Зимою на таежных золотых промыслах после каждой большой «кити» (пороши), чтобы иметь возможное сообщение и не потерять с осени пробитый путь, посылаются особо люди на пригодных к тому лошадях топтать дорогу, что и делается от кордона до кордона, иногда более сотни верст, на счет промысла (прииска), иначе он может остаться в безвыходном положении до весны и иметь сообщение разве только на лыжах. Конечно, такое топтание стоит недешево и делается в силу необходимости. Что касается пригодности лошадей для такой работы, то тут выбираются такие, которые и в глубоком снегу бредут тихо и ровно, не торопясь, насколько хватит их силы. Другие же, чуть снег выше колена, начинают скакать, падать или просто лягут, так что их самих приходится выручать силой. Лучших же, пригодных лошадей берегут, дорожат ими и называют топтунами. Такие лошади неоценимы и летом при проездах по болотистым тундрам.
И вот, мне кажется, такая невозможность путешествия ранней весною и есть одна из главных причин того, что на Алтае не знают глухариных токов!.. Не считайте это абсурдом и верьте, что алтайские промышленники не имеют понятия об охоте на глухарей весною, и потому рассказывают о спаривании этой дичи такую ерунду, что и слушать тошно. Прожив в Сузунском заводе 11 лет, я несколько раз просил местных и окрестных охотников отыскать глухариный ток, за что давал им 5 рублей, и никто из них не взялся не только найти ток, но и подумать об этом, потому что, по их убеждению, таких токов нет, значит, и искать нечего. На все мои доводы они только ухмылялись и, разводя руками, говорили.
Нет, барин, токов мы не знаем, да он и не токует, а просто собирает слюну, где набросает копалуха (глухарка). Вот, примером сказать, косач, тот действительно слетается к одному месту и бормочет, да и то ноне хитрить стал токует вразнобой.
Ну, хорошо, так что же, по-вашему, значит и он только бормочет да слюну собирает, так, что ли?
А кто его знает, мы эвтаго не видали, да и того, чтоб он с маткой топтался, тоже не приметили.
Тем обыкновенно и кончались мои исследования, и я все-таки в течение 11 лет ни одного глухариного тока около Сузуна через местных охотников не нашел, а искать самому не удавалось, потому что в это время всегда приходилось сильно хлопотать по заводу, кончая плавку и подготовляясь к встрече весеннего напора воды и пропуску льда.
Знают ли глухариные тока в южном Алтае, мне не известно, а по сбивчивым отзывам других утвердительно сказать не могу.
Вот в этом случае невольно вспомнишь Забайкалье, где и весна совсем иная, и каждый охотник знает в своем районе все глухариные тока наперечет. Там их посещают уже в начале марта и кончают около мая. Даурская весна приходит несколько раньше, а доступ во все заповедные места возможен не только весною, но и во всякое время года, потому что снег невелик и стаивает уже в марте, особенно в южной части Забайкалья.
На Алтае, по-моему, рыбаки гораздо счастливее охотников. Они отправляются на свой промысел на таком экипаже, который не задержат никакие зажоры, и нередко забираются в свои излюбленные места еще ранее вскрытия реки, а при первом ледоходе и поднятии воды на более низких местах, когда рыба опрометью бросается в луга и затоны, они уже ставят свои ловушки и вдоволь наедаются свежинки. Это едва ли не самое веселое для них время, несмотря на холод, который обыкновенно бывает при вскрытии Оби. И мне кажется, что тут главную роль играет не только промысел, сколько самая жизнь и приволье после скучной зимы
Думаю так потому, что и в простых рыбаках есть та же ничем не сокрушимая страсть, как и у охотников, которая проявляется не в одном собственно промысле, но и в любви к природе, в особом настроении духа и своего рода поэзии. Я в этом убедился не один раз, и стоит только суметь задеть ту слабую струнку, как, по-видимому, из самой грубой натуры мало-помалу выйдет тот светоч жизни, который не сделаешь искусственно и не купишь ни за какие деньги, а только позавидуешь и почувствуешь от всей души.
