Фома смотрел на нее и видел, что наедине сама с собой она не была такой красивой, как при людях, ее лицо серьезней и старей, в глазах нет выражения ласки и кротости, смотрят они скучно. И поза ее была усталой, как будто женщина хотела подняться и не могла.
Юноша кашлянул
Кто это? тревожно вздрогнув, спросила женщина. И струны вздрогнули, издав тревожный звук.
Это я, сказал Фома, откидывая рукой нити бисера.
А! Но как вы тихо Рада видеть вас Садитесь!.. Почему так давно не были?
Протягивая ему руку, она другой указывала на маленькое кресло около себя, и глаза ее улыбались радостно.
Ездил в затон пароходы смотреть, говорил Фома с преувеличенной развязностью, подвигая кресло ближе к кушетке.
Что, в полях еще много снега?
Сколько вам угодно Но здорово тает. По дорогам вода везде
Он смотрел на нее и улыбался. Должно быть, Медынская заметила развязность его поведения и новое в его улыбке она оправила платье и отодвинулась от него. Их глаза встретились и Медынская опустила голову.
Он смотрел на нее и улыбался. Должно быть, Медынская заметила развязность его поведения и новое в его улыбке она оправила платье и отодвинулась от него. Их глаза встретились и Медынская опустила голову.
Тает! задумчиво сказала она, разглядывая кольцо на своем мизинце.
Н-да ручьи везде любуясь своими ботинками, сообщил Фома.
Это хорошо Весна идет
Уж теперь не задержит
Придет весна, повторила Медынская негромко и как бы вслушиваясь в звук слов.
Влюбляться станут люди, усмехнувшись, сказал Фома и зачем-то крепко потер руки.
Вы собираетесь? сухо спросила Медынская.
Мне нечего я давно!.. Влюблен на всю жизнь
Она мельком взглянула на него и снова начала играть, задумчиво говоря:
Как это хорошо, что вы только еще начинаете жить Сердце полно силы и нет в нем ничего темного
Софья Павловна! тихо воскликнул Фома.
Она ласковым жестом остановила его.
Подождите, голубчик! Сегодня я могу сказать вам что-то хорошее Знаете у человека, много пожившего, бывают минуты, когда он, заглянув в свое сердце, неожиданно находит там нечто давно забытое Оно лежало где-то глубоко на дне сердца годы но не утратило благоухания юности, и когда память дотронется до него тогда на человека повеет живительной свежестью утра дней
Струны под ее пальцами дрожали, плакали, Фоме казалось, что звуки их и тихий голос женщины ласково и нежно щекочут его сердце Но, твердый в своем решении, он вслушивался в ее слова и, не понимая их содержания, думал:
«Говори! Теперь уж не поверю никаким твоим речам»
Это раздражало его. Ему было жалко, что он не может слушать ее речь так внимательно и доверчиво, как раньше, бывало, слушал.
Вы думаете о том, как нужно жить? спросила женщина.
Иной раз подумаешь а потом опять забудешь. Некогда! сказал Фома и усмехнулся. Да и что думать? Видишь, как живут люди ну, стало быть, надо им подражать.
Ах, не делайте этого! Пожалейте себя Вы такой славный!.. Есть в вас что-то особенное, что? Не знаю! Но это чувствуется И мне кажется, вам будет ужасно трудно жить Я уверена, что вы не пойдете обычным путем людей вашего круга нет! Вам не может быть приятна жизнь, целиком посвященная погоне за рублем о, нет! Я знаю, вам хочется чего-то иного да?
Она говорила быстро, с тревогой в глазах. Фома думал, глядя на нее:
«К чему это она клонит?»
Подвинувшись к нему, она заглядывала в лицо его, убедительно говоря:
Устройте себе жизнь как-нибудь иначе Вы сильный, молодой хороший!..
А коли хорош я, так и мне должно быть хорошо! воскликнул Фома, чувствуя, как им овладевает волнение и сердце начинает трепетно биться
Ах, на земле всегда хорошим хуже, чем дурным!.. с грустью сказала Медынская.
И снова из-под пальцев ее запрыгали дрожащие нотки музыки. Фома почувствовал, что, если он сейчас не начнет говорить то, что нужно, позднее он ничего не скажет ей
«Господи, благослови!» мысленно произнес он и пониженным голосом, с напряжением в груди начал:
Софья Павловна! Будет уж!.. Мне надо говорить Я пришел сказать вам вот что: будет! Надо поступать прямо открыто Привлекали вы меня к себе сначала а теперь вот отгораживаетесь от меня Я не пойму, что вы говорите у меня ум глухой но я ведь чувствую спрятать себя вы хотите я вижу понимаете вы, с чем я пришел!
Его глаза разгорались, и с каждым словом голос становился горячей и громче. Она качнулась всем корпусом вперед и тревожно сказала:
О, перестаньте
Нет уж буду говорить!
Я знаю, что вы хотите сказать
Не все вы знаете! с угрозой сказал Фома, вставая на ноги. А вот я все знаю про вас все!
Да? Тем лучше для меня! спокойно проговорила Медынская.
Она тоже встала с кушетки, как бы желая уйти куда-то, но, постояв секунды две, снова опустилась на свое место. Лицо у нее было серьезное, губы плотно сжаты, но глаза она опустила, и Фома не видел их выражения. Он думал, что, когда скажет ей: «Я все знаю про вас!» она испугается, ей будет стыдно и, смущенная, она попросит у него прощения за то, что играла с ним. Тогда он крепко обнимет ее и простит. Но этого не вышло: он сам смутился пред ее спокойствием, смотрел на нее, искал слов, чтобы продолжать свою речь, и не находил их.
