Затем нас повезли к вулканическому карьеру, откуда и брали камни. Он находится на другой стороне острова, и расстояние, на которое передвигали статуи, впечатлило меня гораздо больше самих статуй. Я пытался представить, сколько людей потребовалось, чтобы передвинуть одну статую, не говоря уже о сотнях.
По обе стороны дороги расстилались зеленые пастбища, где резвились стада диких на вид коней. На острове Пасхи лошадь символ достатка. Их завезли в конце девятнадцатого века, но из-за удаленности острова доставлять еду для лошадей было слишком дорого, и владельцы позволяли им свободно пастись на лугах. Литые мускулы и блестящая шерсть коней побудили Мику взяться за фотоаппарат.
Вокруг вулкана высотой в тысячу четыреста футов виднелись брошенные статуи. Некоторые лежали на боку, другие были почти полностью погребены под насыпью дороги, ведущей к дальней части острова. У самого карьера стояли статуи на разных стадиях завершенности. Опять-таки о причинах этого оставалось только гадать. Складывалось впечатление, что резчики ушли, но вскоре вернутся.
К вершине вулкана вела извилистая тропа, и треть группы решила подняться. Мы с Микой шли первыми. Под синим безоблачным небом, по теплой погоде, прогулка получилась приятно бодрящей. Вокруг острова во все стороны, насколько видел глаз, расстилался океан. И как только первые полинезийцы ухитрились выжить в нем и добраться сюда?
На вершине мы сначала сфотографировали окрестности, а потом сели почти у края обрыва, и Мика принялся разглядывать фотографии лошадей.
Маме они понравились бы. Наверняка она захотела бы напечатать их и повесить в рамочке на стену, сказал он.
Да. И Дана тоже.
Помнишь, как мы обучались верховой езде?
Вообще-то я почти не обучался. Учили Дану и тебя, забыл?
Точно. А почему ты не занимался с нами?
Потому что денег не хватало, а вам двоим это нравилось гораздо больше, чем мне.
Мика обнял меня за плечи.
Бедный средний сын. Вечно ощущал себя обойденным вниманием.
Я не ощущал, я был обойден вниманием.
Нет, не был. Мама и папа всегда гордились тобой. Они твердили, что я должен учиться лучше. Как ты.
И потому убрали мой табель успеваемости с холодильника?
Ничего они не убирали.
Убирали!
Правда?
Правда.
Я этого не помню.
Ну еще бы.
Мика рассмеялся.
Память странная штука. Особенно ярко запоминается то, что нас ранило такие события, которые люди вспоминают у психиатра на кушетке. Я как-то попросил на Рождество наушники и стереосистему. Небольшую, чтобы поставить в мою комнатушку, понимаешь? Мне тогда было лет двенадцать. Я несколько месяцев донимал маму этой просьбой, и в рождественское утро я вышел из комнаты и увидел их под елкой: наушники и стереосистему. На карточке было написано «Мике». Я так обрадовался это был самый лучший подарок! А потом из комнаты вышла мама, и когда я поблагодарил ее, сказала: «Нет-нет, твои только наушники. Стереосистема для всей семьи». Я был раздавлен. Что хорошего в наушниках без стереосистемы? Это как купить один ботинок из пары.
Наши родители иногда вели себя как ненормальные, правда?
Иногда? Да, пожалуй.
Я помолчал, размышляя о прошлом.
Пойдем. Нас ждут еще несколько статуй.
Мика выглядел странно задумчивым и смотрел на горизонт.
Нет. Давай еще немножко посидим, а потом пойдем, тихо попросил он.
Я тоже посмотрел на горизонт.
Ладно.
После вулкана нас повезли в самое фотографируемое место на острове Пасхи.
Около двадцати гигантских статуй моаи выстроились вдоль побережья. Несколько лет назад они лежали, некоторые были разломаны на куски. Археологи, ставшие нашими гидами, помогли и починить их, и поднять.
Должно быть, именно эти статуи видел нидерландский мореплаватель Якоб Роггевен, открывший остров в пасхальное воскресенье 1722 года. Легенда гласит, что он подумал, будто на острове живут гиганты. И лишь подплыв ближе, увидел среди статуй людей обычного роста.
Однако моаи отреставрировали не до конца. Изначально у всех статуй на острове имелись глаза деревянные, с нарисованным зрачком, но постепенно они сгнили, сделав моаи похожими на скелеты.
Как по-твоему, почему им не сделают глаза? спросил Мика. Их подняли, значит, дело не в том, что статуи нельзя тревожить.
Понятия не имею. Может, не хотят пугать туристов?
Мика посмотрел на статуи.
Меня бы это не напугало.
Меня тоже.
С глазами им было бы лучше.
Согласен.
Может, устроим акцию «Глаза для статуй»?
Любопытно. Действуй.
Нет, все-таки с глазами им будет лучше, правда?
Я понимал, что иногда мы с братом говорим не потому, что хотим сказать что-то важное, просто голоса друг друга нас успокаивают.
Сделав еще несколько снимков, мы вернулись в микроавтобус, и нас повезли в Анакену бухту с белым песком и одной из уцелевших пальмовых рощ. Древние моаи стояли у кромки бухты, будто охранники, наблюдающие за купающимися.
После барбекю на пляже Мика, я и еще несколько человек отправились поплавать. К этому времени наша группа уже разделилась на части. Авантюристы желали попробовать все, что можно. Для остальных обзор достопримечательностей становился досадным неудобством, которое приходилось терпеть между приемами пищи и вечеринками, как правило, среди вторых оказывались люди в возрасте и те, у кого сложился такой взгляд на путешествия.
