Ты же не собираешься ее есть?
Попробую кусочек. Вряд ли мне еще когда-нибудь представится такая возможность. Там, где мы живем, такое не подают.
Ты и впрямь хочешь попробовать?!
Придется. А ты
Что?
Сфотографируешь. Для Элли.
Жуть какая. Она завизжит от отвращения.
Не завизжит. Ей это покажется забавным. А я тоже сфотографирую, как ты пробуешь кусочек свинки.
Я?!
Ну да. Я не позволю тебе разбрасываться подобными мгновениями. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
Я снова посмотрел на свинку.
Меня тошнит при одной мысли о том, чтобы ее попробовать.
Именно поэтому я здесь чтобы помочь тебе приобрести новый опыт. Расширить горизонты.
Вот уж спасибо.
Для того и нужны братья. Мика пожал плечами. Включай фотоаппарат.
Я заснял, как он съел кусочек свинки. Потом он сделал то же самое для меня. От маленького кусочка свинки содержимое моего желудка взбурлило, словно парафин в лавовой лампе.
Неплохо, правда?
Кажется, меня сейчас вырвет, пробормотал я.
Мика засмеялся и положил руку мне на плечо.
Просто думай об этом, как о последней на данный момент нашей глупости. Причем даже не опасной.
В первые годы в Фэйр-Оакс границы дозволенного мы испытывали порознь. Мика проводил большую часть времени со своими друзьями, я со своими. Иногда мы играли все в одном месте, но чаще в разных.
Мы перенесли нечто вроде обряда посвящения, хотя и в разное время. Когда соседние поля и рощи застроили домами, мы с братом начали проводить больше времени у Американской реки. Там были велосипедные дорожки и мелководный серфинг он похож на водные лыжи, только доска шире и привязана к дереву на берегу, а не к лодке, и тебя несет течение. А уж прыгнуть с сорокапятифутового пешеходного моста в холодную воду и вовсе общепринятый ритуал детства. Дыхание перехватывает, берегов не видно Я впервые спрыгнул с моста в десять лет, Мика на год раньше. Позже я начал прыгать с перил моста, которые, разумеется, предназначались для того, чтобы не давать прыгать с моста. Это добавляло к длине прыжка еще десять футов. Мика тоже прыгал с перил, и начал он это делать задолго до меня.
Однако больше всего мы любили тарзанку и могли раскачиваться на ней часами. Доска на веревке привязывалась к перилам посреди моста, затем мы садились на доску и спрыгивали. Ветер бил в лицо, а мы, вцепившись в веревку, летели над водой на скорости восьмидесяти миль в час и снова взмывали ввысь, к мосту. Опасное и запретное действо, и нередко приходил шериф и конфисковывал веревку. Заметив меня или моего брата, он спрашивал:
Я вас вроде знаю?
Навряд ли, с невинным видом отвечали мы.
Мы с Микой лазили и на прибрежные скалы. Их отвесные склоны так и норовили осыпаться. Мы не раз срывались, иногда даже падали с высоты в тридцать футов, лишь чудом не ломая ноги. Однажды, карабкаясь на скалу, я чуть не лишился пальца осколок камня рассек его до кости, однако мама велела не волноваться, мол, она знает, что делать. И заклеила рану пластырем.
Правда по большей части мы с Микой проделывали все это порознь. Я ходил на речку от случая к случаю, а Мика почти каждый день. Я спрыгивал с моста один раз, он десять и ухитрялся повышать степень риска: как-то раз он предложил съехать с моста на велосипеде. Я ходил в гости к другу по понедельникам, Мика ежедневно. Брат усердствовал во всем, включая неприятности. Учился он довольно хорошо, однако любил поспорить с учителями и подраться с другими учениками, и родителей вызывали к директору по меньшей мере три раза в год. Я же, напротив, получал хорошие оценки на экзаменах и дополнительные баллы за домашние задания, а учителя говорили:
Насколько же с тобой легче, чем с твоим братом!
Еще я постоянно читал. Не только энциклопедию и Библию, но еще альманахи и атласы. Я поглощал книгу за книгой, и информация, даже непонятная и маловажная, прочно оседала у меня в памяти. К шестому классу я знал много всего: если кто-нибудь называл страну, я после беглого просмотра информации о ней мог пересказать ее статистические данные, название столицы, экспортируемые товары или среднюю норму осадков. Впрочем, моих ровесников трудно было этим впечатлить.
Например, на перемене мальчишки собирались компанией, и кто-нибудь спрашивал у одного из друзей:
Ну, и как тебе поход в Йосемити?
Потрясно! Мы с отцом поставили палатку и пошли ловить рыбу. Парни, мы столько рыбы поймали! Еще там есть секвойи. Здоровенные, я таких никогда не видел!
А к горе Хаф-Доум ходили? интересовался другой.
Нет, но отец сказал, что в следующий раз обязательно пойдем. Он говорит, это потрясающе!
Точно. Мы с отцом в прошлом году туда ходили. Было круто.
Тут кто-нибудь замечал меня, стоящего чуть в стороне, и пытался вовлечь в разговор:
Эй, Ник, а ты был в Йосемити?
Нет. А вы знаете, что прежде чем стать в 1890 году национальным парком, Йосемити в 1864 году был передан американским конгрессом штату Калифорния по праву доверительной собственности, причем подтверждающий документ подписал сам Авраам Линкольн? Выкроил для этого время в разгар Гражданской войны! В итоге использование земли по доверительной собственности способствовало тому, что в 1872 году Йеллоустоун стал первым официальным национальным парком. А вы знаете, что Йосемитский водопад, имеющий высоту две тысячи четыреста пятьдесят футов, является пятым в мире и состоит фактически из трех отдельных водопадов?..
