Наиболее перспективной гипотезой, объясняющей феномен полтергейста, считается криогенный эффект быстрое, иногда взрывообразное изменение температуры в небольшой области пространства. Возможно, именно по этой причине в очаге объёмом не больше нескольких кубических миллиметров происходит возгорание или, напротив, выделение влаги из воздуха. «Взрыв криобомбы» способен двигать предметы или разрушать их. Человек, являющийся носителем полтергейста, как бы выступает катализатором этого явления. Энергию, необходимую для создания криогенного эффекта, сам того не ведая, он черпает из окружающих источников. Так, замечено, что при проявлении полтергейста бытовые электросчётчики фиксируют очень большие затраты энергии.
«Моя соседка клянётся, что каждую ночь по её квартире бродит домовой. Зла он никакого не делает, только изредка разобьёт чашку-другую да съест несколько конфет, пишет нам И.Зайонц из Риги. В домовых я не верю, но что это может быть? Моя подруга Жанна Г. утверждает, что нас могут навещать существа из других миров. Об этом даже будто бы писали в газетах...»
Да, и такие письма получает редакция. Люди описывают «чудеса», происшедшие с ними, с их соседями, вспоминают необыкновенные случаи, приключившиеся с их родителями.
Свет-улицаНикольская
Да, и такие письма получает редакция. Люди описывают «чудеса», происшедшие с ними, с их соседями, вспоминают необыкновенные случаи, приключившиеся с их родителями.
Свет-улицаНикольская
Никольская улица, протянувшаяся от некогда существовавшей стены Китай-города к просторам Красной площади, может быть названа улицей русского просвещения. Рождение первой (точно датированной) книги произошло здесь. Эти же камни свидетели явления на свет первой русской газеты «Ведомости», сообщавшей о петровских баталиях, ассамблеях и... поимке рыбы невиданных размеров («осётр величиной с лошадь»). Начало же девятнадцатого столетия ознаменовалось тем, что на Никольской, в лавке известных книгопродавцев Кольчугнных появилось в продаже «Слово о полку Игореве», первое издание.
В Спасском монастыре, некогда стоявшем за иконным торговым рядом и именовавшемся в разговорной речи поэтому Заиконоспасским, долго существовала школа, в которой постигали «грамматическое учение» и латынь, бывшую в средние века языком международного общения. Рядом, на Печатном дворе, основали школу, где зубрили не только латынь, но ещё славянский и греческий. Отсюда один шаг, который и был решительно сделан: в 1687 году в Заиконоспасском монастыре открыли Славяно-греко-латинское училище, его вскоре стали именовать академией. Так под северным небом, далеко от Афин, стали слышны звуки «божественной эллинской речи». Академию в Заиконоспасском монастыре можно, пожалуй, считать славной предшественницей Московского университета.
Страсть, вечная и неутолимая, к просвещению, желание постичь сладость книжной премудрости, обрести «очи духовные» спутники отечественной истории. Книги светильники на народном пути. В старинной азбуке было сказано: «Книжная премудрость подобна есть солнечной светлости...» Вспомним златоверхий древний Киев, «мати русских городов», где на берегу Днепра, в храме Софии Киевской, Ярослав Мудрый, собрав переписчиков и переводчиков, учил почитать книги эти «реки, напояющие Вселенную мудрость». Все знали, что великая польза бывает от книжного учения, что в книгах несчётная глубина, ими в печали утешаемая. Софию Киевскую называют днепровским светочем, откуда семена просвещения позднее были перенесены в Русь Северную, где в Ростове Великом, на берегу озера Неро, в Григоровском затворе в домонгольские времена воспитанники изучали греческий и латинский, осваивали книжную мудрость. Создание академии в Москве было возрождением давней традиции.
В Москве средоточием просвещения долго являлся Кремль. В Успенском соборе было хранилище книг. Пушкин в «Борисе Годунове» летописца Нестора, самую величественную фигуру трагедии, сделал монахом Чудова монастыря, там действительно велась московская летопись, изографы тонкой кистью наносили миниатюры, звучали теологические и философские споры. Кремлёвский круг приобщаемых к «книжному свету» был сравнительно невелик. Создание академии на Никольской смелый просветительский шаг, выход «лекарства душевного» на Великий посад, первая московская тропинка просвещения, переставшего быть делом одного Кремля. Распространение в Москве получили печатные и рукописные книги деловые и художественные, отечественные и переводные. Своего рода «вратами учёности» почиталась грамматика русского языка Мелетия Смотрицкого. Юные увлекались повестью «Пётр Златые Ключи», рассказывающей историю нежных влюблённых. Любимейшим чтением нескольких поколений было «Великое Зерцало» собрание переводных назидательных новелл.
По Никольской проезжал в Кремль из Немецкой слободы пастор Грегори, известный в Москве как «мастер комедию делать». Да и мало ли какие лица и книги вспоминаются здесь несколько веков местность жила разнообразными духовными интересами.
Огромная страна от Белого моря до Каспийского жаждала просвещения. Вспомним двух «учёных мужей», безукоризненно овладевших греческим и латинским в кельях на Никольской, и сразу увидим два моря. С каспийских берегов, где раскинулась многоцветная, по-восточному пёстрая Астрахань, многоязычная, шумная, заполненная зелёными халатами, чалмами, бараньими шапками, пришёл пешком в Москву Василий Тредиаковский. В стольном граде определился, доказав способностями, знаниями и трудолюбием право сесть в круг слушателей Славяно-греко-латинской академии. Блистательно завершив учение на Никольской, Василий Тредиаковский отправился на собственный кошт в Париж и слушал лекции в Сорбонне. Вспоминая Москву и Волгу на берегах Сены, Тредиаковский писал трогательные стихи: «Россия-мати, свет мой единый...»
