Но счастие скоротечно; вскоре очутились они посреди улицы и волею-неволею должны были расстаться.
Нередко попадаются дни в жизни человека, которые как бы исключительно пользуются правом наделять его неприятностями и неудачами. Точно такой же день, должно быть, пал на долю Григорью, ибо не успел он отворить ворота, как уже неприятно был поражен криком и бранью, раздававшимися у него в доме. Григорий остановился, обтер рукавом пот, капавший с лица, и стал прислушиваться; так! голосили Дарья и Василиса, но на кого? бог их ведает! Он поднялся по шаткому крылечку, выходившему на двор, и вступил в избу. Василиса и Дарья стояли, каждая по концам стола, с поднятыми кулаками; перед ними близ окна сидела Акулина; она, казалось, не старалась скрывать своего горя и, закрыв лицо руками, рыдала на всю избу Слезы ручьями струились между сухощавыми, грязными ее пальцами. Зрителем этой сцены была старуха, мать Григория; свесив с печи седую голову, как-то бессмысленно глядела она на все, происходившее перед ее глазами.
Чего горланите?.. Что еще? Ну?.. закричал Григорий, бросая с сердцем кушак и шапку наземь.
Да то же, что вот навязал нам на старости лет дьявола Поди-тка сам теперь и ломайся с ним! отвечала Василиса, указывая костлявою своею рукою на Акулину.
Да, подхватила Дарья, вся дрожа от злобы, небось и руки-то понадсодишь сунься только
Покою не дает, проклятая, продолжала Василиса, воет, знай, себе на всю избу. Послали было за хворостиной печь истопить, прошляндала без малого все утро велели хлебы замесить куды те!.. Ничего не смыслит голосит себе, да еще: пойду, говорит, к барину
Василисе и Дарье, по известным причинам, более, нежели остальной родне, ненавистна была женитьба Григория; тетки, как видно из слов их, решились даже прибегать в иных случаях к клевете, чтоб только навлекать на Акулину гнев мужа, парня, как ведали они, крутого и буйного.
Да, подхватила Дарья, приступая к племяннику, к барину, говорит, пойду он, говорит
Но Григорию и этого было довольно; он оттолкнул тетку и подошел к жене.
Что, окаянная? произнес хмельной Григорий, страшно поваживая очами. Что? Артачиться еще вздумала, а?
Да, как бы не так! голосила Василиса. Много возьмешь словами.
Вестимо, что ей даешь потачку разве не видишь, она с умыслом воет? Думает: услышит
Э! Толковать еще тут! бормотал сквозь зубы Григорий, хватая Акулину за волосы и повергая ее одним движением руки на пол.
Вот так-то! сказала Дарья. Да здесь не замай ее, Гриша; стащи лучше в сени неравно еще горшки побьешь
Бешенство, казалось, обуяло Григория; тут все разом завозилось в голове его: и неволя, с которою он женился, и посторонние неприятности, и хмель, происшествие утра, кровь путала его; сначала долго возил он бедную женщину взад и вперед по избе, сам не замечая, что беспрерывно стукался по углам и прилавкам, и, наконец, потащил ее вон
Эй, черти! послышалось тогда в сеничках. Чего расходились? Эй! Григорий, Гришка, а Гришка! произнес тем же голосом седой как лунь мужик, входя в избу. Э-э-э!.. Эхва! Как рано пошло размирье-то! Вчера свадьбу играли, а сегодня, глядишь, и побои эхва!.. Что?.. Аль балует?.. Пестуй, пестуй ее, пусть-де знает мужа; оно добро
Вот так-то! сказала Дарья. Да здесь не замай ее, Гриша; стащи лучше в сени неравно еще горшки побьешь
Бешенство, казалось, обуяло Григория; тут все разом завозилось в голове его: и неволя, с которою он женился, и посторонние неприятности, и хмель, происшествие утра, кровь путала его; сначала долго возил он бедную женщину взад и вперед по избе, сам не замечая, что беспрерывно стукался по углам и прилавкам, и, наконец, потащил ее вон
Эй, черти! послышалось тогда в сеничках. Чего расходились? Эй! Григорий, Гришка, а Гришка! произнес тем же голосом седой как лунь мужик, входя в избу. Э-э-э!.. Эхва! Как рано пошло размирье-то! Вчера свадьбу играли, а сегодня, глядишь, и побои эхва!.. Что?.. Аль балует?.. Пестуй, пестуй ее, пусть-де знает мужа; оно добро
Чего, леший, надо?.. Проваливай, проваливай черт, дьявол, собака!..
