О Господи! С нами крестная сила! Да это чего же такое наробочено?.. Вот варнаки проклятые, что они делают! Вот паскудники-то настоящие!.. О Господи!.. О Господи!..
Слушая такое причитанье, мы переглянулись и полезли туда же, на берег. Не далее как в 15 или 20 саженях, между кустами и деревьями, мы увидали старика, который топтался на обгорелых щепках и то хлопал себя по бедрам, то снимал шапку и крестился, все еще причитая, то сердясь, то всхлипывая от душивших его слез.
Мы подошли.
Вот, барин! Гляди-ко, что сроблено! Вот они, варнаки проклятые, что делают с нашим братом
Взобравшись на груду обгорелых щеп, мы увидали кучи свежего пепла, повсюду следы огня и обгорелый бок новой лодки.
Вот она, матушка, кака была!.. А сколько я маялся, высекал из целой лесины, долбил, да тихохонько разводил ее на парах! причитал старик.
Мы убедились, что лодка действительно была, но сгорела от нарочно пущенного огня. Велико было горе старика. Он аккуратно проследил пожарище, нашел обгорелое утиное гнездо, в котором уже не было яиц, отыскал на сыром иле следы сапог
Все вместе взятое ясно говорило, что тут кто-то разыскивал гнезда, а чтоб скорее их видеть, пустил «пал» (огонь) и сжег неподалеку сработанную лодку Старик соображал, кто виновник его несчастья, хотел по приезде в деревню собрать сход и миром обсудить дело; исправник обещал помочь ему в этом.
Этот факт рассказан мною лишь как пример из сотен подобных; тут приходится жалеть не об одном старике, а о том, что никакие узаконения не прекращают подобных безобразий не только в Сибири, но, кажется, и на Руси. Теперь остается ожидать, что будет с введением нового закона об охоте, которым строго запрещается разорение гнезд и караются собиратели яиц. Надо, чтоб проснулись и все те, коим нужно смотреть за этим.
Говоря выше о пожарах, я упомянул о том, что лесная дичь ночью сама летит на огонь. Такой пример был наблюдаем почти всеми присутствующими на пожаре в Барнауле, когда горел дом г. Лапина. Лишь только пожар вошел в свою силу и огромное зарево осветило окрестности города, над самым пожаром появились в большом количестве перепелки. Они со всех сторон налетали с близлежащих полей и лугов, тряслись над пожаром, но охваченные высоко взвивающимся огнем, точно свертывались в комочки на воздухе и падали в пожарище. Многих из них вынимали, по окраинам, из растасканных обгорелых бревен, досок и разного хлама и показывали присутствующим.
Однажды, когда я ночевал на охоте, на опушке леса, к нам ночью прилетел на огонь выпь, сшиб с тагана небольшой медный чайник и был пойман тут же конюхом, которому он едва-едва не выклевал глаза, за что и поплатился жизнью.
Глава 8
Салаирский край. Рудники. Золото. Охота. Заселение Салаира. Салаирцы и разбойники. Преступления. Обязательные работники. Ф. Е. Засс. Дрофа. Тетеревиная охота. Обнажения. Смерть коня. Катастрофа с орлом. Косачи в саду. Сибирский Вильгельм Телль. Страшное северное сияние.
Салаирский край. Рудники. Золото. Охота. Заселение Салаира. Салаирцы и разбойники. Преступления. Обязательные работники. Ф. Е. Засс. Дрофа. Тетеревиная охота. Обнажения. Смерть коня. Катастрофа с орлом. Косачи в саду. Сибирский Вильгельм Телль. Страшное северное сияние.
Почти весь 1872 год я прожил в Салаирском руднике, а потому имел возможность хоть несколько ознакомиться с его окрестностями и населением этого уголка. Вся местность тут состоит из небольших возвышенностей и почти повсюду покрыта смешанным лесом с преобладанием хвойного. Граница местного полесья соединяется с так называемой «чернью», о которой я упомянул выше, а чернь эта занимает большое пространство и тянется на десятки верст как по дороге к Барнаулу, так и к бывшему Томскому заводу и далее к городу Кузнецку.
