В той или иной степени секс играет роль в жизни каждого, но сейчас речь не о том. Ведь многие великие открытия были сделаны людьми, лишенными (или лишившими себя) радостей, которые дарует эта сторона бытия. Однако большинство шедевров искусства появились на свет благодаря тому, что жизнь их создателей напоминала бурлящий котел, в котором кипели жаркие страсти. Периоды их наибольшей творческой активности отмечены взрывами невероятной чувственной энергии, не ведающей преград. Но само по себе воздержание или же, напротив, потакание своим страстям не объясняет ничего. Мы пытаемся втиснуть секс, как и все остальные проявления человеческой жизни, в какие-то рамки, установить нормы, но норма понятие статистическое, усредненное по множеству мужчин и женщин. То, что считается нормальным, разумным и полезным для большинства, не может считаться критерием поведения, когда речь заходит об отдельной выдающейся личности. Примеры жизни и творчества гениев лишнее тому доказательство. Путь к самореализации лежит через осознание уникальности всех вместе и каждого в отдельности.
Законы и обычаи, придуманные нами же, относятся к общественному бытию, которое составляет лишь малую часть жизни. Настоящая жизнь начинается в тот момент, когда мы остаемся наедине со своим неизвестным «я» и пускаемся во внутренние монологи. Значительные, в буквальном смысле поворотные события, происходящие с нами на жизненном пути, суть продукт молчания и одиночества. Мы многое приписываем мимолетным встречам, считая их в ответе за происходящее с нами, но эти случайные столкновения никогда не произошли бы, не будь мы к ним подсознательно готовы. Будь мы мудрее, воспринимали бы их как дар свыше, использовали бы полнее. Эти нечастые откровения посылаются нам, лишь когда мы пребываем в мире и гармонии с самими собой. Любая «случайность» исполнена глубокого смысла и способна круто изменить не только жизнь одного человека, но и все то, что его окружает.
Роль секса в жизни отдельной личности обусловлена, как известно, множеством факторов. Не исключено, что можно выявить некоторую сложную закономерность, учитывающую и самые крайние случаи. Секс представляется мне крайне малоизученной и таинственной областью, каковой, видимо, и останется. Впрочем, это касается и всех прочих граней нашей жизни. Чем шире кругозор, тем дальше горизонт. Чем больше человек узнает, тем яснее понимает, что мы окружены океаном стихий, равнодушных к нашему хилому разуму и ничтожному интеллекту. Отказываясь признавать зарождение жизни как таинство, мы не сможем проникнуть в тайны и постичь законы бытия.
Секс одна из таких тайн. Я далек от мысли считать себя экспертом в этой области. Меня никогда не влекли лавры Дон Жуана. Конечно, нравы большого города не располагают человека оставаться праведником, но, в общем-то, моя жизнь протекала довольно тихо и законопослушно. По меркам творческой профессии, мой опыт в любовных делах вряд ли заслуживает того, чтобы о нем говорить. Однако он позволяет мне поделиться с читателем некоторыми любопытными наблюдениями. Я как бы обозначил на карте островки, которые могут послужить ориентирами для первопроходцев, прокладывающих новые великие пути.
В Париже, после того как я вынырнул из духовного небытия, память стала с пугающей ясностью подсовывать мне целые куски из моей прошлой жизни. У меня прорезался дар Воспоминания. Может показаться невероятным, но то, что я считал давно забытым, то, что я хотел забыть навсегда, внезапно оказывалось на поверхности, словно поднесенное на блюдечке чьей-то услужливой рукой. Случаи, случайности, мимолетные встречи с нестерпимой яркостью роились в моем сознании. Любая мелочь обретала значение и становилась событием. Я вдруг почувствовал, что могу поименно вспомнить все то гигантское множество живых существ мужчин, женщин, детей, животных, с которыми сводила меня судьба, и при этом видеть это множество как одно целое, так же отчетливо, как мы видим созвездия ясной зимней ночью. Я узнавал орбиты, которые выписывали мои земные друзья, я разглядел в этом хаосе и свою собственную безалаберную линию жизни, подобную траекториям туманностей, Солнца, Луны, спутников, метеоров, комет и звездной пыли. Я наблюдал периоды противостояния и слияния, полного и частичного затмения планет. Я видел прочную и долгую нить, связующую меня с другими людьми, с которыми и это большая честь для меня в какой-то момент сводила меня жизнь. Но главное, я увидел в этой творившейся фантасмагории себя таким, каким я мог бы стать. В этот миг просветления мне довелось осознать себя частицей существующего мира и в то же время понять, как одинок я был среди людей. (Так бывает, когда занавес падает и возня останавливается.) В гигантском амфитеатре, сперва показавшемся пустым и гулко-нелепым, мне наконец посчастливилось стать свидетелем и участником акта Сотворения.
Итак, мужчины, женщины, дети Здесь собрались все, и каждый был частью целого. Чего здесь только не было! изобилие книг, горы, реки, озера, города, леса, причудливые создания воздуха, воды и недр. Имена, места, люди, события, идеи, мечты, чаяния, желания, надежды, планы и крушение планов, разочарования все было ярко и живо, будто наяву. Пространство, как ему и полагалось, было трехмерным. Уходящая в бесконечность пелена тумана (метафизика), бескрайние пламенеющие завесы (религии), пылающие кометы, уцепившись за хвосты которых появлялись и исчезали надежды И был Секс. Но что есть Секс? Он вездесущ, как и все, что имеет божественное происхождение. Им было пронизано и пропитано все насквозь. Может, он есть Старшая Вселенная, а может, он мифическое чудовище, ощенившееся, как кутенком, миром, моим миром, и не канувшее в небытие после родов-Сотворения, а оставшееся, чтобы поддержать свое новорожденное дитя (и себя самое).
Сегодня это переживание занимает в моей памяти примерно такое же по значимости место, как Всемирный потоп в глубинах человеческого подсознания. Но я знаю, что настал день, когда сошли воды и обнажились скалы. Знаю, потому что на них лежал Я, выброшенный на самый высокий пик, в ковчеге, который я построил, повинуясь таинственному Гласу. И вдруг из мглы вырвались птицы, рассеивая ее огненными крылами Это случилось в незапамятные времена, после очередного распада мира, о котором все давно забыли и который лежит, погребенный в руинах людской памяти.
Мифический монстр! Я должен сохранить увиденное хотя бы на бумаге, прежде чем оно утратит форму и смысл, прежде чем от меня ускользнет путеводная нить.
Очнувшись от глубокого транса, я, подобно Ионе, обнаружил себя во чреве кита. Мягкий серый цвет ласкал глаз. Чего бы я ни коснулся, все было приятно на ощупь. Похожее чувство, наверно, испытывает хирург, погружая руки в нашу живую плоть. Было довольно тепло, но отнюдь не жарко. В общем, нормальная утробная атмосфера: здесь было все, о чем может помыслить привыкший к роскоши увалень. С моей-то врожденной гиперцивилизованностью, я не ощущал ни малейшей неловкости. Все было такое родное и знакомое для моих сверхутонченных чувств. Я мог с уверенностью рассчитывать на чашку дымящегося кофе с коньяком, на гаванскую сигару и шелковую пижаму, на уютный халат и множество других мелочей, без которых истинному гурману и гедонисту, избалованному цивилизацией, жизнь кажется неполной. Ни тебе изнурительной борьбы за существование, ни тебе забот о куске хлеба словом, никаких застарелых социально-психологических комплексов. Я всегда считал себя вольной птицей, стоящей выше этих заморочек, которыми щедро потчует нас общество. Вечерами я лениво листал газеты и, мельком пробежавшись по заголовкам, жадно набрасывался на объявления, светские сплетни, театральные новости и прочую дребедень вплоть до странички, где помещались заунывно-однообразные некрологи и дежурные соболезнования близким умерших.
Очнувшись от глубокого транса, я, подобно Ионе, обнаружил себя во чреве кита. Мягкий серый цвет ласкал глаз. Чего бы я ни коснулся, все было приятно на ощупь. Похожее чувство, наверно, испытывает хирург, погружая руки в нашу живую плоть. Было довольно тепло, но отнюдь не жарко. В общем, нормальная утробная атмосфера: здесь было все, о чем может помыслить привыкший к роскоши увалень. С моей-то врожденной гиперцивилизованностью, я не ощущал ни малейшей неловкости. Все было такое родное и знакомое для моих сверхутонченных чувств. Я мог с уверенностью рассчитывать на чашку дымящегося кофе с коньяком, на гаванскую сигару и шелковую пижаму, на уютный халат и множество других мелочей, без которых истинному гурману и гедонисту, избалованному цивилизацией, жизнь кажется неполной. Ни тебе изнурительной борьбы за существование, ни тебе забот о куске хлеба словом, никаких застарелых социально-психологических комплексов. Я всегда считал себя вольной птицей, стоящей выше этих заморочек, которыми щедро потчует нас общество. Вечерами я лениво листал газеты и, мельком пробежавшись по заголовкам, жадно набрасывался на объявления, светские сплетни, театральные новости и прочую дребедень вплоть до странички, где помещались заунывно-однообразные некрологи и дежурные соболезнования близким умерших.
Флора и фауна царства Чрева почему-то околдовали меня с первого взгляда. Я озирался с восхищением истинного ученого. (Тогда я придумал себе прозвище «рехнувшийся травопатолог».) Дивные дива открылись мне в запутанных хитросплетениях этого лабиринта Но, к сожалению, сие увлекательное повествование придется прервать, поскольку оно лишь повод к рассказу о моем первом знакомстве с Ее Величеством Пиздой.
Произошло оно в погребе, когда мне было лет пять или шесть. Память сохранила смутное воспоминание о некой «железной маске». Несколько лет назад, листая какую-то иллюстрированную книгу, я буквально оторопел, наткнувшись на изображение древней маски, ужасно напоминающей женское лоно, из которого, если приподнять забрало, высовывалась мужская голова. Оправившись от шока, я наконец-то получил ответ на вопрос, мучивший меня с тех, давних уже, пор, когда я впервые пристально рассмотрел женские гениталии. (В «Тропике Рака», если помните, есть некий персонаж, для которого этот интерес превратился в сущее наваждение. Боюсь, что он и по сей день взламывает заветные врата одни за другими в тщетной надежде как он это сам себе объясняет разгадать их тайну.)
В пору моего детства этот запретный мир был лишен какой бы то ни было растительности. Как я сейчас понимаю, отсутствие волосяного покрова лишь подхлестывало наше воображение, стихийно оживлявшее эту таинственную пустошь. Мы не пытались вникнуть в ее внутреннюю сущность, нас куда больше завораживало вымышленное нами растительное убранство, которое в один прекрасный день должно было украсить эту диковинную целину. Сообразно времени года, возрасту затейников, месту действия и множеству других замысловатых обстоятельств, гениталии некоторых малышек являли, как мне вспоминается сейчас, такое разнообразие, которое не снилось ревнителям оккультизма даже в самых фантастических снах. Нашим впечатлительным умам виделась безымянная фантасмагория, изобиловавшая реальными, осязаемыми, умопостигаемыми образами, которые тем не менее не имели названия, ибо никак не соотносились с живым опытом, где все разложено по полочкам: имя, дата, место. Потому-то и говорилось, что под юбочками у прелестных крошек скрываются магнолии, или пузырьки одеколона, или бархатные пуговки, или резиновые мышки да что только не скрывалось. Само собой подразумевалось, что некая щель есть у каждой барышни. Порой злые языки судачили, что, мол, у той она отсутствует, а эта и вовсе «морфодит». «Морфодит» непонятный пугающий термин, который никто не мог толком объяснить. То имелась в виду какая-то непонятная двуполость, то еще что-нибудь столь же туманное, вроде того, что там, где подобает быть щели, на самом деле то ли раздвоенное копыто, то ли скопище бородавок. В общем, увидишь не обрадуешься!