Бездоказательно?! воскликнул Мюррей. Как думаете, о чем Маккадден беспокоился, давая вам свой совет? Все, что он нашел в этом деле, должно быть, убедило его, что Ландину не выпутаться. И это не вина Маккаддена, он хороший адвокат с хорошими помощниками. Кто бы ни работал с этим делом, вышло бы то же самое. То же самое выйдет, если я стану работать над ним для Харлингена.
Тогда почему не работаете?
Он посмотрел на нее, не сразу поняв, она ответила ему взглядом, холодно красивая, непреклонно вызывающая, и выдавали ее лишь сплетенные на коленях руки.
Предлагаете, сказал он, взять деньги Ландина, чтобы помочь осудить его?
Почему нет? прошептала она, ненавидяще глядя на Мюррея. Судя по тому, что вы говорили, вам это должно доставить удовольствие!
Да. Он вдруг понял, что так бы оно и было. Ощутил во рту привкус сладостного удовольствия поднести ей голову Ландина на серебряном блюде. И фабриковать результаты ему не пришлось бы. Это была бы честная работа с начала до конца. Он отработал бы каждый доллар Ландина.
Правда, это походило бы на хождение по канату. Это могло означать ссору с районной прокуратурой вопреки благоразумным советам Фрэнка, с окружающими Уайкоффа политиканами, да и, собственно говоря, с управлением полиции. Но это могло быть сделано. Фрэнк однажды летал по одному делу в Тринидад, вывел из себя всю колониальную администрацию, чтобы избавить клиента от обвинения в убийстве, и радовался этому. Дело Ландина по сравнению с тринидадским было пустяком. И в дураках оставался Ландин.
Хорошо, сказал Мюррей, я берусь работать для вас на этих условиях. Какими будут последствия, такими будут.
Девушка кивнула:
Нам нужно именно это.
Возможно. Он нажал кнопку звонка под столом, вызывая миссис Нэпп. Сколько у меня времени? Когда суд?
Шестнадцатого января. Около полутора месяцев.
Маловато. Чтобы начать, потребуется время, и мне понадобится Ландин. Когда сможете привезти его сюда?
Девушка казалась ошеломленной неожиданно быстрым ходом событий.
Не знаю. О, конечно, в воскресенье. Он всегда приезжает домой по воскресеньям. Но вас тогда здесь не будет?
Да, но это не важно. Здесь будет один из моих людей, Он включит для вас магнитофон. Или Ландин утратит перед магнитофоном дар речи?
Уверена, что нет.
Отлично. Тогда ему придется изложить всю историю, включая фамилии, адреса, места, время все подробности. Не важно, сколько он наговорит, часто ли будет останавливаться, чтобы подумать. Все равно за пленку платить ему. Можете передать Ландину это от меня.
В дверях появилась миссис Нэпп, и Мюррей жестом пригласил ее войти. Она, хороший солдат, встала у стола навытяжку, держа наготове блокнот с карандашом.
Миссис Нэпп, эта юная леди невеста Арнольда Ландина, мы только что говорили о его деле. Кажется, мы все-таки возьмемся за него.
Миссис Нэпп была хорошим не только солдатом, но и человеком. Она посмотрела на девушку, потом снова на блокнот, и губы ее изогнулись в странной гримасе.
Мюррей холодно сказал:
Откройте досье на его имя и составьте обычный договор на наши услуги. Ах да. Его в воскресенье будут записывать на пленку, поэтому поручите одной из девушек в понедельник утром первым делом сделать расшифровку. И договоритесь о встрече с Ральфом Харлингеном в начале будущей недели. Здесь, если можно.
Хорошо. Это все, мистер Керк?
Да, все.
Когда она ушла, девушка сказала:
Вы здесь очень деятельны, не так ли?
Это не было комплиментом, она произнесла это чуть ли не с неприязнью.
За это нам платят деньги, безапелляционно ответил Мюррей. Кстати, получил Ландин недостающую в обвинительном акте информацию о конкретных подробностях вменяемого преступления?
Да. Маккадден взял ее для него.
Тогда пусть принесет ее в воскресенье и оставит для меня. Думаю, вы все равно будете звонить ему.
Да, ответила девушка. Непременно.
Мюррей подождал, пока в наружном коридоре за ней не захлопнулась дверь лифта, потом подошел к окну. Дождь прекратился, улица внизу была заполнена первым потоком спешащих домой конторских служащих, Санта-Клауса с его принадлежностями уже не было. Потом перед зданием появилась эта девушка. Немного постояла в неуверенности, запахивая рукой воротник пальто, потом пошла вместе с толпой вниз по улице. Даже с этого расстояния Мюррей видел, что мужчины поворачиваются и смотрят на нее.
«Еще бы, подумал он, внезапно возненавидев их за это. Еще бы».
Глава 3
Досье: АЛ 391
Магнитофонная запись: АЛ 39101
Произведена: 27 ноября
Расшифровка: 28 ноября
Выполнила: Долорес-Мэй Малкуин
«Еще бы, подумал он, внезапно возненавидев их за это. Еще бы».
Глава 3
Досье: АЛ 391
Магнитофонная запись: АЛ 39101
Произведена: 27 ноября
Расшифровка: 28 ноября
Выполнила: Долорес-Мэй Малкуин
Меня зовут Арнольд Ландин, мой постоянный адрес Бликер-стрит, 500. Это район Гринвич-Виллидж. Я нес службу в Третьем отделении Западного Манхэттена, оно занимает территорию в Среднем Манхэттене от Пятой авеню до реки Гудзон. Я служил в полиции нравов, значок номер 32С720.