Салаирский рудник открыт в 1781 году, а в 1795 году уже строился Гавриловский сереброплавильный завод для плавки этих руд и, по повелению Екатерины II, был назван в честь горного начальника Алтайского округа Гавриила Качки, этого знаменитого деятеля, при котором так много сделано для горного дела в крае. При нем были открыты самые мощные рудники Риддерский (1786 г.) и Зыряновский (1791 г.), введена в Томском железном заводе, на одной печи, в виде опыта, плавка руд на каменном угле, который добывался в 45 верстах на реке Томи.
К северу, в окрестностях Салаирского рудника, в долинах горных речек, находится много луговых и сенокосных дач, около которых расположено немало больших и малых деревень и селений. Самое же селение рудника довольно обширно и раскинуто амфитеатром по речке Осиповке, по широкому склону и предгорью рудного холма, в котором разрабатывались три серебряных рудника, расположенные один выше другого на протяжении 34 верст. В них добывают тяжелые шпаты и охристые руды, содержащие золотистое серебро. В последнее время оказалось, что почти все небольшие лога этой возвышенности содержат в себе россыпное золото, которое и стали добывать открытыми работами не только в свободных долинках, но даже в огородах и дворах жителей Салаира.
Вот в этом случае только и прав тот автор заметок о Сибири, который писал в «Игрушечке», что в этой обетованной стране золото рассыпано природой по всем улицам Барнаула, которое и блестит повсюду в солнечные дни! И что в том же Барнауле такие холода зимою, что жители и дома одеваются в шубы, а на имеющихся роялях по клавишам лежит толстым слоем иней!.. Такие сообщения были не святочными рассказами для молодого поколения земли русской, а серьезным описанием уголка Алтая!.. Курьез!!. А тем более курьез потому, что в то время еще не было открыто россыпного золота под огородами и дворами Салаирского рудника.
Тут мне довелось жить в казенном двухэтажном доме управляющего, который построен на возвышенности и потому вид из его окон довольно обширен и оригинален. Вдали видна синь холмистой черни, а вблизи, под горной покатостью, все широко раскинувшееся селение. К дому управляющего примыкает довольно большой и тенистый сад, в котором кроме берез, пихт и других деревьев есть несколько лип, что составляет на Алтае довольно редкое явление.
Как в Гавриловском, так и в Гурьевском заводах этого края есть большие заводские плотины, на которых весной и осенью бывает много пролетных уток, но почти все они не более, как гости, потому что к лету улетают; остаются гнездовать весьма немногие. И это не оттого, чтоб им не было удобных мест, где гнездиться и вывести молодое поколение, к чему особенно располагают вершины прудов, а потому что множество худых и хороших ружейников не дают им не только заняться гнездом, но и спокойно посидеть около воды.
Зато по всей окрестности Салаира водится пропасть тетеревей и немало белых куропаток, а по дороге к Томскому заводу и к Барнаулу, в черни глухарей, рябчиков и медведей, которые сильно беспокоят прилежащие деревни, задирая коров и лошадей. Поэтому многие местные промышленники караулят их на лабазах и бьют из своих немудрых «орудиев». Тетеревей же они стреляют преимущественно осенью, с подъезда, а некоторые крестьяне добывают их у хлебных кладей шатрами и «кошами». На эти последние тетерева садятся к приваде и проваливаются внутрь плетеных из прутьев или собранных из жердочек ловушек. Дешево и сердито! Тут и караулить не надо. В досужее время, еще с осени, промышленник исподволь наделает кошей, наставит их в разных местах около кладей и пашен, накладет необмолоченных снопиков какого-нибудь хлеба и насторожит западни вот и вся мудрость.