Надо видеть, с каким оживлением снуют эти простые люди повсюду на своих немудрых лодочках, ставя снасти или бегая по берегам с разными наметами и «кривдами», когда рыба стремится вверх по реке и идет около берегов. В это же время они городят свои заколы по устьям небольших речек и разным мелким старицам и протокам, ставя в них верши, фитили и морды, несмотря на то, что все это временно, только до большой воды.
По-моему, рыбаки счастливее охотников уже потому, что, живя при такой реке, как Обь, у них рыбный промысел не оскудевает почти круглый год и настолько разнообразен, что хватило бы только труда и энергии вести его с весны до осени и с утра до утра почти ежедневно. Это такого рода занятие, что, имея всевозможные снасти рыбного промысла, скучать и бездействовать нельзя: работа есть всегда, если не на воде в самую бурную погоду, то дома у своего камелька и рабочего верстака.
Вот почему все истые рыболовы всегда имеют на своих излюбленных и насиженных местах более или менее приспособленные жилища, которые они строят в виде землянок на высоких берегах и гривах или ставят настоящие теплые помещения, где нередко и живут полным хозяйством. Кроме того, летом они, как и охотники, нередко уплывают в разные места своего промысла и, ведя уже кочевую жизнь, довольствуются тем, что Бог послал, ночуя и спасаясь от непогоды то в балаганах, то просто под лодками. От комаров и мошек они надевают на голову особо устроенные сетки, всякий по своему вкусу, и спят под холщовыми пологами, которые иногда сделаны из особо сотканной ткани, «проховой», чтоб не было душно. Полога имеют форму опрокинутого ящика и вешаются на вбитые в землю колышки.
Не один десяток раз доводилось мне ночевать в рыбачьих помещениях, у гостеприимных хозяев, и я всегда с удовольствием вспоминаю эти ночевки. Если и приходилось иногда терпеть от насекомых, тесноты и неудобства, то это такого рода неприятности, которые не мешают большому удовольствию, а тем более потому, что, по выражению поэта, и в бурях есть покой, а в опасностях своего рода удовольствия, которые не забываются до конца жизни. Конечно, все это может показаться просто смешным для людей, по часу занимающихся своими розовыми ноготками на выхоленных ручках и одевающихся не иначе, как в крахмал и батист, но таким рыбакам и охотникам, право, лучше сидеть дома и, не краснея, рассказывать в салонах о своих подвигах.
Не один десяток раз доводилось мне ночевать в рыбачьих помещениях, у гостеприимных хозяев, и я всегда с удовольствием вспоминаю эти ночевки. Если и приходилось иногда терпеть от насекомых, тесноты и неудобства, то это такого рода неприятности, которые не мешают большому удовольствию, а тем более потому, что, по выражению поэта, и в бурях есть покой, а в опасностях своего рода удовольствия, которые не забываются до конца жизни. Конечно, все это может показаться просто смешным для людей, по часу занимающихся своими розовыми ноготками на выхоленных ручках и одевающихся не иначе, как в крахмал и батист, но таким рыбакам и охотникам, право, лучше сидеть дома и, не краснея, рассказывать в салонах о своих подвигах.
Из множества слышанных мною рассказов в этих простых и причудливых помещениях, от этих ужасных «пейзанов», я приведу в этих воспоминаниях только два или три, которые пришли мне в данную минуту на память.
Однажды, на охоте весною за дупелями, за Обью, по незатопленным гривам, меня захватила страшная буря, которая волей-неволей заставила бросить охоту, искать убежища и заночевать. По счастию, мне с товарищем скоро довелось попасть на рыбачью избушку. Мы попросились, и нас охотно и гостеприимно приняли, хотя и в тесном, но теплом помещении, а вечером накормили превосходной ухой из только что пойманных налимов. Конечно, не обошлось без того, что и я со своей стороны напоил старика-хозяина и его старушку хорошим чаем да попотчевал немного бальзамкой. За непогодью вечер был длинный и потому мало-помалу мы разговорились.
Ну что, барин? Как ты сегодня поохотничал? спросил меня еще могучий старик, подсаживаясь ко мне на лавку и палочкой поправляя в камельке прогоревшие тонкие дрова.
Да что, дедушка, плохо что-то. Дупелей еще мало, а проклятые утки словно настеганы, сказал я.
Оне, брат, ноне таки и есть, прервал он меня. В прежние-то годы, бывало, идешь мимо, дак она точно тебя не видит, а покеркат маленько да и потянется потихоньку под кусты, а либо в траву Да тогды, барин, и ружья-то у нас каки были потеха!.. С кремнями да на сошках Вишь, так-то стрелять, как вы, господа, мы не умели, да и дробь-то готовили сами, таку, значит, сечку
Знаю, дедушка! Я и сам ей стрелял в Нерчинске. А ты разве охотник?
Старик при слове «Нерчинск» тотчас выпрямился, несколько повернулся ко мне и в его добрых и умных глазах как бы промелькнуло не то сомнение, не то удивление; но я, тотчас заметив это и зная, что пойдут сейчас расспросы, не дал ему настроиться на эту тему и сказал.
Я ведь, дедушка, служил там по горной части почти семнадцать лет, так в это время много чего видел и испытал; а ты вот расскажи, как ты из охотника сделался рыбаком?
Да, вишь, барин, случай подошел Я и дал себе зарок боле не стрелять
Тут старик опустил седую голову, сунул палочку в огонь и, перебирая пальцы, начал рассказывать.
У меня и родитель был страшенный охотник, да и рыбак не последний. Он, знашь, и утятничал, и медведев бивал, и осетров ловил немало, ну, значит, и я в него уродился, токо у меня душа-то, барин, кака-то жалостливая Был я молодым еще парнем, а уж женатым и ребят было двое сынок да девчонка. А у родителя-то была, значит, заимка На ней скот кормили зимами, ну и хлебушка молотили немало, а тут к весне-то и выкочевали. Вот я раз, утречком, пошел поутятничать, да и дошел до заимки. Гляжу, утка-серуха слетела с соломы. Что за диво? Дай-ко я посмотрю, чего она тут робит?.. Ну, значит, залез на этот ворох и вижу гнездо, а в нем яичек семь штук накладено Постой, думаю, пусть выведет, дак тогда я соберу утяток да подпущу к домашним. Вот я ничего не пошевелил, а потихоньку слез с соломы, да крадучись и убрался на речку Спустя эдак недели две, али поболе, я и вздумал, надо, мол, сходить и посмотреть, а домашним ничего не обсказываю, молчу. Вот, значит, подкрался я тихонько к заимке и гляжу на солому. А серуха-то увидала меня, закеркала таку беду, да и полетела словно подшибленная. Ладно, мол, лети, куда знашь не обманешь, а я погляжу Вот и залез на солому, да и вижу, что все семь детенков сидят, словно пуговки, еще таки махоньки, только вылупились, и шейки таково плотно утянули в себя, что только носочки да глазки и знать Вот я, долго не думая, собрал их в шапку, да и полез долой Гляжу, а серуха-то так и летает, так и летает на кругах надо мной, а сама керкает, да так жалобно керкает, что меня индо за душу взяло!.. Вишь, думаю, детенков жалеет, то и плачется!.. Ну, да, мол, ладно, ничего, других заведешь Вот я ушел в кусты, да и гляжу, что от нее будет Гляжу, значит, да и вижу, что она спустилась на солому, закеркала потихоньку, а тут и давай бегать по вороху!.. Вот она и туда, вот и сюда нету! Вот она спорхала вниз и там начала искать, но видит, что и тут нету!.. Вот она опять залетела наверх и нутко искать да перебирать носом солому А сама керкает таково жалобно, словно всхлипывает, да крылышками похлопывает, адоли мать причитает и в ладоши бьет над своим ребенком.