Петруша, как ты хорош в своих словах! Ты говоришь совсем как большой, любуясь на державного брата, с восхищением проговорила великая княжна Наталья Алексеевна.
А кроме того, я еще силен. Меншиков против меня богатырем смотрит, а я осилил его, детски-хвастливо проговорил император-отрок. Однако оставим говорить про это. Меншиковы мне страшно надоели, и я буду очень рад скорее отделаться от них. Дня через два-три их не будет
Между тем Меншиков принимал все меры для поддержания ускользавшей от него власти и, чтобы хоть несколько умиротворить государя, послал к нему свою жену и дочерей.
Немало пришлось выждать Дарье Михайловне в петергофском дворце, пока о ней доложили императору. Ее дочери направились на половину великой княжны Натальи Алексеевны.
Холодно принял ее государь и спросил о цели ее прихода.
Я пришла к вам, государь, за милостью, со слезами ответила Дарья Михайловна, опускаясь на колена.
Встаньте, княгиня, и говорите, что вам надо?
Милости, пощады, государь!
Вы, княгиня, просите за мужа?
За него, ваше императорское величество.
Ваши просьбы напрасны, княгиня. Ваш муж слишком много взял на себя. В своих поступках он совсем забыл, что император российский я, а не он. Он злоупотреблял доверием покойной императрицы: царствовала не она, а Меншиков. Ему хотелось точно так же властвовать и в мое царствование, но это ему не удастся. Нет, довольно! громко и с волнением проговорил император-отрок, быстро расхаживая по кабинету.
Не о власти просит мой муж, ваше величество, а о снисхождении.
Довольно, он и то не в меру пользовался моим снисхождением его надо бы предать строгому суду, но я не хочу этого, помня старые заслуги Меншикова.
Государь, соблаговолите дать нам разрешение уехать в какую-нибудь нашу вотчину.
Куда вам ехать, вы об этом получите указ.
Ваше императорское величество, прошу вашей пощады не ради мужа, а ради моих дочерей и сына, ни в чем не повинных перед вашим величеством. Окажите им милость, государь.
Хорошо, я посмотрю Оставьте меня, княгиня, я занят.
Но княгиня Дарья Михайловна, громко рыдая, опять опустилась на колени перед государем. Тогда он, не говоря уже более ни слова, вышел из своего кабинета, оставив просительницу.
Бедная княгиня встала с колен и направилась на половину великой княжны Натальи Алексеевны; там она думала встретить своих дочерей. Однако великая княжна, чтобы избежать объяснения с женой и дочерьми Меншикова, не приняла их.
Во дворце никто не разговаривал с женой опального вельможи и с его дочерьми. А давно ли еще все искали расположения княгини Меншиковой, за большую честь почитали, если она говорила с кем-либо? Увы! все миновало; теперь все бежали от нее как от зачумленной.
Дарья Михайловна отправила дочерей домой, а сама направилась в квартиру Остермана, думая там найти сочувствие и помощь, тем более что Остерман многим был обязан Меншикову.
Во дворце никто не разговаривал с женой опального вельможи и с его дочерьми. А давно ли еще все искали расположения княгини Меншиковой, за большую честь почитали, если она говорила с кем-либо? Увы! все миновало; теперь все бежали от нее как от зачумленной.
Дарья Михайловна отправила дочерей домой, а сама направилась в квартиру Остермана, думая там найти сочувствие и помощь, тем более что Остерман многим был обязан Меншикову.
«Помня нашу хлеб-соль и наше расположение, Андрей Иванович, может, замолвит за нас доброе словечко государю, заступится за нас; стану слезно просить его об этом; мои слезы тронут его сердце ведь человек он, не зверь бесчувственный», думала удрученная горем княгиня Меншикова, входя к Остерману.
Знаю, княгиня, знаю, зачем вы пожаловали ко мне, но, к своему крайнему сожалению, ничего для вашего мужа сделать не могу, ничего! встретил ее хитрый Остерман.
Батюшка, Андрей Иванович, войди ты в наше горькое положение, помоги ты нам, помоги!
И рад бы, душевно рад, да не могу, княгинюшка.
Не говори так, Андрей Иванович, можешь ты, все можешь!.. Государь тебя слушает
Не скажите, добрейшая Дарья Михайловна, не скажите. Наш император подчас бывает самонравен, да, кроме того, его величество слишком огорчен поступками вашего мужа и гневается на него. Я пробовал было просить государя за князя Александра Даниловича.
Ох, Андрей Иванович, неправду ты говоришь, неправду! Не станешь ты за нас просить, не станешь!
Княгиня, своими словами вы обижаете меня
Прости, если мои слова, Андрей Иванович, тебе обидными показались, и если ты хоть немного жалеешь нас, то помоги нам, Христа ради!.. Земно о том прошу тебя! И при этих словах бедная Дарья Михайловна опустилась на колени перед Остерманом, который все более и более входил в доверие к государю и был теперь самым приближенным к нему человеком.
Что это, княгиня? Встаньте, встаньте, что вы!.. Если бы было в моей власти оправдать князя Александра Даниловича или, так сказать, сгладить все его проступки, то я сделал бы это и без ваших поклонов. Но, повторяю, я, к сожалению, ничего не могу сделать для него, ничего, холодно проговорил Остерман. Простите меня, мне недосуг. Я спешу в верховный совет меня ожидают, добавил он, стараясь освободить из рук Меншиковой свой расшитый золотом кафтан.