Со студёных берегов Белого моря с обозом рыбы пришёл Михаил Ломоносов в Москву и оказался в Заиконоспасском. Учение было нелёгким. Ломоносов впоследствии рассказывал, что, «имея один алтын в день жалования, нельзя было иметь на пропитание в день больше как на денежку хлеба и на денежку кваса, прочее на бумагу, на обувь и другие нужды. Таким образом жил я пять лет и наук не оставил».
Нет нужды распространяться о многообразных заслугах Ломоносова. Московский университет его детище. О Тредиаковском же Пушкин высказался так: «Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложении обширнейшие понятия, нежели Ломоносов и Сумароков. Вообще изучение Тредиаковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей».
Можно назвать и питомца Никольской улицы: Антиох Кантемир, поэт, сатирик, дипломат. Это он, будучи одиннадцатилетним мальчиком, произнёс на монастырском дворе «Похвальное слово» при Петре Первом. Присутствующие были поражены серьёзностью, знаниями и учёностью чудо-ребёнка. Первая сатира Антиоха Кантемира была исполнена негодования против воинствующих невежд и называлась: «На хулящих учения».
Но Тредиаковский, Ломоносов, Кантемир сравнительно поздняя страница. Если же углубимся в историю, то обнаружим связь с Никольской таких видных людей эпохи царя Алексея Михайловича, как поэт-просветитель Симеон Полоцкий и его ученик и последователь Сильвестр Медведев. Вот он, Симеон Полоцкий, придворный поэт, проповедник, учитель, латинист, вышел в нарядном одеянии, в туфлях с золотыми застёжками из монастырских ворот и по Никольской шествует в направлении Красной площади. В руках он бережно держит переписанные на атласной бумаге вирши по случаю дня рождения, отмечаемого царской семьёй. Поэт, знающий, что ему нет равного в кремлёвских чертогах, уверен в благосклонном приёме, но его беспокоит другое: как бы не забыли его щедро одарить... Полоцкий был у нас едва ли не первым поэтом, жившим на получаемое за (как бы мы теперь сказали) литературный труд. Однажды царь Алексей Михайлович возможно, по рассеянности забыл одарить поэта. Полоцкий написал слёзное прошение и получил подарок. Обстановка монашеской кельи не смущала пиита и не мешала ему сочинять комедии: «О Навуходоносоре-царе и трёх отроках, в пещи не сожжённых», «О блудном сыне», изрядно потешавшие и умилявшие придворную публику. Вокруг Полоцкого постепенно сгруппировался кружок, увлекавшийся латинской учёностью. Один из его учеников, Сильвестр Медведев, кончил как сторонник царевны Софьи жизнь на плахе.
Яркая пора деятельность в училище-академии знаменитых братьев-греков Иоанникия и Софрония Лихудов, составивших учебники по различным отраслям знаний: от пиитики и риторики до физики. Москва уважительно относилась к «учёным мужам», для их жилья были выстроены удобные кельи, но благодаря проискам недоброжелателей братья были отстранены от преподавания.
Долгое время считалось, что от каменных палат, где столько дет разучивались вирши, велись споры, произносились похвальные слова, ничего не осталось. Историки и реставраторы доказали, что это не так. Здесь же стоит нарядное здание Историко-архивного института. Если мы войдём во двор, то увидим оставшиеся с той поры палаты. Здесь некогда была большая библиотека, которой пользовался Ломоносов, бывший, как известно, неутомимым читателем. Вместе с тем книга не заслоняла от Михаила Васильевича жизни, друзей, Москвы он постоянно бродил по городу, посещал шумные народные гулянья. Посмотрев позднее европейские города, Ломоносов пришёл к выводу: «Москва великий город, первого рангу во всей Европе». Обратил Михаил Васильевич внимание и на московский говор, который заметно отличался от диалекта его родного северопоморского: «Великая Москва в языке столь нежна, что А произносить за О велит она». Кстати говоря, московское произношение даже в пушкинское время считалось просторечием. Нормой же литературной было оканье. Поэты, читая стихи, не акали, как теперь, а окали.
Напомню, что ученики академии были ревностными участниками московской жизни, без них не обходился ни один праздник, ни одно событие. Они выступали в шествиях-триумфах, которые так любило петровское время, декламировали стихи, принимали участие в театральных действиях.
Поднимаясь по ступенькам Правильной палаты, представим себе первых журналистов, читавших в этом здании «Ведомости», которые вот-вот выйдут в свет. Работа была нелёгкой ведь заметки просматривал сам Пётр, не любивший работы небрежной, нетерпимо относившийся ко всяким погрешностям. За опечатку он мог вгорячах наказать палкой. Некоторые сообщения, или, как их тогда называли, реляции, писал сам Пётр. Одним из первых редакторов был старательный Фёдор Поликарпов, первый московский газетёр, как тогда говорили. Пётр I был, несомненно, наделён недюжинным журналистским талантом. Он писал живо, кратко, энергично. Собственно, он писал, как говорил, и пустил в ход Множество изречений. После взятия Выборга Пётр в письме заметил: «Устроена крепкая подушка Петербургу». Возмущаясь ханжеством, он написал: «В церкви поют спаси от бед, на паперти деньги на убийство дают». На вопрос, как поступать с тем, кто пишет «прелестные (то есть смущающие) письма», Пётр кратко ответил: «Фитилю, в подкопе лежащему, не верить».