Целые дни Фома проводил на капитанском мостике рядом с отцом. Молча, широко раскрытыми глазами смотрел он на бесконечную панораму берегов, и ему казалось, что он движется по широкой серебряной тропе в те чудесные царства, где живут чародеи и богатыри сказок. Порой он начинал расспрашивать отца о том, что видел. Игнат охотно и подробно отвечал ему, но мальчику не нравились ответы: ничего интересного и понятного ему не было в них, и не слышал он того, что желал бы услышать. Однажды он со вздохом заявил отцу:
Тетя Анфиса знает лучше тебя
Что она знает? спросил Игнат, усмехаясь
Все, убежденно ответил мальчик.
Чудесные царства не являлись пред ним. Но часто на берегах реки являлись города, совершенно такие же, как и тот, в котором жил Фома. Одни из них были побольше, другие поменьше, но и люди, и дома, и церкви все в них было такое же, как в своем городе. Фома осматривал их с отцом, оставался недоволен ими и возвращался на пароход хмурый, усталый.
Вот завтра приедем в Астрахань сказал однажды Игнат.
А она такая же, как все?
Ну, известно!.. А то какая же?
А за ней что?
Море Каспийское море называется.
А что в нем есть?
Рыба, чудак! Что может в воде быть?
Город-от Китеж в воде стоит
То другое дело! То Китеж В нем одни праведники жили.
А в море праведные города не бывают?
Не бывают сказал Игнат и, помолчав, прибавил: Вода морская горькая, пить ее нельзя
А за морем опять земля будет?
Известно! Море-то должно же края иметь. Оно как чашка
И опять города там?
И опять города, а как же? Только там уж не наша земля будет, а персидская Видал персияшек, которые вот на ярмарке-то шептала, урюк, фисташка?
Видал, ответил Фома и задумался.
Однажды он спросил отца:
Много еще земли-то?
Земли, брат, о-очень много!
А на ней все одинаковое?
То есть что?
Города и всё
Ну, конечно Все одинаково
После многих таких разговоров мальчик стал реже, не так упорно смотреть вдаль вопрошающим взглядом черных глаз
Команда парохода любила его, и он любил этих славных ребят, коричневых от солнца и ветра, весело шутивших с ним. Они мастерили ему рыболовные снасти, делали лодки из древесной коры, возились с ним, катали его по реке во время стоянок, когда Игнат уходил в город по делам. Мальчик часто слышал, как поругивали его отца, но не обращал на это внимания и никогда не передавал отцу того, что слышал о нем. Но однажды, в Астрахани, когда пароход грузился топливом, Фома услыхал голос Петровича, машиниста:
Приказал валить столько дров, тьфу, несообразный человек! Загрузит пароход по самую палубу, а потом орет машину, говорит, портишь часто масло, говорит, зря льешь
Голос седого и сурового лоцмана отвечал:
А все жадность его непомерная дешевле здесь топливо, вот он и старается Жаден, дьявол!
Жаден
Повторенное несколько раз кряду слово запало в память Фомы, и вечером, ужиная с отцом, он вдруг спросил его:
Тятя!
Ась?
Ты жадный?
На вопросы отца он передал ему разговор лоцмана с машинистом. Лицо Игната омрачилось, и глаза гневно сверкнули.
Вот оно что!.. проговорил он, тряхнув головой. Ну, ты не того, не слушай их. Они тебе не компания, ты около них поменьше вертись. Ты им хозяин, они твои слуги, так и знай. Захочем мы с тобой, и всех их до одного на берег швырнем, они дешево стоят, и их везде как собак нерезаных. Понял? Они про меня много могут худого сказать, это потому они скажут, что я им полный господин. Тут все дело в том завязло, что я удачливый и богатый, а богатому все завидуют. Счастливый человек всем людям враг
Вот оно что!.. проговорил он, тряхнув головой. Ну, ты не того, не слушай их. Они тебе не компания, ты около них поменьше вертись. Ты им хозяин, они твои слуги, так и знай. Захочем мы с тобой, и всех их до одного на берег швырнем, они дешево стоят, и их везде как собак нерезаных. Понял? Они про меня много могут худого сказать, это потому они скажут, что я им полный господин. Тут все дело в том завязло, что я удачливый и богатый, а богатому все завидуют. Счастливый человек всем людям враг
Дня через два на пароход явились новые и лоцман и машинист.
А где Яков? спросил мальчик.
Рассчитал я его прогнал!
За то?
За то самое
И Петровича?
И его.
