Филипп Ермолаевич перевел дыхание и глухо закашлялся, мелко содрогаясь тщедушным телом. Вытер платочком навернувшиеся на глаза от потуги слезы.
Вишь, душит, зараза, слова не дает сказать, продолжил он. Того и гляди, придавит, что душа из тела вон. А глухие, как ты, долго живут, у них других болячек нет.
Филя, тоби, мабуть допоможе редька з мэдом, отозвалась Ганна. Скильки рокив пьешь бронхолитин и солутан, а ниякого ладу. Тилькы кошты задарама вытрачаешь. И тютюн смалыты не треба.
Поможет твоя редька, которая хрена не слаще, как мертвому припарка, усмехнулся Уваров в поседевшие и обвисшие по краям усы. Ты бы лучше перцовки купила или не поленилась и самогон согнала. У тебя он крепкий и злой получается. Эта самое лучшее лекарство после баньки, стаканчик-другой. Заменяет и таблетки, и микстуры.
Кошты нема, а цукор тильки до чаю залышывся.
Для себя ты, старая, гроши всегда находишь. В чулке, наверное, прячешь или в матрасе, упрекнул он супругу. А для мужа у тебя кукиш с маком припасен. Не жизнь, а сплошная мука, поэтому и помирать не жалко.
Я кожен тыждень на рынке товкусь. Молоко, сметану и творог продаю, парировала она упрек. Ниг пид собою не чую, ось як тяжко кошты заробляты.
А я что ж, по-твоему, на печи сижу и баклуши бью? возмутился Уваров. За коровой и птицей ухаживаю, весь навозом пропах. Все хозяйство на мне, да еще надо дров нарубить и печь растопить, пока ты там на рынке семечки лузгаешь и лясы точишь.
А я тоби сниданок та вечерю, готую.
Ладно, Ганна, у тебя язык, что помело, не переспоришь. Я те слово, а ты два, палец в рот не клади, откусишь, рассердился он. Мало, что глухая, а гонору на троих, хохлуха ты упертая.
А ты москаль поганый, прошипела она и это вывело его из равновесия.
Не чипай, Ганка, бо видгепаю, сурово произнес Филипп Ермолаевич, приподнявшись со стула. Эта угроза подействовала на нее отрезвляюще и панически. Она втянула и без того короткую шею в жирные плечи, а он для убедительности произнес:
Не чипай, Ганка, бо видгепаю, сурово произнес Филипп Ермолаевич, приподнявшись со стула. Эта угроза подействовала на нее отрезвляюще и панически. Она втянула и без того короткую шею в жирные плечи, а он для убедительности произнес:
Не гляди, что я доходяга, сила в кулаках еще есть.
Сила е, ума не треба, прошептала Ганна, опасливо косясь, черными, как у цыганки зрачками, на мужа. Он изредка, по пьяной лавочке, бил ее для профилактики за сварливый характер. На сей раз, пропустил ее шипение мимо ушей, лишь посетовал:
Сбила ты, Ганка, своим острым языком меня с понталыку. Я вот о чем хотел сказать. Надобно меня заранее собрать в последний путь, всякие там причиндалы. Жизня нонча пошла такая, если сам о себе не похлопочешь, то никто и пальцем не пошевелит.
Сынку Петро в турботах не зальшыть, напомнила она.
У него своя семья, вечные заботы, на все деньги и время требуется, махнул он рукой. Пока из Хабаровска доберется, рак под горой свистнет. Надо, чтобы все было готово, гроб, крест, венки, черные ленты и что на стол подать за упокой души раба божьего. Прежде, когда не было бардака и нищеты, людей хоронили чинно, благопристойно, с музыкой, и то на черный день деньги копили. Доигрались политики, все сбережения коту под хвост пошли, инфляция-махинация многих честных тружеников превратила в нищих. Нашим родителям еще повезло, успели вовремя помереть. Проводили их на погост всем селом, поминки мы справили от всей души. Иные свадьбу дак не играют. Им на нас грех обижаться.
Воны, майже, задоволены, подтвердила Ганна Назаровна, насупившись.
