Это всё, это просто всё! шептал он, а потом повернулся к старичку, ковылявшему мимо с тележкой, и завопил: Вы это видели? А вы поглядите!
Старичок заторопился прочь.
Гораций, ты пугаешь людей! прошипел я, притянув его к себе. Это просто сыр.
Просто сыр! простонал он.
Ну, хорошо: это много сыра!
Это вершина человеческих достижений! совершенно серьезно объявил он. Я-то думал, Британия это империя. Но это вот это! и есть мировое господство!
У меня живот болит просто смотреть на это, заявила Клэр.
Да как ты смеешь! возмутился Гораций.
Когда нам все-таки удалось вытащить его из продуктового и запихать в одёжный, тамошний выбор произвел на него гораздо меньшее впечатление. Я специально выбрал самый простой и приличный магазин и подогнал их к самым простым и приличным полкам скромные цвета, стандартные сочетания в чем бы там ни щеголяли остальные манекены.
Пока мы набивали корзину, его лицо на глазах мрачнело.
Да я лучше голым ходить буду, проворчал он, держа пару джинсов на отлете, словно ядовитую змею. Вот в это я, по-твоему, должен одеваться? В деним, как фермер?
Сейчас все носят джинсы, попробовал успокоить его я. Не только фермеры.
Если уж на то пошло, пара хороших джинсов была дико модной по сравнению с тем, во что было одето большинство народу в магазине. Гораций аж побледнел, разглядывая спортивные шорты, карго-брюки с большими карманами, тренировочные и пижамные штаны, в которых разгуливали рядом посетители шопинг-молла.
Джинсы упали на пол.
О, нет, прошептал он. О, нет, нет.
Да в чем дело-то? рассердился Енох. Их мода не соответствует твоим высоким стандартам?
Да ну их, стандарты. А как же приличия? Где самоуважение?
Мимо прошел мужчина в камуфляжных штанах, оранжевых шлепанцах и футболке с Губкой Бобом с отрезанными рукавами.
Я подумал, что Гораций разрыдается.
Пока он оплакивал закат цивилизации, мы потихоньку набрали одежды для всех остальных.
Свинцовые ботинки, которые обычно носила Оливия, выглядели как из гардероба Франкенштейна (вернее, его чудовища), так что она выбрала себе новую обувь на пару размеров больше, чтобы можно было напихать грузов на свободное место.
Я строго настоял, чтобы на кассе, пока нам считывали этикетки, дети вели себя тише воды ниже травы. Впрочем, они молчали и дальше, шагая следом за мной через молл к выходу, а потом через паркинг к нашей машине. Руки их были перегружены пакетами, а мозг новыми впечатлениями.
Я строго настоял, чтобы на кассе, пока нам считывали этикетки, дети вели себя тише воды ниже травы. Впрочем, они молчали и дальше, шагая следом за мной через молл к выходу, а потом через паркинг к нашей машине. Руки их были перегружены пакетами, а мозг новыми впечатлениями.
Вернувшись домой, мы обнаружили, что все ушли в Акр на всю вторую половину дня что-то насчет собраний по профориентации, как сообщила нам записка от мисс Сапсан. Эмма, согласно этой же записке, осталась дома, но я очень долго не мог ее найти. Наконец, я услышал свист в гостевой ванной на втором этаже.
Я постучал.
Это Джейкоб. У тебя там все хорошо?
Слабый красный свет мерцал под дверью.
Секунду! крикнула она.
Послышалась возня, вспыхнул верхний свет, и дверь отворилась.
Ну, что, он позвонил? жадно спросила она.
Пока нет. Что у тебя тут происходит?
Я заглянул ей через плечо в маленькую ванную. Повсюду виднелось разное фотооборудование: металлические канистры выстроились на туалетном бачке, пластмассовые поддоны вокруг раковины, фотоувеличитель громоздился на полу. Я поморщился от запаха химикалий.
