон и смотрящего вниз, а над другой себя же и своего зятя, живописца, расписывавшего эту комнату, с маленьким арабом, подающим ему шоколад Мне отвели подле самой этой залы две китайские комнаты, то есть оклеенные китайскими бумажными обоями с изображением сцен из китайской жизни. Никогда еще я не был так помещен великолепно! Но главное: из моей комнаты был угловой балкон, с которого видна большая часть Москвы и все Замоскворечье. Такого вида я не встречал и в Петербурге! Мне объяснил архитектор Маслов, что дом Румянцева занимает самый высокий пункт Москвы, даже выше Кремля с его горою.
На другой же день утром ко мне вошел седенький старичок в сером нанковом сюртуке и спрашивал меня, доволен ли я своим помещением? Я благодарил и сказал, что доволен, не зная, кто меня спрашивает, и полагая, что это дворецкий хозяина. Но каково же было мое удивление, увидевши вечером этого старичка у дяди и заметивши на нем александровскую звезду. Дядя хотел меня представить, но он сказал: «Мы уже познакомились; я был у Михаила Александровича с визитом». Это был брат хозяина, действительный тайный советник граф Сергей Петрович Румянцев, член Государственного Совета и бывший при Екатерине посланником в Пруссии».
Граф Николай Петрович, видимо, ценил доставшиеся ему росписи. Еще бы ведь это был тот легендарный коллекционер Румянцев, который создал знаменитый Румянцевский музей, впоследствии разросшийся до самой главной государственной библиотеки. Но спустя некоторое время после смерти этого ценителя художеств дом получил нового владельца, который к росписям отнесся без особенного пиетета.
Тот же господин Дмитриев писал: «Этот дом был после продан какому-то купцу, который в нижнем этаже понаделал магазинов, и я видел на половинке одной двери уже другого араба, с трубкой табаку: тут продавался табак. Так исчезают у нас все памятники и все предания: вероятно, в изображении баталий Румянцева и поднесения ему ключей от города невежа новый владелец не разумел их значения и принимал за сказочных богатырей».
Занятно, что почти никто из современников не усмотрел в румянцевских «альфреско» столь очевидного с нынешней точки зрения нескромного бахвальства. Еще одна москвичка того времени, Е. П. Янькова также сокрушалась: «Румянцевский дом был на Покровке, и там во многих комнатах на потолках были рисованные и барельефные изображения баталий, где участвовал Задунайский. Потом этот дом купил какой-то купец и, конечно, соскоблил и счистил все эти славные воспоминания, а вместо них, пожалуй, велел намалевать разные цацы и по пряничному разукрасил стены».
На самом деле упрекать новых владельцев было не в чем. Они (а особняком в разное время и по разным сведениям владели Куманины, Каулины, Щегловы, Усачевы и Грачевы), в отличие от богачей Румянцевых, были поставлены перед необходимостью собственноручно зарабатывать себе на жизнь, и «араб с трубкой табаку» был, в общем-то, вполне естественным рекламным ходом.
Последний же владелец Митрофан Грачев и вовсе перестроил здание, снабдив его собственным вензелем буковкой «Г». И это «Г» по сей день украшает белорусское посольство, как и извещение «Свободен от постоя».
* * *
А напротив дворца и по сей день высится церковь Косьмы и Дамиана. И сегодня и сто лет назад здесь каждый день проходит служба, и практически ничто не нарушает благости этого места. Разве что изредка в газете промелькнет такого рода сообщение: «В день Христова Воскресения, во время утрени, в церкви Косьмы и Дамиана на Маросейке оборвалось маленькое паникадило с четырьмя свечами, висевшими против иконостаса; при падении своем оно задело по плечу купца Шиканова, стоявшего как раз на этом месте. Ушиб был незначительный, но зато случай этот наделал большой переполох в храме между богомольцами. Старостою церковным при этом храме состоит известный богач С. И. Корзинкин, который, как водится, мало заботится о безопасности прихожан церкви, подвергающимся таким несчастьям, как падения паникадила».