Открыла дверцу и бросила в жарко пылающее оранжевое чрево печи два полена.
Дрова то, Ганка, побереги, поди не в лесу, а в степи присивашской живем, напомнил он. Итак жарко, продыху нет, а впереди зима лютая. Дрова кончатся, будешь кизяком печку топить, коровьим ароматом дышать.
Чомусь я дюже змерзла, Филя, пожаловалась она, но муж оставил ее слова без внимания, лишь хмыкнул. У тебя сала, как у Хавроньи, поди, не озябнешь среди осени. Я вот об чем. На прошлой неделе я побывал в райцентре. Тепереча там не то, что давеча. Зашел для интереса в это бюро печальных услуг
Мабуть, ритуальных, со знанием дела поправила она.
Не встревай, когда я речь толкаю, грубо оборвал ее Филипп Ермолаевич. По мне дак без разницы, что печальных, что ритуальных. Для покойников там разный товар выставлен. Увидел я зашарпанный гроб и чуть не околел на месте. Стоит он пятьсот гривен, а хилый венок из бумажных цветов и листьев двадцать тридцать гривен. Вот я кумекаю, хорошо бы помереть в разгар весны или лета, когда тепло, птицы поют и цветов живых много. Тогда и деньги можно сэкономить. Ганна, я решил, что гроб и крест для себя смастерю сам. Слава Богу, с пилой и рубанком еще могу управиться. Дюже ты, Филя, хитрющий. А хто мэнэ труна зробыть? озадачила она его неожиданным вопросом.
Верно, я об этом не подумал, почесал Уваров затылок. На два гроба у меня досок не хватит. Пока придется смастерить один. Дерево нынче дорогое. Кто раньше помрет, того и похороним.
Можа другый з фанеры?
С фанеры? Во придумала, глупая баба, канарейку, что ль собираемся хоронить? проворчал он. Можно из цинка, аль железа. Так, весь металл за кордон вывезли. Рельсы уже разбирают, бидоны и миски со дворов тащат
Ты, Филя, домовину поглубже и поширше зробы, велела Назаровна. Бачишь, яка я пышна, та дюже гарна. Шоб мени там не було тисно.
Разнесло тебя, разбухла, как на дрожжах, в дверь с трудом влезаешь, с подозрением заметил он, окинув ее полную, как у метателя ядра или диска фигуру, плоское, словно блин, лицо с красными от печного отсвета щеками. В селе слух пошел, что Захарий Пивень за тобой уплетается? На рынке, сказывают, угощал тебя чебуреками с кофеем. С чего бы такая щедрость? Он же, скряга, за копейку удавится, дерьмо и то на удобрение использует, помидоры, перец и баклажаны им прикармливает вместо компоста и азотной селитры.
Брехня усе, робко возразив, насторожилась Ганна.
Зачастила ты с ним в последнее время вместе на рынок ездить, не разлей вода, продолжил Филипп Ермолаевич. Аль молодые годы вспомнила, как он тебя на сеновале тискал? Может уже успел обрюхатить? Верно, ведь говорят, седина в бороду, бес в ребро. Люди добри, рятуйте! внезапно заголосила, словно по покойнику, Ганна, перепугав ревнивого супруга. Типун тоби на язык. Схаменись, що ты кажешь? Я Захарию пять гривен на шлях дала, вот вин и нагодував чебуреком и каваю.
Так он же прохиндей, тебя надул, изумился Уваров. Сколько стоит один чебурек, стакан или чашка кофе?
Чебурек гривна и двадцать копеек, а кофе одна гривна, ответила она.
Итого две гривны и двадцать копеек. Нагрел тебя ухажер на две гривны и восемьдесят копеек. Ну, Захарий, пройдоха, с паршивой овцы хоть клок шерсти. Уши-лопухи развесила и радуешься, что тебя, старую дуру, надул на кафе и чебуреках, с ехидством произнес мужчина. У вас, щирых хохлов, как и у хитрых жидов, это в крови не обманешь, богатым не станешь.