Ты же не против, если я превращу туалет в темную комнату, правда? смущенно спросила Эмма. Ну, потому что я уже это сделала.
У нас все равно было еще две ванных, так что я сказал, что не против. Места тут было мало, так что мне пришлось вжаться в угол. Эмма действовала уверенно, но неторопливо, и одновременно болтала со мной. Хоть она и утверждала, что совсем новичок в этом деле, все ее движения говорили об обратном как будто она уже сто раз все это делала.
Я знаю, это такое клише, она сидела на корточках спиной ко мне, выставляя регуляторы на увеличителе. Странный фотолюбитель.
А это клише?
Ха-ха, очень смешно. Думаю, ты заметил, что у каждой имбрины есть свой альбом со снимками, а в правительстве целое министерство, которое нас фотографирует и составляет каталоги. Каждый третий странный полагает себя непризнанным гением фотографии хотя большинство даже собственные ноги сфотографировать не в состоянии. Ну-ка, помоги мне вот с этим.
Она засунула ладони под один край увеличителя, а я под другой (он оказался на удивление тяжелым), и мы вместе водрузили его на доску, которую она положила поперек ванны.
И почему это так? до сих пор я об этом не задумывался, но в целом это довольно странно: зачем бы людям, проживающим снова и снова один и тот же день, еще и фиксировать его на пленке?
Нормальные люди веками пытались нас извести. Думаю, фотография это такой способ привязать себя к месту. Доказать, что мы здесь были, и что мы совсем не монстры, которых они из нас сделали.
Да, кивнул я. Вполне логично.
Зажужжал таймер для варки яиц. Эмма подхватила с бачка канистру, открутила крышку и вылила в раковину струю какой-то химии, потом достала оттуда пластиковую катушку, размотала с нее моток негатива длиной со свою руку, отжала двумя пальцами и вывесила на леску, протянутую через душевую кабину.
Но сейчас, когда мы в настоящем, все по-другому, сказала она. Я становлюсь старше, и в первый раз на моей памяти каждый из прожитых дней единственный, и я никогда больше в него не вернусь. Поэтому я намерена каждый день делать хотя бы по одному снимку, чтобы потом его вспомнить. Даже если он был не очень хорошим.
А я думаю, ты очень здорово фотографируешь, сказал я. Тот кадр, где люди идут по лестнице вниз, к пляжу, ты прислала мне его тем летом, помнишь? Он был ужасно красивый.
Правда? Спасибо.
Она редко чего-нибудь стеснялась. Мне ее застенчивость казалась совершенно очаровательной.
Ну, раз тебе правда интересно Я тут проявляла кое-какие пленки, которые наснимала за последние недели.
Она протянула руку и сняла фотографию с проволоки.
Это странное ополчение, она подала картинку мне: та была еще влажная. Они засыпают дыру на том месте, где был дом Каула. Работали целую вечность по двадцать четыре часа. Ужасно много мусора.
На фото шеренга людей в униформе стоит на краю глубокой дыры, лопатами кидая внутрь щебень.
А это мисс Эс, она протянула мне следующий отпечаток. Она не любит, когда ее фотографируют, так что пришлось ловить ее со спины.
На картинке мисс Сапсан в черном платье и черной шляпке шла к черным воротам.
Как на похороны собралась, прокомментировал я.
На картинке мисс Сапсан в черном платье и черной шляпке шла к черным воротам.
Как на похороны собралась, прокомментировал я.
Мы все ходили на похороны. Несколько недель после твоего ухода они были почти каждый день. Похороны странных, погибших во время налетов пустóт.
Представить не могу, каково это: ходить на похороны каждый день. Должно быть, ужасно.
Да.
Она сказала, что ей нужно проявить еще несколько пленок.
Можно я посмотрю? спросил я.
Если не боишься химических запахов. У некоторых от них голова болит.
И она начала дальше возиться с увеличителем.
А почему ты цифровой камерой не пользуешься? спросил я. Было бы гораздо проще.