Фоме понравилось то, что отец его может так скоро переменять людей на пароходе. Он улыбнулся отцу и, сойдя вниз на палубу, подошел к одному матросу, который, сидя на полу, раскручивал кусок каната, делая швабру.
А лоцман-то новый уж, объявил Фома.
Знаем Доброго здоровьица, Фома Игнатьич! Как спал-почивал?
И машинист новый
И машинист Жалко Петровича-то?
Нет.
Ну? А он до тебя такой ласковый был.
А зачем он тятю ругал?
О? Али он ругал?
Ругал, я ведь слышал
Мм а отец-то тоже, значит, слышал?
Нет, это я ему сказал
Ты Та-ак протянул матрос и замолчал, принявшись за работу.
А тятя мне говорит: «Ты, говорит, здесь хозяин всех, говорит, можешь прогнать, коли хочешь»
Такое дело!.. сказал матрос, сумрачно поглядывая на мальчика, оживленно хваставшего пред ним своей хозяйской властью. С этого дня Фома заметил, что команда относится к нему как-то иначе, чем относилась раньше: одни стали еще более угодливы и ласковы, другие не хотели говорить с ним, а если и говорили, то сердито и совсем не забавно, как раньше бывало. Фома любил смотреть, когда моют палубу: засучив штаны по колени, матросы, со швабрами и щетками в руках, ловко бегают по палубе, поливают ее водой из ведер, брызгают друг на друга, смеются, кричат, падают, всюду текут струи воды, и живой шум людей сливается с ее веселым плеском. Раньше мальчик не только не мешал матросам в этой шуточной и легкой работе, но принимал деятельное участие, обливая их водой и со смехом убегая от угроз облить его. Но после расчета Петровича и Якова он чувствовал, что теперь всем мешает, никто не хочет играть с ним и все смотрят на него неласково. Удивленный и грустный, он ушел с палубы наверх, к штурвалу, сел там и стал с обидой задумчиво смотреть на синий берег и зубчатую полосу леса. А внизу, на палубе, игриво плескалась вода и матросы весело смеялись Ему очень хотелось к ним, но что-то не пускало его туда.
«Держись от них подальше, вспомнил он слова отца, ты им хозяин»
Тогда ему захотелось что-нибудь крикнуть матросам что-нибудь грозное и хозяйское, так, как отец кричит на них. Он долго придумывал что бы? И не придумал ничего Прошло еще дня два, три, и он ясно понял, что команда не любит его. Скучно ему стало на пароходе, и все чаще и чаще из разноцветного тумана новых впечатлений выплывал пред Фомой затемненный ими образ ласковой тетки Анфисы с ее сказками, улыбками и мягким смехом, от которого на душу мальчика веяло радостным теплом. Он все еще жил в мире сказок, но безжалостная рука действительности уже ревностно рвала красивую паутину чудесного, сквозь которую мальчик смотрел на все вокруг него. Случай с лоцманом и машинистом направил внимание мальчика на окружающее; глаза Фомы стали зорче: в них явилась сознательная пытливость, и в его вопросах отцу зазвучало стремление понять, какие нити и пружины управляют действиями людей? Однажды пред ним разыгралась такая сцена: матросы носили дрова, и один из них, молодой, кудрявый и веселый Ефим, проходя с носилками по палубе парохода, громко и сердито говорил:
Нет, уж это без всякой совести! Не было у меня такого уговору, чтобы дрова таскать. Матрос ну, стало быть, дело твое ясное!.. А чтобы еще и дрова спасибо! Это значит драть с меня ту шкуру, которой я не продал Это уж без совести! Ишь ты, какой мастер соки-то из людей выжимать.
Мальчик слушал эту воркотню и знал, что дело касается его отца. Он видел, что хотя Ефим ворчит, но на носилках у него дров больше, чем у других, и ходит он быстрее. Никто из матросов не откликался на воркотню Ефима, и даже тот, который работал в паре с ним, молчал, иногда только протестуя против усердия, с каким Ефим накладывал дрова на носилки.
Будет! хмуро говорил он. Чай, не на лошадь грузишь.
А ты, знай, молчи! Впрягли тебя, ну и вези, не брыкайся И ежели кровь из тебя будут сосать тоже молчи, что ты можешь сказать?
Вдруг откуда-то явился Игнат, подошел к матросу и, став против него, сурово спросил:
Про что говоришь?
Говорю, стало быть, как умею запинаясь, ответил Ефим. Уговора, мол, не было чтобы молчать мне
А кто это кровь сосать будет? поглаживая бороду спросил Игнат.
