В могиле не опасен суд молвы - Алан Брэдли 17 стр.

Вернувшись в комнату Даффи, мы склонились над книгой.

 Судя по слою пыли, книгу давно не трогали. Отпечатков нет, кроме моих,  заметила она.

 Это значит, что кто бы ее ни шантажировал, у него свой экземпляр,  предположила я.

 Либо одолжил его в библиотеке или у друга, либо прочитал в книжном магазине, хотя последнее маловероятно. Письмо с угрозой шантажа не самая обычная вещь. Как жесткое мясо, оно должно повариться в голове у автора.

 Или хладнокровный расчет и удачно сложившиеся обстоятельства,  добавила я.

В подобных ситуациях я считаю себя первоклассным экспертом.

 Именно,  сказала Даффи.

Именно? Дафна сказала «именно»? Мне?

Мне?

Где же резкие слова? Горькие обвинения?

Неужели должна была пройти вечность и появиться труп утопленника, чтобы мы с сестрой наконец объединились? Неужели я стала очевидцем чуда?

И если это так, я ли тому причина? Или это просто божественное вмешательство?

Нет времени размышлять на эту тему. Подумаю об этом позже.

Однако чудеса, насколько я знаю, требуют признания. Должен быть знак, пока щедрый ангел не надулся, не ушел недовольно и не отдал дар кому-то другому, например, пышущему здоровьем коммивояжеру в комнате напротив, торгующему вином.

Я взглянула Даффи в глаза.

Если мы подельники, пусть даже один-единственный раз, приоритеты надо обозначить с самого начала.

 Открывай книгу,  скомандовала я, может быть, самую чуточку слишком настойчиво.  Давай прочитаем.

Она уставилась на меня. Я на нее.

 Ужасно хочу услышать твое профессиональное мнение,  сымпровизировала я.  Я абсолютный дилетант, когда дело касается литературных достоинств.

С хладнокровием Моны Лизы она взяла книгу в левую руку и открыла на первой странице. И присвистнула.

 Вот это да!  сказала она.  Смотри. Это посвящение. Здесь есть целое стихотворение.

 Ничего не поняла,  сказала я.  Какой в этом смысл?

 Он виден только опытному глазу,  заметила Даффи.

 Тогда объясни,  попросила я.  У меня нет времени ломать голову над стишками.

 Какая жалость,  отозвалась Даффи.  Ты могла бы чему-нибудь научиться.

 Например?

Я начинала терять терпение.

 Для начала, Леандр это персонаж греческих мифов. Он полюбил жрицу по имени Геро.

 Постой,  сказала я,  Геро это же мужское имя.

 Сейчас да. Но в те времена оно было женским. До того как мужчины исказили исторические факты, а потом еще и надругались над ними, словно псы, закапывающие Ладно, ты поняла.

 Кости,  предположила я, но Даффи проигнорировала меня.

 Леандр попытался переплыть Геллеспонт ночью, но поднялась буря, и он утонул.

Утонул? Ночью?

Все более и более интригует.

 А что за поле Флеккера? спросила я.  Никогда не слышала о таком месте. Это где-то поблизости?

 Может быть,  ответила Даффи,  но Джеймс Элрой Флеккер это имя поэта, который умер во время мировой войны.

 В бою?  уточнила я.

 В постели,  сказала Даффи.  Не на поле, а в постели. От туберкулеза. В Швейцарии.

 Не вижу связи,  заключила я.

Хорошо, что я занимаюсь ядами, а не поэзией, которая еще более туманна, чем действие белладонны.

 Связь в том,  уточнила Даффи,  что поле Флеккера в одном из значений это поэзия. Знаешь:

Невидимые перья коснулись моего позвоночника. Надо почитать этого Флеккера. Может быть, я даже изменю свое мнение касательно поэзии.

 Ага!  сказала я.  Понимаю!  хотя на самом деле я не понимала абсолютно ничего.

 Так что очевидно,  продолжила Даффи,  что это отсылка к другому поэту, не к ней самой.

 Но постой-ка,  перебила я.  Если поле Флеккера относится к поэзии, это может быть собственное поле миссис Палмер, поскольку она тоже поэт.

Даффи воззрилась на меня скептически.

 Или,  заявила я, подняв палец для пущей убедительности,  это может быть настоящее поле. Есть ли поле, принадлежащее «Дубу и фазану»?

 Гм-м, сомневаюсь,  нахмурилась Даффи.  Современные поэты редко бывают буквальны, если не считать тех, кто живет в колониях. Тем не менее, полагаю, твоя идея заслуживает осмысления.

 Как ты думаешь, можем мы найти настоящую медную кобылу и настоящего латунного жеребца? Может, нам надо искать заводчика лошадей или владельца ипподрома?

 На железной дороге,  добавила Даффи, хлопнув меня по плечу.  Железный конь и тому подобное.

Я чуть не упала от изумления, но на удивление хорошо совладала с собой.

 А что насчет остального?  поинтересовалась я.  Все эти удары о дерн и вкус ветра?

Даффи встала с кровати и подошла к окну, уставившись на Фели и Дитера, наворачивающих круги по саду рука об руку.

Потом повернулась и окинула меня долгим холодным расчетливым взглядом, как будто прикидывая, может ли доверить мне страшную тайну. После молчания, которое, как мне показалось, длилось несколько часов, но, скорее всего, не превышало пятнадцати секунд, она ответила:

 Предоставь это мне.

 Ладно,  согласилась я.

Мы с Даффи сошлись на том, что каждая из нас продолжит свою собственную линию расследования.

Не то чтобы я это планировала. Ни на секунду.

