Дальше. Кто-то из ее сообщников был послан на Большой Фонтан заранее, чтобы следить за домом. Как говорят в Одессе, сидеть на цинке! Он залез на шелковицу и увидел, как мама прячет что-то на чердаке. Наверняка какую-то ерунду никто прятать бы не стал! Парень потом спрыгнул, стряхнув с веток кучу шелковицы и раздавив ее; наверное, он чуть не упал, потому что у него были испачканы не только бутсы, но и руки а я заметила эти его руки, когда он мчался вниз по обрыву. Но где мне было догадаться, что он спешит встретиться с Виркой и рассказать ей о том, что видел. Да, эта мысль мелькнула у меня еще тогда, во время грабежа, но я не успела ее додумать.
Итак, компания дождалась ночи и пошла нас грабить. На берегу я заметила среди других Югова и Прохорова. «Товарищ Комар» это, конечно, Югов: маленький, носатый. А долговязый «матрос» Прохоров, который так талантлив, что даже перестает «ггассиговать», когда входит в роль. Вот он и вошел в роль матроса! Еще были какие-то ряженые, на которых я не обратила внимания, и «товарищ Стахов». Худой, в низко нахлобученной шляпе, в нелепых очках и в шинели, которая болталась на нем, как на вешалке. Этому «Стахову» были отданы мамины серьги, которые потом оказались у мадам Хаймович. Конечно, Вирка не могла выпустить из-под контроля своих сообщников, она привыкла ими верховодить. А может быть, боялась, что ей потом не отдадут ее долю. А что, от этой революционной шпаны всего можно ожидать! Поэтому Вирка пошла грабить нас вместе с остальными, замаскировавшись так, что ее невозможно было узнать, ну а кличку «Стахов» присобачила, желая поиздеваться надо мной.
Какой же дурой она меня считала! Не сомневалась, что ей удастся обвести меня вокруг пальца как дважды два удастся! И в самом деле это ей почти удалось. Если бы в тот момент, когда они уже вроде бы завладели богатейшей добычей, не появился Ин если бы не появился Тобольский, который разогнал их настоящим оружием, «анархисты» ушли бы с добычей. Они-то своим реквизитом могли напугать только двух беззащитных женщин.
Интересно, узнал он их? Был ли у них какой-то разговор об этом ограблении потом?
Нет! Мне это ничуть не интересно! Ничуть! Я ничего не хочу знать об Ин о Тобольском, о Тобольском, о Тобольском, черт бы его взял!
Надя! Надя, да что с тобой?! донесся до моих ушей испуганный голос мамы. Что с тобой?! Зову, зову, а ты будто оглохла!
Я не оглохла, мама, вздохнула я. Я думаю, что делать дальше.
Надюша, сходи к Вирке, взмолилась мама. Христа ради сходи!
Я молча кивнула, хотя заранее знала, что от разговора с ней для меня ничего, кроме унижения, не выйдет.
Но я собиралась просить помощи не у нее.
Утром я уже стояла около дверей квартиры, куда мы приехали почти год назад. У дверей квартиры Хаймовичей.
Открыла сама мадам и я вдруг с ужасом осознала, что забыла ее имя-отчество. Все время мадам Хаймович да мадам Хаймович.
Тю! Да это ж наша Надя! Где у вас случилось, шо сюда принеслась, даже ж взопрела? хихикнула она издевательски.
Я посмотрела ей в глаза и она их быстро отвела.
Ей было неловко! Ей было не по себе!
Может быть, еще не все потеряно и мадам Хаймович удастся уговорить?
И тут я вспомнила ее имя.
Фейга Гершевна, отца ночью арестовали.
Ой-вей! всплеснула она руками.
А что вы вздыхаете? не выдержала я. Это ведь вы Вирке рассказали про ту сцену на Софиевской, вот она и привела к нам ночью свою матросню. Отомстила!
Ох, Наденька, я не думала, шо так выйдет, простонала мадам Хаймович, и в ее маленьких карих глазах появились слезы. Вот хочешь верь, хочешь не верь не думала! Взяла да и рассказала Вирке просто так, шо-где, и шо с того вышло?! Жалею твоего папочку, жалею! Пропал он! Они там, на Херсонской, мастера искать воши, любую пакость на безвинного напялят!
Фейга Гершевна, поговорите с Виркой, если и вправду жалеете! схватила я ее за маленькие шершавые руки, стиснула моляще. Пожалуйста!
Может, ты ее сама попросишь? нерешительно пробормотала мадам Хаймович. Вы ведь подругами были. Может, и она пожалеет его?
Подругами? Пожалеет? не смогла я сдержать горький смех. Да я же говорю: Вирка сама к нам своих бан я чуть не подавилась неосторожным словом и быстренько оговорилась: Сама привела к нам своих этих товарищей! Хотела бы пожалеть не арестовала бы моего отца! Поговорите с ней! Умоляю!
Ну хорошо, наконец согласилась мадам Хаймович. Она обещала нынче вечерком к нам заглянуть. Приходи завтра поутру, расскажу, шо вышло.
Я поблагодарила ее и повернулась уходить, но тут уж она меня схватила за руку:
Прости, Наденька, шо через меня такая беда на вас свалилась. И на Вирку не думай, шо она свирепствует на русских за своих, за евреев. Для нее теперь ничего своего нет все стали чужими. Для нее революция та скаженная печка, куда она кого хошь швырнет, не помилует: еврея, гоя Я ж и сама ее другой раз боюсь!
А боишься так ни о чем с ней не заговаривай, только еще хуже будет! раздался хриплый голос, и в прихожую вышел согбенный старик в больших очках на крючковатом носу, в ермолке и засаленной домашней жилетке. В руках он держал большие портновские ножницы, и только благодаря этому я с трудом узнала Виркиного отца, настолько он изменился за тот год, что мы не виделись. Изменился к худшему: похудел, постарел!