Матрос, поняв, что попался и увернуться некуда, бросил из рук полено, вытер ладони о штаны и, глядя прямо в лицо Игната, смело сказал:
А разве не правда моя? Не сосешь ты
Я?
Ты.
Фома видел, как отец взмахнул рукой, раздался какой-то лязг, и матрос тяжело упал на дрова. Он тотчас же поднялся и вновь стал молча работать На белую кору березовых дров капала кровь из его разбитого лица, он вытирал ее рукавом рубахи, смотрел на рукав и, вздыхая, молчал. А когда он шел с носилками мимо Фомы, на лице его, у переносья, дрожали две большие мутные слезы, и мальчик видел их
Обедая с отцом, он был задумчив и посматривал на Игната с боязнью в глазах.
Ты что хмуришься? ласково спросил его отец.
Так
Нездоровится, может?
Нету
То-то Ты, коли что, скажи
Сильный ты!.. вдруг задумчиво проговорил мальчик.
Я-то? Ничего Бог не обидел и силой.
Ка-ак ты его давеча треснул! тихо воскликнул мальчик, опуская голову.
Игнат нес ко рту кусок хлеба с икрой, но рука его остановилась, удержанная восклицанием сына; он вопросительно взглянул на его склоненную голову и спросил:
Это Ефимку, что ли?
Да до крови!.. Как шел он потом, так плакал вполголоса рассказывал мальчик.
Мм промычал Игнат, пережевывая кусок. Жалеешь ты его?
Жалко! со слезами в голосе сказал Фома.
Н-да Вишь ты что!.. сказал Игнат.
Потом, помолчав, он налил рюмку водки, выпил ее и заговорил внушительно:
Жалеть его не за что. Зря орал, ну и получил, сколько следовало Я его знаю: он парень хороший, усердный, здоровый и неглуп. А рассуждать не его дело: рассуждать я могу, потому что я хозяин. Это не просто, хозяином-то быть!.. От зуботычины он не помрет, а умнее будет Так-то Эх, Фома! Младенец ты ничего не понимаешь надо учить тебя жить-то Может, уж немного осталось веку моего на земле
Игнат помолчал, еще выпил водки и снова вразумительно начал:
Жалеть людей надо это ты хорошо делаешь! Только нужно с разумом жалеть Сначала посмотри на человека, узнай, какой в нем толк, какая от него может быть польза? И ежели видишь сильный, способный к делу человек пожалей, помоги ему. А ежели который слабый, к делу не склонен плюнь на него, пройди мимо. Так и знай который человек много жалуется на все, да охает, да стонет грош ему цена, не стоит он жалости, и никакой пользы ты ему не принесешь, ежели и поможешь Только пуще киснут да балуются такие от жалости к ним Живучи у крестного, насмотрелся ты там на разную шушеру: странники эти, приживальщики, несчастненькие и разные гады Об них забудь это не люди, а так, скорлупа одна, ни на что они не годны Это вроде как клопы, блохи и другая нечисть И не для бога они живут нету у них никакого бога, имя же его всуе призывают, чтобы дураков разжалобить да от их жалости чем-нибудь пузо себе набить. Для пуза своего живут они и кроме как пить, жрать, спать да стонать ничего не умеют делать От них один развал души. Только запинаешься за них. И хороший человек среди них как свежее яблоко среди гнилых испортиться может Мал ты, вот что, не можешь ты понимать моих слов Ты тому помогай, который в беде стоек он, может, и не попросит у тебя помощи твоей, так ты сам догадайся, да помоги ему без его спроса Да который гордый и может обидеться на помощь твою ты виду ему не подавай, что помогаешь Вот как надо, по разуму-то! Тут такое дело: упали, скажем, две доски в грязь одна гнилая, другая хорошая, здоровая доска. Что ты должен сделать? В гнилой доске какой прок? Ты оставь ее, пускай в грязи лежит, по ней пройти можно, чтобы ног не замарать А здоровую подними и поставь на солнце, она не тебе, так другому на что-нибудь годится. Так-то, сынок! Слушай меня да помни А Ефимку жалеть не за что, он парень дельный, цену себе понимает Из него плюхой душу не вышибешь Вот я посмотрю недельку время, да к штурвалу его поставлю А там, гляди, лоцманом будет И ежели капитаном его сделать ловкий будет капитан! Вот как люди-то растут Я, брат, сам эту науку проходил, тоже немало плюх съел в его-то годы Нам, сынок, всем жизнь-то не мать родная, наша строгая хозяйка она