Долго перед этим лазали по храму реставраторы с печальными глазами. Им все-таки позволили проститься с храмом по-своему, по-реставраторски сделать обследования, замеры, фотографии.
Краевед Юрий Федосюк оставил описание того, как храм Успения сносили: «Разбирали красавицу церковь на моих глазах: сначала купола, затем ярус за ярусом, наконец, мощное основание. Это походило на медленную, мучительную казнь четвертованием».
От Успенской церкви остался небольшой пристрой (в нем в наши дни находится еще одно кафе), дом притча (в нем, точнее говоря, в его подвалах, московские чекисты приводили в действие смертные приговоры) и один наличник (он прикреплен к стене Донского монастыря).
Сеть бульварных отелей
Гостиничные здания (улица Покровка, 1618) построены в начале XIX века по проекту архитектора В. Стасова.
Эти невысокие и неприметные строения, стоящие по обе стороны Покровки, друг напротив друга, на самом деле часть большой гостиничной сети.
Павел Первый, придя к власти, вдруг задумался: а почему это в Москве с нормальными бюджетными гостиницами жуткая проблема? И велел построить сеть гостиниц на пересечении радиальных улиц и Бульварного кольца. Что и было сделано. Частично.
Зато там, где гостиницы все-таки успели появиться (а появились бы, наверное, везде, если бы заговорщики Павла не свергли), образовались очень милые, недорогие и удобные пристанища для путешественников. Притом на жизнь города эти новшества не повлияли никак: вся суета располагалась во внутренних дворах. Именно там устраивали на постой коляски приезжающих, там располагались конюшни, там расторопные кухонные мальчики раздували с утра самовар.
Снаружи ничего этого видно не было.
Впрочем, по-настоящему в историю вошел один лишь дом номер 16 по Покровке, где в 1913 году был размещен кинотеатр «Волшебные грезы». Он не был слишком уж шикарным, и путеводитель по Москве о нем отчитывался кратко и без видимых восторгов: «В театре 327 мест; музыкальная иллюстрация немых фильмов рояль; в фойе играет оркестр в составе 8 чел., читальный зал, шахматы и шашки, буфет».
Валентин Катаев вспоминал: «Кинотеатр «Волшебные грезы», куда мы ходили смотреть ковбойские картины, мелькающие ресницы Мери Пикфорд, развороченную походку Чарли Чаплина в тесном сюртучке, морские маневры окутанные дымом американские дредноуты с мачтами, решетчатыми как Эйфелева башня
А позади бывшая гренадерская казарма, где в восемнадцатом году восставшие левые эсеры захватили в плен Дзержинского».
Но главным все-таки был не кинотеатр: «В том же доме, где помещались «Волшебные грезы», горевшие по ночам разноцветными электрическими лампочками, находилось и то прекрасное, что называлось у нас с легкой руки ключика (Юрия Олеши АМ.) на ломаном французском языке «экутэ ле богемьен», что должно было означать «слушать цыган».
Пока из окон «Волшебных грез» долетали звуки фортепьянного галопа, крашеные двери пивной то и дело визжали на блоке, оттуда на морозный воздух вылетали облака пара, и фигуры в драповых пальто с каракулевыми воротниками то и дело по двое, по трое бочком спасались от снежных вихрей там, где на помосте уже рассаживался пестрый цыганский хор.
Мы с ключиком в надвинутых на глаза кепках, покрытых снегом, входили в эту второразрядную пивнушку, чувствуя себя по меньшей мере гусарами, примчавшимися на тройке к «Яру» слушать цыган».
Мы с ключиком в надвинутых на глаза кепках, покрытых снегом, входили в эту второразрядную пивнушку, чувствуя себя по меньшей мере гусарами, примчавшимися на тройке к «Яру» слушать цыган».
Кинотеатр с таким упадническим именем, как ни странно, просуществовал до 1930 года. И неизбежное переименование, наконец, свершилось. «Волшебные грезы» вдруг стали «Авророй». Из огня, да в полымя.
Конечно же, имелся в виду крейсер, давший залп к началу революции. Однако московская интеллигенция, в отличие от ленинградской, все-таки воспринимала это слово как имя богини утренней зари.
Кинотеатр пользовался популярностью. Юрий Нагибин вспоминал о нем: «Сюда мы убегали с уроков смотреть захватывающие немые фильмы с веселым, вечно улыбающимся Дугласом Фэрбенксом, лучшим за всю историю кино д`Артаньяном, Зорро и Робином Гудом, таинственные фильмы с большеглазым Конрадом Вейдом и чувствительные ленты с печальной Лиллиан Гиш. С тех пор кино уж никогда не навевало на меня волшебные грезы».
А краевед Юрий Федосюк, детство которого тоже прошло в этих краях, несколько дополнял воспоминания Юрия Марковича: «Чаще всего я ходил в «Аврору». Днем этот кинотеатр никогда не был заполнен до отказа. Между задними, средними и двумя передними рядами зиял провал места пустовали. К началу сеанса оба передних ряда заполняли шустрые шпанцы мелкого возраста. Они дрались из-за мест, срывали друг у друга кепки, бегали и переругивались. Кажется, это были безбилетники, хитрыми путями проникавшие в зал мимо контроля. Они мешали смотреть даже уже начавшийся фильм, покамест какой-нибудь бас из глубины зала не предупреждал: «Эй, затихните! Давно уши не драли?»