Чего Даффи не понимала, так это того, что у нас с ней разные цели. Она хотела разгадать загадки сборника стихов, а я поймать убийцу.

Чего Даффи не понимала, так это того, что у нас с ней разные цели. Она хотела разгадать загадки сборника стихов, а я поймать убийцу.

Я понятия не имела, что она знает об Орландо Уайтбреде, и не хотела ее спрашивать. Вечно уткнув нос в книгу, Даффи не особенно хорошо разбирается в актуальных вещах или даже вчерашних, как в этом конкретном случае.

По ее оценке, мир подошел к своему концу в 1870 году. После смерти Чарльза Диккенса девятого июля того года не было написано ничего стоящего.

Хотя она читала современные книги, но лишь для того, чтобы поупражнять глаза, по крайней мере, так она утверждала.

Так что это именно я изучала страницы газет в поисках жутких преступлений. Начала я, конечно же, с залежей древних газет, заполонивших шкафы Букшоу. Многие из них были датированы прошлым веком. На пожелтевших хрупких страницах я завороженно читала о сливках криминального мира: Хэйге[15], Армстронге[16], Криппене[17] список очень длинный.

К хорошему привыкаешь быстро, и вскоре я затосковала по свежим новостям. Миссис Мюллет с радостью начала приносить мне свежие газеты каждый день, после того как ее муж их прочитывал.

«Альф каждое утро встает с петухами,  сказала она,  так что он приходит к киоску с газетами, когда они только открывают ставни. Альф говорит, что ничего не может с этим поделать. Должен знать, что творится в Вестминстере. Надо приглядывать за этими людьми. Наша Агнес говорит, что это называется «заядлый читатель».

Агнес Мюллет несколько лет назад уехала учиться стенографии по методу Питмана Шортхенда, и с тех пор она считалась по крайней мере, в глазах мистера и миссис Мюллет величайшим авторитетом в области печатного слова.

В отличие от великого Шерлока Холмса, я не вела записи любопытных дел. Зачем, если все это хранится в моей голове? Как можно, например, забыть хоть одну деталь из дела Кислотного убийцы, растворившего как минимум шесть и как максимум двенадцать жертв в ванне с концентрированной серной кислотой?

Рискну показаться ужасной, но клянусь, все эти подробности навеки запечатлены в моем мозгу.

Откровенно говоря, в отличие от Даффи я куда чаще имела дело со смертью, тогда как она имела дело с Диккенсом, что, полагаю, не так уж и плохо, если представить, что вас могут похитить маленькие красные человечки с Марса и переместить в викторианскую эпоху.

Так что я решила держать свои планы при себе.

Уже далеко за полдень. Но если я поспешу, то успею вернуться в «Дуб и фазан» к чаю.

Глава 12

Цирк и зоопарк Шадрича представлял собой довольно убогое предприятие. Вокруг площади были расставлены пять или шесть древних мебельных фургонов, напоминавших караван американских колонистов под обстрелом. Они выглядели как военные машины, с трудом пережившие первую мировую войну и расписанные кричащими рисунками и рекламными надписями: «Тигры-людоеды!», «Львы!», «Слоны!», «Посмотрите на диких зверей!».

Все эти животные, и не только, были изображены на боках фургонов с преувеличенно огромными головами, оскаленными пастями и зубами размером с сосульку. Припавший к земле гепард готовился напасть на белого арабского скакуна, который бил копытами, раздувал ноздри и в ужасе закатывал глаза.

«Что бы Хоб подумал при виде столь драматичной сцены?  мне стало любопытно.  Или она слишком нереалистичная?»

Неподалеку в клетке на колесах спал потрепанный лев, брюхом кверху и выставив лапы в воздух. По одну сторону клетки одинокий слон, прикованный за ногу ко вбитому в землю столбу, задумчиво жевал газету. Тигров нигде не было видно.

Расстроенный паровой орган, по звуку напоминавший неисправную сантехнику, играл весьма патетичную вступительную тему к радиопрограмме «Лучники»: дум-ди-дум-ди-дууум-ди-дууум Я чуть не отвлеклась. Каждая пронзительная нота была оскорблением для моих ушей. Все равно что нападение злобных ос, которые ввинчиваются сквозь кожу, чтобы отложить яйца.

На платформе высокий худой мужчина с обнаженной грудью, но в подтяжках, глотал шпагу, пытаясь привлечь внимание аудитории из двух мальчишек, дерущихся из-за пакета с яблоками. Глотатель отложил шпагу и начал жонглировать пятью металлическими кольцами, но безрезультатно: яблочная война продолжалась.

Я раздумывала, с чего начать мое расследование, как из-за спины раздался голос:

 Вы только посмотрите, кто здесь. Ты соскучилась по нам?

 Вы только посмотрите, кто здесь. Ты соскучилась по нам?

Я резко развернулась и оказалась лицом к лицу с мужчиной с носовым платком в горошек. На этот раз с ним были двое друзей. Я инстинктивно сделала шаг назад.

Все трое держали руки в карманах, и у всех троих во рту что-то было зубочистка, деревянная спичка,  а Носовой Платок курил сигарету.

 Пришла посмотреть на животных, да?  спросил тот, что со спичкой.  На тигров-людоедов?

Носовой платок фыркнул, выпустив кольцо дыма.

Это подействовало.

 На самом деле,  сказала я,  я расследую смерть Орландо Уайтбреда человека, которого выудили из реки сегодня утром.

Не успев произнести эти слова, я поняла, как рискую. Не только лишаюсь анонимности, но и, вполне может быть, подвергаю опасности собственную жизнь.