По первым снежкам он, обыкновенно утром, едет на дровнях по ловушкам, вынимает попавшихся тетерь в поделанные снизу или с боку отверстия, зубами закусит им головы, побросает конвульсивно трепещущую птицу в мешок и, довольный своим промыслом, насторожив снова ловушки, едет домой. А завтра та же история и так до тех пор, пока простоватые тетери попадают в такие немудрые устройства.
Бывают годы, что тетерева нейдут на хлеб, а питаются в лесу и по березникам молодыми лещинками и почками деревьев; тогда промышленники ставят коши около или на самых деревьях и подманивают птицу на ягодную приваду, употребляя для этого рябину, калину и даже шипишку. Но случается, что и тут тетерев не идет «на поедь» и упорно держится «на лесу»; тогда промышленники бросают ловушки и принимаются за винтовки, говоря, что птица «чует неурожай». И надо заметить, что такая примета обща по всей Сибири, как Западной, так и Восточной.
Никакого другого промысла по части охоты тут нет, да и быть не может, потому что большая часть рудничных жителей занята работами в руднике и на золотых приисках, а крестьяне окрестных деревень ведут хлебное хозяйство и в известное, свободное для них время занимаются перевозками для заводов и рудника. Строго разбирая, огульного промысла, как например, «белковья» в Восточной Сибири, тут не может создаться за неимением белки. Она водится в этом крае только в небольшом количестве, как и другие породы грызунов, за которыми охотятся или попутно, или те люди, которые почти ничем другим не занимаются, их жизнь и весь труд посвящаются исключительно охоте во всех видах. Охотой они питаются и зовутся здесь обыкновенно «ружейниками». Их профессия бить и ловить все, «что попадает на глаза», что доступно их знанию и имеющимся под рукой орудиям.
Здесь нет слова «зверовщик», как оно понимается в Восточной Сибири. В этом слове чувствуется родное, лелеющее душу; к зверовщику является не только симпатия, но сразу безотчетное доверие и дружба. Совсем другое говорит слово «ружейник». Тут с первого раза является невольная брезгливость и вы, тотчас чувствуя как бы антипатию, начинаете думать о каком-нибудь «приказном», который, урвав часок времени, бегает в немецком пальтишке и опорках за утками и случайно бьет их из тульского дробовика. Но в сущности это, конечно, только иллюзия, потому что есть много плохих зверовщиков и хороших опытных ружейников.
Познакомившись несколько с народонаселением этого уголка Алтая и в особенности Салаирского рудника, я пришел к тому заключению, что тут пальца в рот не клади и держи ухо остро. Здешний люд за себя постоит и не любит, когда его хоть немножко погладят не по шерсти. Потом я узнал, что Салаирские горнорабочие образовались более или менее из ссылаемых сюда людей из других местностей Алтая, за провинки в обязательное время. Тогда Салаирский край считался местной каторгой, куда и посылались на исправление все «ухорезы» как из бергалов, так и из приписных крестьян, а многие деревни образовались из крещеных и обрусевших ясачных инородцев.
Надо заметить, что в обязательное время из приписных крестьян с 1761 года, по особо состоявшемуся указу, «забривали» людей в горнорабочие или так называемые «бергалы», которые и распределялись по заводам и рудникам, делаясь как бы их собственностью. Дети их считались «подростками» и по штатам 1849 года с восьмилетнего возраста поступали уже в «рудоразборщики», за что получали плату и провиант. По положению 1828 года «бергалы» увольнялись в отставку только по совершенной неспособности к труду, а с 1849 года горнорабочие поступали на действительную службу с 18-летнего возраста и по прошествии 35 лет беспорочной службы получали отставку. Но с 1852 года этот срок был сокращен до 25 лет. Отставным людям выдавались безвозмездно провиант и пенсия, что распространялось на вдов и сирот. Бесприютные же старухи принимались в богадельни.