Немые фильмы шли с титрами. Вводные тексты вроде «А в это время» или «Прошло пять лет», а также реплики персонажей снимались на специальные кадры. Учитывая малограмотность многих зрителей, титры показывались на экране утомительно долго. В это время по залу проходил громкий шепот: малограмотные читали титры по складам, грамотные читали их неграмотным спутникам. Изобразительные кадры чередовались с титрами таким образом: вот ревнивый муж занес над героиней карающий кинжал. Затем следовал титр: «Не убивай меня, Ринальдо, клянусь, я ни в чем не виновата». Далее публика с содроганием видела, как неумолимый Ринальдо пронзает жертву кинжалом, вслед за чем следовал титр: «Умри же, проклятая».
Немые фильмы непременно шли с музыкальным сопровождением. Перед экраном стоял расстроенный рояль, на котором «музыкальный иллюстратор», иначе тапер, разыгрывал некое попурри из мелодий, каждая из которых соответствовала изображаемому эпизоду. Теперь понимаю: это требовало от пианиста не только выучки, но и известной подготовки, знакомства с фильмом, а также раздвоенного внимания».
Вокруг этих таперов иной раз разыгрывались страсти, и не шуточные: «Однажды в «Авроре» тапер вовремя не явился, и механик стал крутить фильм без него. Кадры шли своим порядком, но чего-то не хватало. Публика заволновалась и минут через пять начала орать: «Музыку!».
Еще через пять минут возглас «Музыку!» превратился в злобный вой, сопровождаемый топаньем ногами. Наконец в зал вбежал потный, измученного вида мужчина и торопливо уселся за рояль. Из рядов послышалось: «Проспал, маэстро?», «Давай, маэстро, догоняй!»
Взбившиеся лохмы бедного маэстро, когда он вбегал, силуэтом вырисовывались на экране. Поначалу я разделял негодование зрителей, а тут мне стало жаль музыканта: опоздал он явно не по своей вине. Может быть, у него внезапно заболела жена или с самим случился сердечный припадок. Горек был хлеб кинотаперов.
Кажется, в тот раз я впервые услышал слово «маэстро», и оно долго казалось мне унизительным ругательством».
Ясно, что «Аврора» для местного подрастающего поколения была во многом школой жизни и стояла в одном ряду с хрестоматийным двором. Здесь можно было научиться вещам очень важным. А можно было и лишиться вкуса к жизни навсегда.
Кстати, в 1969 году кинотеатр закрыли. Вероятно, от греха подальше.
Рынок для непривередливых
Комплекс застройки Хитрова рынка (пересечение Подколокольного, Подкопаевского, Певческого и Хитровского переулков) возник в первой половине XIX века.
Сегодня это тихий центр. Даже не верится, что меньше, чем столетие тому назад, тут находилось самое поганое место Москвы недоброй памяти Хитровка. Тем не менее, это именно так. Нынешняя уютная площадка с типовым школьным зданием посередине и невысокими спокойными домиками некогда была признанной криминальной столицей страны.
А начиналось все вполне миролюбиво. Почтенный москвич, генерал-майор Хитрово решил извлечь какую-никакую выгоду из принадлежавшего ему клочка земли. Он расчистил эту землю, замостил ее и выстроил там лавки для торговцев преимущественно тех, кто специализируется на овощах и мясе.
Несмотря на некоторую отдаленность от крупнейших магистралей, рынок неожиданно сделался популярным. «Московские ведомости» сообщали: «Площадь Хитрова рынка уже не вмещает всех прибывающих возов, они помещаются по ведущим к ней переулкам, и даже на Солянке Какой, какой живности нет там. Куда ни оглянись, всюду возы с поросятами, телятами, баранами, гусями, утками, курами, индейками, с гусиными потрохами, с говядиной и солониной, с коровьим маслом, дичью».
Не удивительно, что здесь со временем начали собираться многочисленные москвичи и пришлый люд, искавший себе незатейливой поденщины. Начала складываться своего рода биржа труда. Для удобства соискателей устроили навес. Обилие легкомысленных, наивных, «неиспорченных» провинциалов подтянуло на Хитровку криминал. Выманивать, а то и просто воровать у «гостей города» нехитрые «подъемные» было совсем-совсем не сложно. Лишенные средств к существованию, приличной одежды (новые «приятели», как правило, легко выменивали ее на обноски с незначительной доплатой, которая сразу совместно пропивалась), а также возможности купить обратный билет, приезжие довольно быстро сами опускались и криминализировались. Становились алкоголиками. Сколачивали свои маленькие банды.
Так и пошло. О мясе, репе и капусте все благополучно позабыли. Во главу угла выбилось пьянство, попрошайничество, проституция в самых что ни на есть омерзительных формах и, ясное дело, криминал серьезный убийства, скупка краденого и тому подобные делишки.
К сожалению, городские власти, в том числе полиция, брезговали да и побаивались появляться на Хитровке. Формально признавалось и само существование Хитровки и та роль, которую она играет в жизни города Москвы. Существовало даже «Попечительство о бедных Хитрова рынка». Время от времени члены его собирались в комфортных домах, пили чай и принимали резолюции: «Борьба с громадным социальным злом, которое представляет собой Хитров рынок, возможна только при постройке ночлежных домов, удовлетворяющих требованиям гигиены и дающих возможность постоянного общественного контроля над их обитателями».
Время от времени в притоны заходила знаменитая московская благотворительница великая княгиня Елизавета Федоровна. Она убеждала пьяных хитрованцев отдавать своих детей в приюты.
Но ни к каким реальным результатам эти действия, конечно же, не приводили. Образцовые ночлежки требовали денег, а ребенок был для нищего необходимым инструментом с ним гораздо больше подавали.
В результате в самом центре Москвы возникла абсолютно обособленная территория со своими криминальными законами, чуть ли не со своей конституцией. Во всяком случае, беглые каторжники чувствовали здесь себя вполне вольготно. Власти не стремились проводить тут эффективные спецоперации, а для жителей этого гетто было делом чести молчать о подобных обитателях Хитрова рынка.