И снова тишь да гладь.
Московская армянская столица
Главное здание Лазаревского института восточных языков (Армянский переулок, 2) построено в 1823 году.
Люди приезжие и даже коренные москвичи иной раз удивляются дескать, надо же какое совпадение, Армянское посольство и находится в Армянском переулке. Ведь не могли же переулку дать название по посольству, правильно? А значит совпадение.
В действительности все не так. Да, переулок в честь посольства здесь никто не называл. Но и совпадения тут тоже никакого нет. Просто между Маросейкой и Мясницкой издавна сформировался небольшой армянский городок. Своего рода московская армянская столица.
Первое упоминание об армянском поселении в этих краях относится к 1390 году летопись, как водится, рассказывает о крупном пожаре. А в пятнадцатом-шестнадцатом столетиях, когда Армения была полностью оккупирована Персией и Турцией, приток в Москву армян-мигрантов стал довольно ощутимым. Русское правительство этому не препятствовало, а наоборот, способствовало. Царь Петр, например, издал такой указ: «Мы, с особливой ко оному народу имеющейся нашей императорской милостью, через сие объявляем, дабы они внутрь нашего государства безо всякого опасения приезжали, и ежели пожелают, селились и жили, и торги свои свободно и безо всякого препятствия отправляли, обнадеживая, что мы не токмо их купечество защищать и к свободному отправлению оного всякое потребное вспоможение учинить повелели, но и еще для вящей прибыли и пользы некоторыми особливыи привилегиями снабдевать и всемилостивейше жаловать будем».
Незадолго же до этого опубликован был указ Сената: «Персидский торг умножить и Армян как возможно приласкать и облегчить в чем пристойно, дабы тем подать охоту для большого их приезда».
Это не удивительно ведь мигранты из Армении выгодно отличались от других приезжих. Приветливые, работящие, предприимчивые (не только купцы в Москве славились армянские врачи, ювелиры, строители), они довольно быстро уживались с коренным московским населением. Причин тому было немало в первую очередь, конечно, общая религия и природная неконфликтность «новых москвичей».
Конечно, вновь приехавшие стремились поселиться там, где проживали их бывшие соотечественники. Армянская колония росла. И в скором времени на карте города возникло и официальное название Армянский переулок.
* * *
Владение же 2 ведет свою историю с начала восемнадцатого века, когда Игнатий Францевич Шериманян, владелец штофной мастерской (на паях с графом Апраксиным и бароном Шафировым армянский бизнес не был ограничен рамками национальности, а легко сливался с бизнесом российским) построил здесь дом.
В 1758 году здание приобрел предприниматель Лазарь Лазарян (для простоты общения отбросивший армянское окончание фамилии и переименовавший себя в Лазарева). Лазаревы сразу сделались людьми заметными в российской жизни. В частности, сын Лазаря Назаровича, Иван Лазаревич был крупным государственным чиновником, общественным деятелем и добился разрешения построить сразу две армянские церкви в Санкт-Петербурге (ни много ни мало на Невском проспекте) и в Москве, между Маросейкой и Мясницкой улицей (последняя, увы, не сохранилась).
До этого московские армяне посещали храмы русские, подав перед этим челобитную. Например, вот такую: «О дозволении им бысть их для торговли в Российском государстве ходить в Российскую церковь исповедоваться у российских священников и приобщаться святых тайн как содержащим христианскую веру, чтобы в отдалении от церквей своих не умирать без покаяния».
Власти, разумеется, не бывали против.
Иван Лазаревич также озаботился и об образовании юных армян, желая, чтобы они, с одной стороны, получали качественные знания, в том числе и о своей культуре, а с другой стороны, сызмальства привыкали общаться с русскими сверстниками. Ведь жить в эмиграции и сохранять свои национальные традиции искусство, которому следует обучать особенно.