Это обстоятельство, казалось, еще больше остервенило Григория, и бог знает, что могло бы случиться с Акулиною, если б в ту самую минуту не раздалось в дверях звонкого хохота и вслед за тем не явился бы на пороге Никанор Никанорович, барский ловчий.
Василиса и Дарья мгновенно исчезли за печуркою; Григорий тотчас же выпрямился, стряхнулся и подошел к нему.
Добро здравствовать, Никанор Никанорыч, произнес он, зачем пожаловали?
Ох!.. Дай, брат, Христа ради, душеньку отвести О!.. О!.. Ай да молодые!.. Чем бы целоваться, а они лупят друг друга. Эх вы, простой народец!.. Хе, хе, хе
Балуется больно, Никанор Никанорыч.
И куды, кормилец ты наш, ломлива! И не ведает господь, что за баба такая сказала Василиса, показывая голову из своей прятки.
Ну, ну ну, а я вот что: барин вас зачем-то спрашивает Эй, тетка!.. Вынь-ка крыночку молочка смерть хочется Не могу сказать зачем, а только приказал кликнуть вместе с женою Что ж ты, тетка, коли молока нет, так простокваши давай не скупись ну!
Григорий бросился сломя голову вон из избы; тетка не замедлила последовать его примеру.
Пока почетный гражданин барской дворни хлебал простоквашу, в каморе и в сенях происходила страшная суматоха.
Зачем это барин-то кличет?
Что такое прилучилось?..
Эх, нелегкая его дергает!..
А вот что: хочет, видно, на молодых поглядеть
Что, что?.. Ну, ты рожу-то всплесни водой
Рубаху-то новую вынь. Долго, что ли, чертова дочь, возиться станешь?.. У! Как пойду
Гриша, я чай, полотенце надо для поклона?..
Давай, тетка Дарья хошь свое давай Ишь, леший! Ничего не принес!..
Вот ты покажи у меня только вид какой, только поморщься я с те живой тогда сдеру шкуру
Все, что ли?
Кажись, все
Ну, ступай!
Григорий и Акулина вышли из ворот и вскоре очутились в барской передней.
Поздравляю вас! сказал Иван Гаврилович, подходя к молодым вместе с женою. Поздравляю! Смотрите же, живите ладно, согласно, не ссорьтесь.
Mon Dieu, quelle a еair malheureuse!..[13] сказала барыня.
Comment! Vous ne saviez pas que chez eux la jeune maríue doit pleurer pendant une semaine? Mais cest de rigueur[14]
Вот, возьмите, продолжал он, подавая Григорию беленькую бумажку, это вам жалует барыня Мирно у меня жить, дружно Ты во всем слушайся мужа своего работай Ну бог с вами, ступайте.
Дорогою молодые повстречались с Никанором Никаноровичем.
Зачем барин-то звал?
Да вот пожаловал, вишь, денег
Покажи Ах ты, черт этакий!.. Вашему, знать, брату мужику только и счастие Нам небось никогда не перепадает Э! Поди тут разбери: иной и службой не выслужит, а то другой шуткой вышутит А что, брат Григорий, ведь угостить надо, ей-богу, надо Погоди, мы придем спрыснуть.
Приходите.
Сегодня и придем а?..
Ну, хоть сегодня а что?