Зато ты, москаль душа нараспашку, готов отдать последнюю рубашку, упрекнула Ганна на чисто русском языке. «А ведь хохлуха, может нормально говорить, когда захочет, подумал он. Но часто выпендривается, подчеркивая свое хохляцко-кулачкое происхождение. И что я в ней, по глупости юных лет нашел? Ни рожи, ни кожи. Верно говорят: любовь зла, полюбишь и козла, а точнее, козлиху».
Ниякий вин не хахаль, бо вже ничого не може. Я тилькы з тобой, антихрист у лижку кохалась, с обидой промолвила Ганна. Усю молодисть и вроду на тэбэ втрачала.
Тогда, откуда ты знаешь, могет Захарий или не могет? уцепился супруг, прищурив некогда васильковые, а ныне поблекшие глаза.
Не тваго розуму справа, смутившись, опустила она тяжелую голову.
Вроду? Ха-ха-а, нашлась красавица писаная, засмеялся он, закашлявшись. Если бы я на тебе не женился, так бы одна куковала, старая клуня. Благодари судьбу, что не оставил тебя с дитем малым, столько лет прожили.
Ко мне Захарий тодди сватался, бажав весилля справыты, а ты ирод сголтував и зипсував, всплакнула Ганна. З Пивнем бы лиха не мала, вин справжний господарь, усе на подвирья тяне, ничего не втрачае.
Нужна ты теперь 3ахарию, старая и жирная, как корове седло, усмехнулся Уваров и приблизился к ней с рулеткой. Вставай, вродлыва жинка, буду мерку снимать. По твоим крупным габаритам и мне гроб будет в самый раз, просторный, как бассейн. Поглядим, кто раньше преставиться, кто Господу нужнее.
Ганна нехотя поднялась словно тумба и он замерил матерчатой лентой рост, толщину и ширину, записал цифры и блокнот. Потрескивали лилово-красные поленья в печи и в маленькой комнате было душно, как в сауне, хоть окна настежь открьвай.
2
На следующий день, спозаранку Уваров с азартом занялся делом. Собрал сохранившиеся в сарае плоские сухие доски толщиной в 25 миллиметров. Хватит ли? удрученно почесал он затылок. Гроб получится, что двуспальная койка. Навязалась на мою шею старая каракатица. Досок едва ли хватит. Придется где-то раздобыть на крышку и крест.
Работал он усердно, с удовольствием, соскучившись по столярному делу. Ножовку, рубанок и стамеску выпускал из рук только на время короткого перекура. Глазомер его не обманул, пришлось четыре широкие доски для крышки и сосновое бревно для креста занять у кума Гаврилы Евстратовича. Он мужик компанейский, лишь для вида покапризничал, посетовал, а с деревом помог.
Через неделю гроб был готов в своей классической форме, будто из красного дерева глубокий и просторный. Двоих средней полноты людей можно уложить.
Ганна, принимай работу! позвал он жену, хлопотавшую с тяпкой на огороде. Переваливаясь, словно утка, на коротких толстых ногах, она пришла во двор под покрытый шифером навес.
Гарно, дюже гарно, оценивающе оглядев домовину, похвалила жена. Бархатом или атласом красным его обить и мягонькую подушечку под голову подложить для удобства.
Сойдет и так, ты ведь только примеряешь и еще не отдала Богу душу, ответил Уваров. Залазь, живо, а то сам лягу.
Ни, це для мэнэ домовына зроблена, возразила она и с трудом на четвереньках перевалилась через высокий борт гроба, старательно улеглась на дно. Молча закатила выпуклые глаза, скрестив пухлые руки на бесформенной груди. Гроб пришелся ей по нраву.
«Значит, угодил, подумал он и живо схватил крышку, накрыл сверху и стукнул молотком по краю, дабы нагнать на старуху страха. Филя! Филя-я! Схаменись, что ты робышь? услышал он истошный крик Ганны, упершейся изнутри, откуда и прыть взялась, головой, руками и ногами в крышку. Но Уваров, тоже не слаб в коленках, прижал ее сверху руками. Ошалевшая от ужаса, баба поднатужилась и крышка, выскользнув у него из рук, свалилась в сторону.