Должно быть, охотник почуял, о чем я думаю, глаза его сузились, долгие годы в лесу научили его читать чужие мысли, и он принялся ворочать в голове мою затею.
Потом подошел и вот уж этого трудно было ждать! Он протянул руку и коснулся моей машины.
Он положил ладонь на капот и так и стоял, словно прислушивался, есть ли там жизнь, и рад был тому, что ощутил под ладонью. Долго он так стоял.
Потом без единого слова повернулся и, не взглянув на меня, ушел обратно в бар и сел пить в одиночестве, спиной к двери.
И мне не захотелось нарушать молчание. Похоже, вот она, самая подходящая минута поехать попытать счастья.
Я сел в машину и включил зажигание.
Сколько миль из нее можно выжать? Какое ей нужно горючее? подумал я. И покатил.
Я катил по шоссе, не глядя ни направо, ни налево, так и ездил добрый час взад и вперед и порой на секунду-другую зажмуривался, так что запросто мог съехать с дороги и перевернуться, а то и разбиться насмерть.
А потом около полудня солнце затянуло облаками, и вдруг я почувствовал все хорошо.
Я поднял глаза, глянул на гору и чуть не заорал.
Могила исчезла.
Я как раз спустился в неглубокую ложбинку, а впереди на дороге одиноко брел старик в толстом свитере.
Я сбросил скорость, и, когда нагнал пешехода, машина моя поползла с ним вровень. На нем были очки в стальной оправе; довольно долго мы двигались бок о бок, словно не замечая друг друга, а потом я окликнул его по имени.
Он чуть поколебался, потом зашагал дальше.
Я нагнал его на своей машине и опять сказал:
Папа.
Он остановился, выжидая.
Я затормозил и сидел, не снимая рук с баранки.
Папа, повторил я.
Он подошел, остановился у дверцы.
Разве я вас знаю?
Нет. Зато я знаю вас.
Он поглядел мне в глаза, всмотрелся в лицо, в губы:
Да, похоже, что знаете.
Я вас увидел на дороге. Думаю, нам с вами по пути. Хотите, подвезу?
Нет, спасибо, сказал он. В этот час хорошо пройтись пешком.
Вы только послушайте, куда я еду.
Он двинулся было дальше, но приостановился и, не глядя на меня, спросил:
Куда же?
Путь долгий.
Похоже, что долгий, по тому, как вы это сказали. А покороче вам нельзя?
Нет, отвечал я. Путь долгий. Примерно две тысячи шестьсот дней да прибавить или убавить денек-другой и еще полдня.
Он вернулся ко мне и заглянул в машину.
Значит, вон в какую даль вы собрались?
Да, в такую даль.
Значит, вон в какую даль вы собрались?
Да, в такую даль.
В какую же сторону? Вперед?
А вы не хотите вперед?
Он поглядел на небо.
Не знаю. Не уверен.
Я не вперед еду, сказал я. Еду назад.
Глаза его стали другого цвета. Мгновенная, едва уловимая перемена, словно в облачный день человек вышел из тени дерева на солнечный свет.
Назад
Где-то посередине между двух и трех тысяч дней, день пополам, плюс-минус час, прибавить или отнять минуту, поторгуемся из-за секунды, сказал я.
Язык у вас ловко подвешен, сказал он.
Так уж приходится, сказал я.
Писатель из вас никудышный, сказал он. Кто умеет писать, тот говорить не мастер.
Это уж моя забота, сказал я.
Назад? Он пробовал это слово на вес.
Разворачиваю машину, сказал я. И возвращаюсь вспять.
Не по милям, а по дням?
Не по милям, а по дням.
А машина подходящая?
Для того и построена.
Стало быть, вы изобретатель?
Просто читатель, но так вышло, что изобрел.
Если ваша машина действует, так это всем машинам машина.
К вашим услугам, сказал я.
А когда вы доедете до места, начал старик, взялся за дверцу, нагнулся, сам того не замечая, и вдруг спохватился, отнял руку, выпрямился во весь рост и тогда только договорил: Куда вы попадете?
В десятое января тысяча девятьсот пятьдесят четвертого.
Памятный день, сказал он.
Был и есть. А может стать еще памятней.
Он не шевельнулся, но света в глазах прибавилось, будто он еще шагнул из тени на солнце.
И где же вы будете в этот день?
В Африке, сказал я.
Он промолчал. Бровью не повел. Не дрогнули губы.
Неподалеку от Найроби, сказал я.
Он медленно кивнул. Повторил:
В Африке, неподалеку от Найроби.
Я ждал.
И если поедем попадем туда, а дальше что? спросил он.
Я вас там оставлю.
А потом?
Вы там останетесь.
А потом?
Это все.
Все?
Навсегда, сказал я.
Старик глубоко вздохнул, провел ладонью по краю дверцы.
И эта машина где-то на полпути обратится в самолет? спросил он.
Не знаю, сказал я.
Где-то на полпути вы станете моим пилотом?
Может быть. Никогда раньше на ней не ездил.
Но хотите попробовать?
Я кивнул.
А почему? спросил он, нагнулся и посмотрел мне прямо в глаза, в упор, грозным, спокойным, яростно-пристальным взглядом. Почему?
«Старик, подумал я, не могу я тебе ответить. Не спрашивай».
Он отодвинулся почувствовал, что перехватил.
Я этого не говорил, сказал он.
Вы этого не говорили, повторил я.
И когда вы пойдете на вынужденную посадку, сказал он, вы на этот раз приземлитесь немного по-другому?
Да, по-другому.
Немного пожестче?
Погляжу, что тут можно сделать.
И меня швырнет за борт, а больше никто не пострадает?
По всей вероятности.
Он поднял глаза, поглядел на горный склон, никакой могилы там не было. Я тоже посмотрел на эту гору. И наверно, он догадался, что однажды могилу там вырыли.
Он оглянулся на дорогу, на горы и на море, которого не видно было за горами, и на материк, что лежал за морем.
Хороший день вы вспомнили.
Самый лучший.
И хороший час, и хороший миг.
Право, лучше не сыскать.
Об этом стоит подумать.
Рука его лежала на дверце машины не опираясь, нет испытующе: пробовала, ощупывала, трепетная, нерешительная. Но глаза смотрели прямо в сияние африканского полдня.
Да.
Да? переспросил я.
Идет, сказал он. Ловлю вас на слове, подвезите меня.
Я выждал мгновенье только раз успело ударить сердце, дотянулся и распахнул дверцу.
Он молча поднялся в машину, сел рядом со мной, бесшумно, не хлопнув, закрыл дверцу. Он сидел рядом, очень старый, очень усталый. Я ждал.
Поехали, сказал он.
Я включил зажигание и мягко взял с места.
Развернитесь, сказал он.
Я развернул машину в обратную сторону.
Это правда такая машина, как надо? спросил он.
Правда. Такая самая.
Он поглядел на луг, на горы, на дом в отдалении.
Я ждал, мотор работал вхолостую.
Я кое о чем вас попрошу, начал он, когда приедем на место, не забудете?
Постараюсь.
Там есть гора, сказал он и умолк, и сидел молча, с его сомкнутых губ не слетело больше ни слова.
Но я докончил за него. Есть в Африке гора по имени Килиманджаро, подумал я. И на западном ее склоне нашли однажды иссохший, мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может.
Но я докончил за него. Есть в Африке гора по имени Килиманджаро, подумал я. И на западном ее склоне нашли однажды иссохший, мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может.
На этом склоне мы тебя и положим, думал я, на склоне Килиманджаро, по соседству с леопардом, и напишем твое имя, а под ним еще: никто не знал, что он делал здесь, так высоко, но он здесь. И напишем даты рождения и смерти, и уйдем вниз, к жарким летним травам, и пусть могилу эту знают лишь темнокожие воины, да белые охотники, да быстроногие окапи.
Заслонив глаза от солнца, старик из-под ладони смотрел, как вьется в предгорьях дорога. Потом кивнул:
Поехали.
Да, Папа, сказал я.
И мы двинулись не торопясь, я за рулем, старик рядом со мной, спустились с косогора, поднялись на новую вершину. И тут выкатилось солнце, и ветер дохнул жаром. Машина мчалась, точно лев в высокой траве. Мелькали, уносились назад реки и ручьи. Вот бы нам остановиться на час, думал я, побродить по колено в воде, половить рыбу, а потом изжарить ее, полежать на берегу и потолковать, а может, помолчать. Но если остановимся, вдруг не удастся продолжить путь? И я дал полный газ. Мотор взревел неистовым рыком какого-то чудо-зверя. Старик улыбнулся.
Отличный будет день! крикнул он.
Отличный.
Позади дорога, думал я, как там на ней сейчас, ведь сейчас мы исчезаем? Вот исчезли, нас там больше нет. И дорога пуста. И Солнечная долина безмятежна в солнечных лучах. Как там сейчас, когда нас там больше нет?
Я еще поддал газу, машина рванулась: девяносто миль в час.
Мы оба заорали, как мальчишки.
Уж не знаю, что было дальше.
Ей-богу, сказал под конец старик, знаете, мне кажется мы летим?
Ужасный большой пожар в усадьбе
Люди около получаса прятались возле сторожки у ворот, передавая друг другу бутылку, а потом, когда в шесть часов вечера сторож отправился отдыхать, крадучись двинулись по дорожке, поглядывая на огромный дом, во всех окнах которого горел теплый свет.
Вот эта усадьба, сказал Риордан.
Проклятье, что ты имеешь в виду, когда говоришь «эта усадьба»? воскликнул Кейси, а потом тихонько добавил: Она всю жизнь у нас перед глазами.
Конечно, кивнул Келли, но когда со всех сторон начали подступать Неприятности, усадьба выглядит по-другому. Как игрушка на снегу.
Так всем четырнадцати и казалось огромный дом-игрушка стоял под медленно кружащимися перышками весеннего вечера.
Ты принес спички? спросил Келли.
Принес ли я за кого ты меня принимаешь?
Ну так принес или нет вот все, что я спрашиваю.
Кейси принялся искать. Когда все карманы оказались вывернутыми наружу, он выругался.
Нет, не принес.
Какого черта, успокоил Нолан. Там наверняка есть спички. Позаимствуем несколько штук. Пошли.
Когда они оказались на дороге, Тимулти споткнулся и упал.
Ради бога, Тимулти, проворчал Нолан, где твои романтические чувства? В разгар Большого Пасхального Восстания мы обязаны сделать все как следует. Через многие годы мы хотим войти в пивную и рассказать об Ужасном Большом Пожаре в Усадьбе, разве не так? А если ты будешь сидеть на заднице в снегу, то испортишь всю картину Восстания, разве не так?
Тимулти кивнул, поднялся на ноги, исправив общую картину.
Я постараюсь помнить о хороших манерах, обещал он.
Тс-с! Вот мы и пришли! воскликнул Риордан.
Господи, перестань говорить вещи вроде «эта усадьба» и «вот мы и пришли», заявил Кейси. Конечно же, мы видим проклятый дом! Что делать дальше?
Уничтожим его? неуверенно предложил Мерфи.
Ба, ты так глуп, что на тебя страшно смотреть, сказал Кейси. Конечно, мы его уничтожим, но сначала чертежи и планы.
Все казалось таким простым в пивной «У Хикки», заметил Мерфи. Мы придем и просто камня на камне не оставим от этой проклятой усадьбы. Если учесть, какая у меня толстая жена, мне просто необходимо с чем-нибудь зверски расправиться.