Да завтра, чем свет, мы уезжаем в Питер с барином; так тут не до того Смотри же, жди нас
Добро
Утро и полдень протекли тихо и смирно в избе Григория, и если б не визит Никанора Никаноровича и еще двух лакеев, которые подняли ввечеру изрядную суматоху, можно было бы сказать, что водворившаяся так внезапно тишина не прерывалась ни разу и в остальную часть дня.
VIII
Тяжелей горы,
Темней полночи
Легла на сердце
Дума черная!
Но семейство Силантия не могло прожить долее одного дня в ладу и согласии; знать уж под такою непокойною звездою родились почтенные члены, его составлявшие. С следующею же зарею пошли опять свалки да перепалки. Нечего и говорить, что Акулина была главным их предлогом. Трогательные убеждения Ивана Гавриловича при последнем свидании его с Григорием, казалось, произвели на последнего то же действие, что к стене горох, ни более ни менее.
Но прежде, нежели приступлю к дальнейшему описанию житья-бытья горемычной моей героини, не мешает короче ознакомить читателя с новой ее роднею. Это будет недолго; она состоит всего-навсего из четырех главных лиц: Дарьи, Василисы, старухи, жены Силантия, и Григория. Первые две уже некоторым образом известны читателю из первой главы; прибавить нечего, разве то, что они считались еще с самых незапамятных времен ехиднейшими девками околотка.
Мать Григория была не менее их несносна, в другом только отношении. Брюзгливая, хворая, она никому не давала покоя своими жалобами, слезами и беспрестанным хныканьем; старуха вечно представляла из себя какую-то несчастную, обиженную и не переставала плакаться на судьбу свою, хотя не имела к тому никакого повода. Она постоянно проводила время лежа на печке; изменяла своему положению, залезая иногда в самую печку, когда уж невмочь подступало к пояснице. В этом да в оханье состояла вся деятельность ее жизни. «Хоть бы прибрал ее господь ну ее всем тягость только; провались она совсем» говаривали частенько тетки; но господь, видно, их не слушал: старуха жила, наполняя по-прежнему дом жалобами и канюченьем.
Силантия незачем присчитывать к семье; подобно большей части крестьян Ивана Гавриловича, он работал по оброку и являлся домой из Озерок, деревни в тридцати верстах от Кузьминского, не иначе как только в большие праздники или же в дни торжественные, как то: свадьбы, мирские сходки, крестины и тому подобное. Остается, значит, сказать несколько слов о его сыне.
Григорий принадлежал сполна к числу тех молодцов, которых в простонародье именуют «забубёнными головушками». Статься может, он не удостоился бы такого прозвища, если б судьбе угодно было наделить Силантия не одним детищем, а целою дюжиною.
Сызмала еще во всем давали ему потачку. Залезал ли Гришка в соседний огород, травил ли кошек, топил ли собак (утехи, к которым с первых лет обнаруживал он большую склонность) все сходило ему с рук, как с гуся вода. «Что с него взять? говорил Силантий. Малехонек еще, ничего не смыслит; побалуется, побалуется, да и перестанет» Если случалось соседу поймать парнишку в какой-нибудь проказе и постегать его, Силантий тотчас же заводил с соседом ссору, брань, часто оканчивавшуюся дракой, не помышляя даже о том, происходило ли то в глазах озорника сына. «Скинь-ка шапку да постучи-ка себя в голову-то, не пуста ль она, твердили Силантию, что ты его добру-то не наставишь?.. Пес ли в нем будет, коли таким вырастет». «А тебе что? отвечал обыкновенно кузнец. Знай своих; про то мое дело ведать, будет ли в нем прок; небось, не хуже твоих выйдет». Шаловливость молодого парня могла бы, конечно, пройти с летами и не возбудить в нем более дурных наклонностей, если б к зрелому возрасту не доконала его окончательно фабричная жизнь. В больших деревнях и селах Средней России, наделенной, как известно, не слишком-то плодородною почвою, мужики искони занимаются ткачеством. Занятие это дает им возможность заменять иногда с лихвою недоимки хлеба и частые неурожаи.