Так не можешь, не можешь? вставая с колен, переспросила Дарья Михайловна. Ну и не надо не надо!.. Я унижалась перед тобою, Андрей Иванович, со слезами умоляла, но ничто не тронуло тебя. Смотри, Андрей Иванович, ведь судьба переменчива, может быть, и ты узнаешь свой черный день, и над тобой напасть разразится, как разразилась она над нами Ты смеешься теперь над нашей бедой, так посмеются другие над твоей бедой Прощай! И княгиня Меншикова не спеша оставила кабинет Остермана.
«Фу! Что она тут наговорила? Про какой-то «черный день», про какую-то беду намекала пугала какой-то напастью Вот вздорная баба!.. Заступаться за Меншикова! Слуга покорный Я не спеша, а мало-помалу займу его место и буду таким же министром, каким был Меншиков. Повластвовал он, и довольно, теперь моя очередь!» рассуждал сам с собою Остерман.
Когда карета княгини Дарьи Михайловны отъехала от подъезда дворца, государь отдал приказ наложить на Меншикова домашний арест и поручил выполнить это генерал-лейтенанту Салтыкову.
Меншиков много, много зла наделал моему бедному отцу, и я не могу забыть это, сказал он. Я не могу терпеть человека, который был злодеем моему отцу и моей бабке, государыне Евдокии Федоровне. Кстати, Андрей Иванович, скоро ли мы в Москву поедем? спросил у Остермана император-отрок.
Это зависит, государь, от ваших приказаний, как вы повелеть изволите.
Питер мне надоел, я хочу в Москву. В Москве лучше. Не правда ли, Ваня? обратился государь к своему любимцу, князю Ивану Долгорукову.
Где вам хорошо, там и мне не плохо, государь.
Спасибо, Ваня, спасибо!.. Знаю, любишь ты меня, предан мне. А Андрей Иванович тебя не любит.
Государь, когда же я меняясь в лице, пробормотал Остерман.
Да, да, ты не любишь Ваню; говоришь, что он отвлекает меня от занятий науками Ведь говорил?
Я я к князю Ивану Алексеевичу душевную привязанность имею
Ну хорошо, Андрей Иванович, хорошо, я пошутил Так ты говоришь, нам скоро можно и в Москву ехать? меняя разговор, спросил у Остермана государь.
Можно, государь, дней через пять-шесть.
И отлично! Вот мы спровадим из Питера Меншикова, а сами в Москву поедем. Я люблю Москву, очень люблю! А знаете почему? Потому что, говорят, Москву любил мой отец И Наташа любит. А ты, Ваня, любишь ли Москву? Да? У твоего отца, кажется, под Москвой большая усадьба есть?
Есть, государь. Горенки прозывается.
И охотиться, Ваня, можно?
Как же, наши леса изобилуют дичью. В них даже попадается и красный зверь.
Побываем, непременно побываем и в усадьбе у твоего отца и поохотимся там вволю. Что ты морщишься, Андрей Иванович? Уж как ты хочешь, а охотиться я буду. Говорят, прадед мой, покойный царь Алексей Михайлович, любил охотиться под Москвой, и лес там такой есть, Сокольниками прозывается, в котором он любил охотиться Так я говорю, Ваня?
Так, государь.
А ты, Андрей Иванович, бабушке моей, царице-инокине, послал ли письмо с известием, что Меншиков уже больше не правитель, не регент и что ему не миновать ссылки?
Как же, по твоему приказу, государь, вчера с нарочным в Москву, в Новодевичий монастырь послал
Меншиков по своему деянию заслужил смертную казнь, но я помилую его. Пусть живет я против казни. Можно наказывать преступников, послать в Сибирь, а жизнь отнимать у них не надо жизнь нам дана Богом, ею и распоряжаться может только Бог! Я вот подрасту, возмужаю и непременно отменю казнь. Я и теперь сделал бы это, да некоторые члены верховного совета отстаивают казнь, да и Андрей Иванович говорит, что преступников надо казнить в пример другим, произнес император-отрок.
Надо карать преступление, государь, иначе преступников разведется такое множество, что с ними слада не будет, внушительно промолвил Остерман.
Разумеется, наказывать надо, но только не смертью. Недавно князь Иван дал мне хороший урок Хотите, расскажу?
Пожалуйста, ваше величество, с низким поклоном проговорил Остерман.
Я спешил куда-то ехать. Мне подсунули подписать смертный приговор. Я взял перо и не читая хотел уже подписать его. А князь Иван подошел ко мне и больно ущипнул так больно, что я вскрикнул от боли. Только что хотел я разразиться гневом, а князь Иван и говорит мне: «Вот, государь, тебе больно от того, что я ущипнул тебя, а каково тому несчастному, у которого безвинно хотят голову срубить? И ты, государь, прежде чем подписывать, прочитал бы». Я внимательно прочитал приговор и нашел обреченного на смертную казнь невиновным. Приговор я разорвал, а князя Ивана крепко обнял и расцеловал А где же он? Где Ваня? оглядываясь, проговорил император-отрок. Князь Иван не может слушать, когда его хвалят, всегда уйдет Наверное, он в парке. Пойти к нему, добавил государь и поспешно вышел.
И на самом деле, во время рассказа Петра князь Иван Долгоруков незаметно вышел.
Дом-дворец князя Меншикова стал вдруг не тот, каким он был прежде. Печально, мрачно было там; почетные караулы в доме и около дома были сняты; у его подъезда не виднелось верениц экипажей; на лестнице и в передней не было лакеев в напудренных париках и в ливреях, расшитых золотом. А еще так недавно в передней у Меншикова дожидались своей очереди вельможи и сановники. Куда все вдруг подевалось могущество, слава, блеск, величие?