Глаза друзей медленно стекленели.
Да, позвольте представиться: мистер Популярность.
Моя сестра тоже становилась самостоятельной. Учителя относились к ней хорошо, как и ко мне, хотя ее оценки почти в каждом классе были ближе к тройке. У наших родителей высшее образование: мама преподаватель младших классов, отец преподаватель вуза, однако их почему-то не волновала успеваемость дочери. Они не заставляли ее учиться усерднее, не помогали ей с уроками и даже не ругали за плохие оценки. Объяснение было все тем же: «Она ведь девочка».
Зато они записали ее на занятия по верховой езде, полагая, что этот навык может ей пригодиться.
Чем лучше становились мои отметки в школе, тем усерднее я учился, желая выделиться на фоне Мики и Даны мне казалось, тогда я буду купаться во внимании родителей, которое они безотчетно дарили моему брату и сестре за то, что Мика был старшим, а Дана единственной дочерью. Я хотел признания хоть за что-нибудь.
Увы, что бы я ни делал, этого оказывалось недостаточно. Я никогда не сомневался в любви родителей, но не мог не думать о том, что если бы моей матери пришлось сделать такой же выбор, как героине фильма «Выбор Софи», она бы пожертвовала мной ради спасения остальных детей. Верить в подобное ужасно, и, став родителем, я понял, что внимание не равно любви, тем не менее чувства так просто не отбросить. Более того, я начал все чаще подмечать подобные моменты. Осенью, перед школой, я получал обноски Мики, а Мике и Дане покупали новые. Если бы мама узнала о моих переживаниях, она бы пожала плечами и сказала:
Ты ведь не носил одежду Мики, так что для тебя она новая.
Никогда не забуду, как однажды в Рождество мы проснулись и обнаружили под елкой три велосипеда. Рождество было для нас самым волнующим праздником, потому что в другие дни мы редко получали желаемое. Мы считали дни до него и без остановки обсуждали то, что хотим получить в подарок. В тот год пределом наших мечтаний были велосипеды. Они означали свободу. Они означали развлечение. На нынешних велосипедах кататься уже было нельзя так они износились. Утром мы на цыпочках вошли в гостиную и с восторгом уставились на три блестящих чуда.
Велосипед Мики был новым и блестящим.
Велосипед Даны был новым и блестящим.
Мой велосипед был блестящим.
На миг я подумал, что он тоже новый. Однако вскоре я понял, что он выглядит так благодаря покраске. С нарастающим ужасом я осознал: родители подарили мне мой же велосипед, только отремонтированный. Разумеется, починить его стоило немало денег, однако меня убивала мысль, что я получил в подарок то, чем уже владел, а Мика и Дана новые вещи.
Что до оценок, то родители обычно прилепляли наши табели успеваемости на холодильник, и я не мог дождаться, пока мама придет с работы и увидит мои хорошие оценки. Она увидела их и сказала, что гордится мною. Однако наутро я обнаружил наши табели в ящике стола со слов мамы, мой табель ранил чувства Мики и Даны.
Больше табели успеваемости никогда не вывешивали на холодильник. Лишь позже я начал понимать, что Мика и Дана тоже могли быть в чем-то не уверены.
Несмотря на подобные ущемления, маму я обожал. Впрочем, ее обожали все, включая моих друзей и нашей собаки Бренди. По вечерам она читала в гостиной, а Бренди плюхалась всеми своими восемьюдесятью фунтами на мамины ноги и сворачивалась там клубком.
Маму трудно было не любить. Всегда жизнерадостная, она смотрела сквозь пальцы на то, что остальные полагали невыносимым. Например, моя мама работала, как и все мамы, но на работу ей приходилось ездить на велосипеде. Неважно, лил дождь или стояла жара под сорок градусов, мама одевалась, садилась на велосипед и крутила педали все четыре мили до работы. У ее велосипеда была одна корзина спереди и две сзади, и после работы мама ехала в продуктовый магазин, покупала все, что нужно, и возвращалась домой. И она всегда всегда! лучезарно улыбалась, входя в дом. Как бы труден ни был прошедший день, как бы жарко или холодно ей ни было, она всегда выглядела так, словно она счастливица и жизнь ее лучше не бывает.
Эй, у меня кое-что есть для вас! Не представляете, как я скучала сегодня!
Она подходила к каждому из нас и спрашивала, как прошел день. И пока она готовила ужин, я, Мика и Дана ей обо всем рассказывали.
Еще она была хохотушкой. Мама могла смеяться над чем угодно, и это располагало к ней людей. Она не была вечно оптимистичной Поллианной[4], однако осознавала, что в жизни есть и взлеты, и падения, и не стоит горевать над неприятностями, поскольку они не только неизбежны, но и преходящи.
Казалось, она знала абсолютно всех родителей моих друзей, и когда я с кем-то знакомился, вскоре мой новый друг заявлял, что его маме очень понравилась моя мама. Это всегда меня удивляло и казалось загадочным, потому что моя мама особо никуда не ходила. Почти все вечера и выходные она проводила дома с нами, а завтракала в одиночестве. К тому же мои родители никуда не выходили вдвоем на моей памяти они пошли вместе на вечеринку только однажды, и нас прямо-таки потрясло, что они куда-то там идут. Мне тогда было тринадцать, и после их ухода Мика, Дана и я собрались на совет, чтобы обсудить этот экстраординарный случай.