И баришне не поможешь, и себе навредишь, Фейга, продолжал он. Увидишь, скоро она и нас с тобой к ногтю придавит, как чуждых елементов! Уже кричала мне: папа, мол, вы теперь тоже ж иксплотатор через то, шо у вас наемный труд есть в мастерской. Вей из мир! А на шо, я вас спрашиваю, на какие шиши я давал ей образование, кормил, поил, давал жить, как она сама хочет? Не суйся к дочке с такими опасными разговорами, Фейга, а то огребешь не унесешь! А ви, баришня, сами за отца похлопочите. Сходите в эту их комизию на Херсонской, тридцать шесть, добейтесь самого большого начальника. Вот шо я вам скажу: его одного только Вирка боится. Страх потеряла, как стыд, а его боится. Зверь, люди говорят, но только он может помочь.
А как его фамилия? спросила я, и ноги у меня подкосились, когда Виркин отец угрюмо буркнул:
Тобольский.
Не помню, как дошла до дому. Трясло от страха, стоило только подумать, что придется идти к нему, говорить с ним, умолять Казалось, легче спуститься сейчас к морю, войти в соленую, тяжелую ледяную воду и не выходить из нее.
Но как оставить маму? Как бросить отца на произвол судьбы?
Видела ее? бросилась ко мне мама. Говорила? Она поможет?
Я ее не видела, не знаю, что делать, пробормотала я, отводя глаза. Ее дома не было.
А родители? встрепенулась мама. А мадам Хаймович? Послушай, мы сейчас достанем все золото, которое отец спрятал за картиной, все драгоценности, и ты пойдешь к Хаймовичам, будешь их просить помочь. Они жадные, они возьмут деньги!
Мне стало стыдно за мать. Хаймовичи очень, может быть, и жадные, но они ни словом не обмолвились о деньгах, когда жалели меня и отца, когда рассказали про Тобольского, который только один может отца спасти.
А может быть, ему все это отнести? То, что хранилось в зеленом жакете, а теперь перекочевало за старый пейзаж?
Я подавилась злобным смешком. Большевики гребут сейчас такие деньжищи, такие сокровища, что начальник этой самой «комизии», наверное, с золотых тарелок ест, что ему наши монетки да жемчужинки! Не деньги ему нужны будут от меня
А с чего я взяла, что я ему вообще нужна? Он утолил то первое желание обладать царевной Анастасией, ну и все, пошла вон!
Да, наверняка это так. Иначе он не ушел бы тогда ночью.
Что это за монеты такие? Что за жемчуг, что за украшения? спросила я. Откуда они у нас? Почему ты тогда сказала, что вы это получили за меня?
Опять начала! заломила руки мама, но глаза ее беспокойно забегали. Я не помню, не помню, что тогда говорила, я была в таком состоянии
Ты не помнишь, а я помню! зло бросила я. Ну? Что это значило? Что такое получили за меня?
Мама нервно ломала пальцы, но вдруг успокоилась и ответила:
Это наследство.
Вот те на!
Какое еще наследство? опешила я. Чье?
Одного нашего родственника, который оставил тебе все, что у него было. Поэтому я и сказала, что мы получили эти деньги «за тебя»! Поняла? Довольна? А теперь давай их достанем, и ты пойдешь спасать отца! Да Вирка за такие деньги
Да Вирка нам ничем не поможет ни за какие деньги! закричала я в отчаянии. Ты что, забыла ее слова, что не она приказы отдает, она их только исполняет? С Хаймовичами я повидалась, никаких денег они с меня не спросили, сказали, что помочь может только ее начальник, к нему надо идти, на Херсонскую!
Ну?! выдохнула мама. Так надо идти скорей!
А ты знаешь, кто этот начальник? невесело усмехнулась я. Его фамилия Тобольский. Тебе ничего эта фамилия не напоминает?
Тобольский? наморщив лоб, повторила мама. Но ведь это это тот человек, который спас нас летом! Который прогнал грабителей! Он должен помочь нам снова!
Кому должен? Почему должен? чуть ли не скрипя зубами от злости, переспросила я. Отцу? Он его в глаза не видел. Тебе? Да ты для него пустое место! Или
Или тебе, тихо сказала мать. Тебе, с которой он лежал той ночью на траве вы думали, что я спала, а я видела это! Я смотрела в окно!
Хорошо, что я стояла около дивана, а то плюхнулась бы прямо на пол при этих словах. А так на диван угодила.
Смотрела в окно? тупо повторила я, и тут же ярость снова овладела мной: Подсматривала, значит? А что же ты не подняла крик, не возмутилась, когда увидела, как твою дочь валяют по траве? Или ты считала, что я должна отблагодарить его? Отдать ему все, что у меня есть?
Я видела, что ты не сопротивлялась, пробормотала мать, отводя глаза. И я подумала, что ты сама этого хотела. Почему я должна была тебе мешать?
Я смотрела на нее, не веря глазам, я слушала ее, не веря ушам.
А ты в самом деле моя мать? спросила я зло. Ты в этом уверена?
Да, я хотела ее обидеть. Да, я хотела ее пристыдить! Но я совсем не хотела, чтобы произошло то, что произошло, не хотела узнать то, что узнала!
Она содрогнулась, вскинула на меня глаза, вдруг налившиеся слезами, покраснела, словно вся кровь вмиг прилила к ее лицу.
Нет, я не твоя мать! крикнула она. А ты не моя дочь! Как была чужая, так и осталась! Отец тебе всю душу отдал, а ты теперь манежишься тут, идти за него просить или нет!
И даже в эту минуту я еще ничего не поняла и растерянно прошептала: