Низовые пожары тушатся и ночью, но верховые, особенно в ветер, когда неминуемо является матка это уже немыслимо. В этом случае и днем люди, работая в дыму, теряются и делаются жертвами огня, а ночью и подавно, да и требовать от них в такое время работы невозможно: можно только вдали от пожара проводить перехватывающие канавы, вырубать просеки и проч., но и это доступно только в светлые и лунные ночи.
Как крайняя мера, при тушении больших пожаров является необходимость пустить с безопасного места встречный огонь; для этого люди заходят вперед пожара и нарочно зажигают лес, направляя огонь навстречу. При низовом пожаре эта штука нехитрая и не опасная, но при верховом история другая. Тут иногда невозможно опередить пожар, идущий по вершинам деревьев, а при удаче трудно поднять наверх огонь искусственно и направить против образовавшейся страшной тяги воздуха. Если же это и удастся, то всегда явятся два противоположных течения и в один миг образуются две «супротивных» матки, которые, как разъяренные огненные потоки, несутся со страшной быстротой и силой друг против друга и можете себе представить, что происходит тогда, когда они сойдутся!.. Вот где настоящий огненный ад, который я и описать не в состоянии, чтоб представить читателю настоящую картину.
Чем ближе сходятся две противоположных матки, тем более усиливается течение воздуха и их стремление скорее соединиться в одно целое! В самый же момент соединения тот и другой огонь схватываются вместе, образуя огненную массу, которая сначала крутится, затем вдруг взвивается кверху на страшную высоту, выше леса, и только тогда огонь теряется в массе вылетевшего громадным столбом дыма!.. В эти ужасные секунды слышатся не только рев и гул, а какой-то зловещий клекот бушующего огня, который, как страшный водопад, оглушает до того, что невозможно слышать не только разговора, но и крика человека. Затем вдруг все стихает, слышны только шипение и треск, да видны мириады искр, которые то сверкая, то потухая, крутясь, падают из-под клубов черного дыма. Наступает удручающая зловещая тишина, как бы говорящая в этой агонии: готово!.. Все кончено!.. Леса больше тут нет!..
Как предупредительная мера от могущих быть пожаров вследствие напольных огней на Алтае прибегают к искусственной «опалке» боров весною, но только в то время, когда в них еще сыро. Для этого «выгоняются» с окрестных деревень крестьяне, как и на пожары; работа ведется под присмотром местных лесничих и полесовщиков. Вся суть в том, что около кромки боров опаливается, или лучше сказать, выжигается «ветошь» (старая трава) и мелкая поросль полосою в несколько сажен шириною. Конечно, это имеет смысл и значение, если делается толково и вовремя, но бывает и так, что при нерадении рабочих или плохом присмотре, особенно в ветреную погоду, огонь вырывается и попадает в бор; и вот является та беда, которой боялись, от которой предохраняли лес.
Вся работа при опалке состоит в том, что около кромки бора нарочно зажигают ветошь и дают ей прогореть на известное расстояние, а затем, по краям, огонь тотчас тушат метлами и заскребают лопатами; вот и вся нехитрая штука.
Досадно и тяжело иной раз видеть, когда при опалке лесов крестьяне разоряют гнезда тетерь, собирая из них яйца или разбивая их о землю, если они уже насижены. Тут вполне проявляется все грубое невежество этого темного люда, которому служит забавой хлопанье насиженных яиц. А если кто-нибудь начнет стыдить такого субъекта в его неразумном поступке, то он только глупо осклабится и непременно скажет либо дерзость, либо отделается своего рода философией.
Ну, а что за беда? Ведь она вольная птица. Не я, так кто-нибудь другой оберет яйца.
И увы! Несмотря на такой глупейший вывод, он почти прав, и прав потому, что в первый же подходящий праздник пойдут разыскивать тетерьи гнезда не только ребятишки, но и взрослые парни, даже бабы, девки и пожилые мужики. В некоторых деревнях такого рода занятие производится чуть не огульно и в весьма редких умные старики имеют влияние на целое «обчество» и там гнезд почти не разоряют. Следовательно, «что город, то норов, что деревня то обычай»: в одной бахвалятся тем, кто больше набрал яиц, в другой это считается грехом.
Ну, а что за беда? Ведь она вольная птица. Не я, так кто-нибудь другой оберет яйца.
И увы! Несмотря на такой глупейший вывод, он почти прав, и прав потому, что в первый же подходящий праздник пойдут разыскивать тетерьи гнезда не только ребятишки, но и взрослые парни, даже бабы, девки и пожилые мужики. В некоторых деревнях такого рода занятие производится чуть не огульно и в весьма редких умные старики имеют влияние на целое «обчество» и там гнезд почти не разоряют. Следовательно, «что город, то норов, что деревня то обычай»: в одной бахвалятся тем, кто больше набрал яиц, в другой это считается грехом.
Читатель, быть может, спросит: «А что же делает власть, которая, в силу закона, должна остановить такое безобразие?»
Совершенно верно должна! Но наши власти и повыше деревенских охотно, например, покупают заведомо ловленных в сетях весною дупелей, так почему же какому-нибудь деревенскому старшине не отведать и самому «скусных» тетерьих или утиных яичек?..
Заканчивая этот краткий очерк о пожарах, не могу не упомянуть, что они нередко бывают так внезапны, что от них погорают иногда не только близлежащие к лесам «заимки» (хутора), мельницы, но и селения. Такие примеры были и на моей памяти, и с печальным финалом, когда выгорала не только большая часть деревни, но даже часть скота, а жители, лишившись почти всего имущества, едва спасались сами. Положим, что такая катастрофа случилась вследствие беспечности и засорения деревни близлежащими «назьмами» и ворохами соломы, но тем не менее такой случай ясно уже доказывает, что тут и силы всего деревенского люда не могли отбить упорно наступающего из леса огня.
Из всего вышесказанного легко заключить, какая масса леса гибнет на Алтае от пожаров. Они настоящий бич лесного хозяйства, и в сравнении с ними что значат не только воровские порубки, но и заводские, если б они велись правильно. Правильной, рациональной порубки не велось здесь и ранее; никакой таксации на Алтае не было, да, пожалуй, и быть не могло вследствие того, что не было топографических съемок края. Считали и мерили леса «близко да около», а потому и порубки назначались где поудобнее и повыгоднее, а вырубленные участки не очищались и на них не оставлялось должного числа «семенников».
Я видел хорошую геогностическую карту Алтайского горного округа, составленную с 1843 по 1852 год. А межевая экспедиция по Алтаю, под управлением полковника Мейна, была только в 1856 году.
В последнее же время, кроме умышленных поджогов, врагами леса явились переселенцы из Руси, которые, забравшись будто в обетованные палестины, делали что хотели и губили зря не только лесные участки, но, селясь где попало, повырубили, например, около Барнаула почти все лесные колки и даже отдельно стоящие деревья. Это словно какая-то саранча налетела на привольные пажити Алтая и точно с голодовки, напустилась на его природные богатства, пользуясь то особой льготой, то отсутствием организации переселения. Употребляя в пищу зайцев, они в огромном количестве истребили их петлями, а теперь переловили шатрами. Там, где поселились «рассейские», дичи почти не стало; где по колкам стояли озерки или пробегали ручейки, образовались сухие лога, «хоть топор наколоти», как говорят сибиряки.
В последнее время причиной обезлесения края явилось с 1844 года пароходство, которое, постепенно развиваясь, в настоящее время истребляет ужасное количество дров. Вот почему теперь почти все побережья великой Оби имеют вид неприглядной пустоши, а жители берегов, «зарясь» на высокую плату, повырубили большую часть даже и своих участков.
Не понимаю, почему пароходовладельцев не обяжут топить дешевой нефтью или каменным углем, который открыт на Алтае с 1851 года и ныне может разрабатываться в разных местах, не говоря уже о казенной Бочатской каменноугольной копи, уголь которой может давать до 77 процентов кокса. Уголь этот легко можно доставлять на Обь и сплавлять по Томи.
Собирание утиных и тетеревиных яиц до того вошло здесь в обычай крестьян, что побережные жители, чтоб скорее находить гнезда, зажигают весною незатопленные водой гривы, где растет в большом количестве тальник и подходящие таким местам деревья, как например, тополь, ветла, осина и т. п. Можете судить, какое количество побережной растительности погибает от такого безобразия, не говоря уже о дичи.
Однажды плыл я весной с барнаульским исправником по разлившейся Оби в небольшой лодке, нанятой нами в деревне Гоньбе. Разговаривая с хозяином лодки и нашим чичероне по дупелиным местам, исправник спросил его, не знает ли он у кого-нибудь продажной хорошей лодки?
Однажды плыл я весной с барнаульским исправником по разлившейся Оби в небольшой лодке, нанятой нами в деревне Гоньбе. Разговаривая с хозяином лодки и нашим чичероне по дупелиным местам, исправник спросил его, не знает ли он у кого-нибудь продажной хорошей лодки?
А тебе, ваше высокоблагородие, в каку меру надобно лодку? спросил его наш ментор, пожилой уже крестьянин.
Да аршин девяти или десяти, дедушка, будет достаточно.
А вот у меня, барин, как раз такая и есть, совсем новенькая, только ноне изладил.
Хорошая?
Одно слово лодка, куды хошь плыви, не захулишь.
А ты что же возьмешь за нее, дедушка?
Да рублев пятнадцать надо бы взять, ваше высокоблагородие! Уж шибко хороша удалась, и развод, значит, широкой, небось, не вывернешься, коли обнабоишь, как должно.
Ну хорошо, старик! Я тебе верю, оставь лодку за мной.
Да она, барин, недалеко отсюда, на берегу, можно заехать. Поглядишь своим глазом, дак лучше дело-то будет.
Вот и прекрасно, заверни к лодке.
Слушаю, барин, слушаю. Пошто не заехать, ведь недалеко.
Проплыв еще несколько сот сажен, старик поворотил к берегу, зачалился веревкой за куст и торопливо полез на берег, радостно и самоуверенно говоря.
Вот, барин, погляди сам, знаю, что не охулишь.
Тут он поднялся совсем и ушел в кусты, а мы закурили папиросы и хотели идти туда же, но остановились, поджидая старика, чтоб спросить, куда и далеко ли идти. В это время слышим неподалеку, на берегу, похрустыванье сучков от шагов старика, хлопанье рук по бедрам и какое-то причитанье сквозь слезы.