Мика и я были среди авантюристов. Мы всегда выбирали туры, где нужно много ходить, и не собирались упускать шанс поплавать в южном океане. Хотелось выполнить важный пункт в нашем с братом длинном совместном списке «Впервые».
Они не понимают, чего себя лишили. Мика указал на сидящих на берегу людей.
Может, для них это ничего не значит. Многие из них бывалые путешественники.
Они не понимают, чего себя лишили. Мика указал на сидящих на берегу людей.
Может, для них это ничего не значит. Многие из них бывалые путешественники.
Допускаю. Или они и тогда ничего подобного не делали. Некоторые просто не умеют веселиться. Даже попробовать не хотят.
Я настороженно посмотрел на брата. Уж не обо мне ли он говорит?
В седьмом классе Мика перешел в среднюю школу имени Бэррета. Мы с ним по-прежнему взрослели порознь, зато я сблизился с сестрой. Она часто смеялась и была такой милой, что я испытывал чувство вины за свой характер. Дана редко злилась, и я однажды слышал, как она говорила маме, что гордится братьями. В ее глазах Мика и я были безупречны, и когда нас наказывали, она неизменно выслушивала наши жалобы на несправедливость родителей.
Казалось, сестра всегда понимала, что я чувствую. Лишь она осознавала, что я учился хорошо из-за комплекса неполноценности, а не из любви к учебе. Порой она просила меня помочь ей с уроками и подпитывала мою веру в себя похвалой.
Хотела бы я стать такой же умной, говорила она. Или: Мама и папа рады тому, как хорошо ты учишься.
Теперь вечеринки по случаю дня рождения устраивались только для Даны. И вновь любимое мамино объяснение: «Она ведь девочка». С одной стороны, это было не так уж и плохо ни Мика, ни я особо не любили отмечать свои дни рождения. Однако мы с Даной родились в один день, и странно было видеть, как сестра празднует, а я стою в сторонке. И если мама этого не понимала, то Дана понимала. Однажды в день нашего рождения сестра пришла в мою комнату рано утром и села на край кровати. Проснувшись от ее движений, я сел и спросил, что она тут делает.
С днем рожденья тебя запела она.
Затем я спел эту же песню для нее, и с тех пор мы каждый год выполняли этот тайный ритуал. Мы пели друг для друга и никому об этом не рассказывали. После обмена песнями мы какое-то время разговаривали. Я доверял ей все свои надежды и страхи, трудности и успехи, и Дана отвечала мне тем же.
Когда нам исполнилось двенадцать, я спросил ее:
Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Чего ты больше всего хочешь?
Сестра с мечтательной улыбкой обвела взглядом комнату.
Я хочу выйти замуж и родить детей. А еще я хочу собственных лошадей.
Это ей передалось от мамы. Больше всего на свете маме хотелось иметь лошадь. В юности у нее был конь по имени Темпо, и мама часто говорила о лошадях и о том замечательном времени, когда ездила верхом.
И все? спросил я.
Да. Это все, чего я хочу в жизни.
Ты не хочешь быть богатой или знаменитой или делать что-нибудь потрясающее?
Нет, это для вас с Микой.
А тебе не станет скучно?
Не станет, убежденно ответила она.
Я сплошной комок нервов, но моя сестра совсем другая, и когда она ушла, мне захотелось стать таким, как Дана, раз уж не получалось быть таким, как Мика.
На следующий год я тоже перешел в Среднюю школу имени Бэррета, и мы с Микой стали ездить на одном автобусе. Однако мы никогда не сидели рядом и даже не разговаривали друг с другом. Восьмиклассники занимали особое положение по сравнению с семиклассниками они были «большими шишками», и мы редко виделись в коридорах или на переменах. После школы и на выходных Мика убегал к друзьям, а я участвовал в различных спортивных соревнованиях. Я был неплохим спортсменом, но не выдающимся, и не отличился ни на футбольном поле, ни в легкой атлетике.
На следующий год Мика стал старшеклассником, перешел в другую школу, и мы снова были врозь, теперь уже не только после занятий. Впрочем, к тому времени я привык заниматься своими делами.
В 1978 году, когда я учился в восьмом классе, мы переехали в собственный дом. Он стал первой и единственной недвижимостью, которой родители когда-либо владели.
Переезжали мы своими силами. Кто станет платить транспортной компании, когда под рукой есть двое крепких сыновей и микроавтобус «фольксваген»? Мы день за днем складывали вещи в заднюю часть машины и везли их в новый дом.
Увы, «фольксваген» не предназначен для перевозки тяжестей, а мы с братом не учитывали вес груза. Однажды мы так плотно напихали туда отцовских книг, что и сантиметра свободного не осталось. Они весили, наверное, полтонны, и микроавтобус изрядно просел на задние колеса, а перед задрался, словно вглядываясь вдаль.
Мам, загрузили.
Мама посмотрела на микроавтобус.
По-моему, сейчас он на дыбы встанет.
Потому что сзади много вещей. Когда мы в него сядем, он выровняется.
Думаете, на нем безопасно ехать? поинтересовалась мама.
Не знаю, почему она это спросила. Все равно ни у Мики, ни у меня прав не было.
Конечно! Что тут опасного?
Из хорошего микроавтобус доехал до нового дома. Плохо было то, что даже после разгрузки он не выровнялся. Ничуточки. Видимо, мы сломали какую-нибудь заднюю подвеску.