Вся эта история началась третьего мая. Утром я встретил своего приятеля в полицейском участке, мы работали в паре и не теряли друг друга из виду. Его имя Бенни Флойд Бенджамин Флойд, но адреса его я не знаю. Живет он где-то в Куинзе, неподалеку от рынков подержанных автомобилей.
В общем, тем утром мы работали на Седьмой авеню, на маршруте от полицейского участка до Центрального парка, держась близко друг к другу, потом перешли на Восьмую авеню и пошли обратно к деловой части города. Высматривали мы главным образом букмекеров те, что работают на улице, появляются примерно в это время, в промежутке между появлением в газетах вкладышей, посвященных скачкам, и перед часом дня, временем начала скачек на нью-йоркских ипподромах.
По Восьмой авеню мы почти все время шли по разным сторонам улицы, не теряя друг друга из виду. Иногда сходились, чтобы поговорить. Около двенадцати часов купили по сандвичу с сосиской в буфете возле «Мэдисон-Сквер-Гарден», и пока что все было спокойно. Помню, я что-то сказал Бенни о работе на другой территории, так как мне показалось, что какой-то тип заметил нас, шедших по авеню, и поспешил вперед предупредить букмекеров и сборщиков ставок в нелегальной лотерее. Не помню точно, что он ответил, но мы продолжали идти по Восьмой, и возле Сорок пятой улицы я наконец заметил этого человека. Он действовал прямо на виду.
Там есть магазин, где продаются всевозможные театральные принадлежности, потому что в округе есть театры, а рядом с ним одно из тех заведений, где торгуют порнографическими книжками и юмористическими сборниками у них есть витрина, заполненная этой ерундой, а между ними проход, ведущий к многоквартирному зданию. И этот тип стоял, слегка углубясь в проход, из кармана его торчал посвященный скачкам вкладыш. Он был весь на виду. Ему не хватало лишь кассового аппарата, чтобы регистрировать ставки.
Я немного отстал, наблюдая за ним, и когда он принял три ставки, подошел к нему. Когда сказал, что он задержан, этот тип поднял жуткий крик что это, черт возьми, значит, он просто стоял там, никому не мешая, и все такое прочее. Не умолкал, пока я не обшарил его карманы, где обнаружил пачку денег, взятых в качестве ставок, и шесть выигрышных билетов. Я взял их, вкладыш и два карандаша, которые он спрятал нужно иметь все эти улики для поддержки обвинения на суде, и тут он слегка притих, хотя продолжал вести себя отвратительно. Ах да, его звали зовут Эдди Шрейд, живет он на Стилвелл-авеню, 3501. Она проходит по южному Бруклину и центру Кони-Айленда.
Он пригрозил:
У меня есть друзья. Я связан со многими значительными людьми. Они разделаются с тобой за это, безмозглый фараон.
Я поведал ему, что охотно выслушаю, кто эти его друзья, если он захочет сказать. Потом заберу их туда, куда веду его, и это облегчит мне работу.
Тогда он принялся хныкать:
У тебя мои деньги, давай на этом расстанемся. Зачем тебе меня забирать? Я попадаюсь впервые. Я чист. Просто хотел зашибить доллар-другой.
Тут подошел Бенни с противоположной стороны улицы. Я объяснил ему, в чем дело, и мы стали решать, идти пешком в участок или ехать, потому что были далеко в жилой части города.
Услышав нас, этот Шрейд затопал ногами и поднял шум.
Вы не имеете права заставлять меня идти пешком! завопил он. Вы что, хотите устроить демонстрацию, показать себя героями? Я имею право ехать. Я американский гражданин и настаиваю на своих конституционных правах!
До этого я и сам думал, может, нам стоит поехать, но из-за того, что он орал и на нас стали глазеть люди, я рассердился.
Я сказал ему: «Замолчи, приятель! Ты пойдешь на своих конституционных ногах, куда я скажу», и мы вели его всю дорогу пешком. Зарегистрировали в участке и повели к полицейскому судье. У Шрейда не было денег, чтобы внести залог, но его отпустили, сняв отпечатки пальцев, и потом, при рассмотрении дела, он просто признал себя виновным. При том шуме, какой поднял, можно было ожидать, что он наймет какого-нибудь видного адвоката, но нет, он не защищался. Признал себя виновным и уплатил штраф в пятьдесят долларов.
Эта история ничуть меня не беспокоила, даже когда газеты подняли шум о деле Уайкоффа две недели спустя, для меня это было просто очередное задержание. И пока Уайкофф не дал волю языку, оно для меня ничего не значило, потому что я был чист. Клянусь Богом, я ни разу за время службы в полиции не взял ни цента откупных денег. Ни разу не задержал подставного человека, ни разу не совершил несправедливого задержания, какое бы давление на меня ни оказывалось.
Конечно, в отряде есть разные люди не стану называть никаких фамилий, но стоит инспектору сказать им: «Как это понимать? В последнее время у вас совсем нет задержаний букмекеров. Они что, все убрались из этого района?» эти полицейские договариваются с букмекерами, устраивают несколько мелких задержаний, отчетность выглядит хорошо, и все успокаиваются.
Я никогда не шел ни на эти уловки, ни на какие другие, поэтому, естественно, решил, что показания Уайкоффа меня не касаются. Потом в сентябре это было пятнадцатое сентября меня затребовали в районную прокуратуру. Я сразу же понял, что это треклятый Лоскальцо, помощник районного прокурора, потому что за мной приехал среди прочих его порученец Майрон Крамер.
В общем, меня усадили в коридоре напротив его кабинета вместе с еще несколькими людьми из отряда, и мы сидели там битый час, недоумевая, в чем дело. Нам не позволяли ни переговариваться, ни курить. Мы просто сидели и волновались.