Это вроде твоего компьютерного телефона?
Ну да, сказал я и, внезапно вспомнив, снова проверил его.
Пропущенных звонков не было.
Тогда в большинстве петель она просто не сработает, сказала Эмма. Как и твой компьютер, и телефон. Зато вот эта старая кляча, она подняла складную камеру, может отправиться куда угодно. Окей, закрывай дверь.
Я захлопнул дверь. Она включила красный свет и выключила белый, верхний. Мы почти погрузились во тьму. Два человека в такой крошечной комнатушке места было так мало, что не толкаться в процессе работы оказалось трудновато.
Для проявления фотопленок нужно много ждать и точно отмерять время. Каждые сорок пять секунд Эмма то взбалтывала одну из емкостей, то наливала в нее какие-то составы, то выливала, то вывешивала готовые негативы на просушку. В промежутках делать было нечего только ждать. Ждать и целоваться в уголке тесной и освещенной красным ванной. Наш первый сорокапятисекундный поцелуй был пробным, легким, для разогрева. Второй на него уже был не слишком похож. На третьем мы уронили поддон с химикатами, а дальше уже совсем забили на яичный таймер. Уверен, нам удалось загубить как минимум одну пленку.
А потом у меня зазвонил телефон.
Я выпустил Эмму и выхватил его из кармана. На экране светилось: «Неизвестный абонент». Я нажал ответ.
Да?
Слушай внимательно, сказал на другом конце провода все тот же угрюмый голос. Обычное место Эйба, ровно в девять. Сядешь на его диван. Закажешь то же, что и он.
Вы хотите встретиться со мной?
И приходи один.
Он нажал отбой.
Я опустил телефон.
Быстро вы поговорили, заметила Эмма. И?
И у нас встреча.
Спрашивается, что надеть на собеседование о работе с охотником на пустóт? Я понятия не имел, так что выбрал беспроигрышное: джинсы, самые симпатичные кроссовки и самую профессиональную на вид рубашку, какая у меня только была, пыльно-синее поло от «Смарт Эйд» с моим именем, вышитым над кармашком. Эмма решила остаться в своих предвоенных тридцатых: в простом синем платье с поясом из серой ленты и черных туфлях без каблука. Что Эйч велел мне приходить одному, я ей не сказал. Я не хотел отправляться ни на какое задание без нее, так что это только правильно, что она там будет. Сказать, что ее вообще-то не звали я буду чувствовать себя очень неловко.
Партия, ездившая сегодня в шопинг-молл за нарядами, все еще наряжалась, остальные пока не вернулись из Акра. Ускользнуть незамеченными было нетрудно. В восемь тридцать мы уже ехали в город.
Я надеялся, что понял лаконичные инструкции Эйч. «Обычное место Эйба» могло быть чем угодно, но «его диван» и «его заказ» сразу заставили меня вспомнить одно заведение: ресторан «Мел ОДи», олдскульную забегаловку на шоссе Ю-Эс-41, где подавали жирные бургеры и жаркое с овощами на еще более олдскульных тарелках с секциями, причем еще с тех времен, когда бог пешком под стол ходил (ну, или с 1936-го, что примерно то же самое). Счастливые воспоминания детства! Это было наше с Эйбом особое место. Я его обожал, но родители бы туда ни за что не пошли (оно было «депрессивное», с «едой для стариков»), так что оно принадлежало только нам с дедом. Мы сидели в одной и той же кабинке с диванами чуть ли не каждый субботний вечер: у меня сэндвичи с тунцом под расплавленным, почти жидким сыром, у деда тушеная печенка с луком. Я не был там лет с двенадцати-тринадцати и даже мимо не проезжал, так что оставалось только надеяться, что заведение никуда не делось. Слишком быстро менялся город: большую часть старых кварталов уже снесли, освобождая место для безликих современных торговых центров. Я гнал вперед, слушая радио и барабаня по рулю, чтобы хоть как-то успокоить нервы.