Тем лучше повторила она сухо и твердо. Так вы узнали все, да? И, конечно, осудили меня, как и следовало Я понимаю я виновата пред вами Но нет, я не буду оправдываться
Она замолчала, вдруг нервным жестом подняв руки вверх, схватилась за голову И стала оправлять волосы
Фома глубоко вздохнул. Слова Медынской убили в нем какую-то надежду, надежду, присутствие которой в сердце своем он ощутил лишь теперь, когда она была убита. И с горьким упреком, покачивая головой, он сказал:
Бывало, смотрел я на вас и думал: «Экая она красивая, хорошая Голубка!..» А вы вот сами говорите виновата эхма!
Голос его оборвался. А женщина тихонько засмеялась.
Какой вы славный и смешной
Парень смотрел на нее, чувствуя себя обезоруженным ее ласковыми словами и печальной улыбкой. То холодное и жесткое, что он имел в груди против нее, таяло в нем от теплого блеска ее глаз. Женщина казалась ему теперь маленькой, беззащитной, как дитя. Она говорила что-то ласковым голосом, точно упрашивала, и все улыбалась; но он не вслушивался в ее слова.
Пришел я к вам, заговорил он, перебивая ее речь, без жалости!.. Думал я ей скажу! А ничего не сказал и не хочется Сердце упало Дышите вы на меня как-то Эх, напрасно я увидал вас! Что вы мне? Уходить, видно, надо
Подождите, голубчик, не уходите! торопливо сказала женщина, протягивая к нему руку. Зачем же так сурово? Не сердитесь на меня! Что я вам? Вам нужна иная подруга, такая же простая, здоровая душою, как сами вы Она должна быть веселая, бодрая Я ведь уже старуха Я вот тоскую так пусто и скучно живется мне так пусто! Знаете, когда человек привыкнет жить весело, а радоваться не может, плохо ему! Смеется не он, жизнь смеется над ним А люди Послушайте! Как мать, советую вам, прошу и умоляю вас не слушайте никого, кроме вашего сердца! Живите так, как оно вам подскажет. Люди ничего не знают, ничего не могут сказать верного не слушайте их!
Стараясь говорить проще и понятнее, она волновалась, и слова ее речи сыпались одно за другим торопливо, несвязно. На губах ее все время играла жалобная усмешка.
Жизнь строга она хочет, чтоб все люди подчинялись ее требованиям, только очень сильные могут безнаказанно сопротивляться ей Да и могут ли? О, если б вы знали, как тяжело жить Человек доходит до того, что начинает бояться себя он раздвояется на судью и преступника, и судит сам себя, и ищет оправдания перед собой и он готов и день и ночь быть с тем, кого презирает, кто противен ему, лишь бы не быть наедине с самим собой!
Фома поднял голову и сказал недоверчиво и с удивлением:
Не пойму никак я что такое? И Любовь то же говорит
Какая Любовь? Что говорит?
Сестра То же самое, на жизнь все жалуется. Нельзя, говорит, жить
О, большое счастье, что уже теперь она говорит об этом
Сча-астье! Хорошо счастье, от которого стонут да жалобятся
Вы слушайте, в жалобах людей всегда много мудрости Мудрость это боль
Фома слушал убедительно звучавший голос женщины и с недоумением оглядывался. Все было давно знакомо ему, но сегодня все смотрело как-то ново, хотя та же масса мелочей заполняла комнату, стены были покрыты картинами, полочками, красивые и яркие вещицы отовсюду лезли в глаза. Красноватый свет лампы тревожное наводил уныние. Сумрак лежал на всем, кое-где из него тускло блестело золото рам, белые пятна фарфора. Тяжелые материи неподвижно висели на дверях. Все это стесняло, давило Фому, и он чувствовал себя заплутавшимся. Ему жалко было женщину. Но она и раздражала его.
Вы слышите, как я говорю с вами? Я хотела бы быть вашей матерью, сестрой Никогда никто не вызывал во мне такого теплого чувства, как вы А вы смотрите на меня так недружелюбно Верите вы мне? да? нет?
Он посмотрел на нее и сказал, вздыхая:
Не знаю! Верил я
А теперь? быстро спросила она.
А теперь уйти мне лучше! Не понимаю я ничего И себя я не понимаю Шел я к вам и знал, что сказать А вышла какая-то путаница Натащили вы меня на рожон, раззадорили А потом говорите я тебе мать! Стало быть, отвяжись!
Поймите мне жалко вас! тихо воскликнула женщина.
Раздражение против нее все росло у Фомы, и по мере того, как он говорил, речь его становилась насмешливой Говоря, он встряхивал плечами, точно рвал опутавшее его.
Жалко?.. Этого мне не надо. Эх, говорить я не могу! Но сказал бы я вам!.. Нехорошо вы со мной сделали зачем, подумаешь, завлекали человека? Али я вам игрушка?
Мне только хотелось видеть вас около себя сказала женщина просто и виноватым голосом.
Мне только хотелось видеть вас около себя сказала женщина просто и виноватым голосом.
Он не слышал этих слов.
А как дошло до дела, испугались вы и отгородились от меня Каяться стали Жизнь плохая! И что вы всё на жизнь жалуетесь? Какая жизнь? Человек жизнь, и, кроме человека, никакой еще жизни нет А вы еще какое-то чудовище выдумали это вы для отвода глаз, для оправдания себя Набалуете, заплутаетесь в разных выдумках и стонать! «Ах, жизнь! Ох, жизнь!» А не сами вы ее делали? И, себя жалобами прикрывая, других смущаете Ну, сбились вы с дороги, а меня зачем сбивать? Злость, что ли, это в вас: дескать, мне плохо, пусть и тебе будет плохо, на же! Так, что ли? Эх вы! Красоту вам бог дал ангельскую, а сердце где у вас?