Подожди! воскликнул старик.
Щелчок.
Бартон долго сидел, держа в руке умолкшую телефонную трубку и ощущая сильную боль в сердце.
Каким же это было безумием. Каким же вдохновенным глупцом он был в молодости, в первые годы своего уединения, когда настраивал телефонные мозги, электронные схемы, записи, устанавливал реле времени для различных звонков.
Телефон звонит.
С добрым утром, Бартон. Это Бартон. Семь утра. Проснись и пой!
Снова!
Бартон? Это Бартон говорит. Тебе нужно к полудню быть в Марс-тауне. Устанавливать телефонные мозги. Считай, что я напомнил тебе.
Спасибо.
Звонок!
Бартон? Это Бартон. Не желаешь составить мне компанию за ленчем? В «Рокет-инн»?
Отлично.
До встречи. Пока!
Дррррррррр!
Спасибо.
Звонок!
Бартон? Это Бартон. Не желаешь составить мне компанию за ленчем? В «Рокет-инн»?
Отлично.
До встречи. Пока!
Дррррррррр!
Б., это вы? Рад приветствовать. Выше голову, и все такое. Завтра за нами прилетит спасательная ракета.
Да, завтра, завтра, завтра, завтра.
Щелк.
Но годы развеялись дымом. Бартон отключил голоса своих остроумных телефонов и их находчивые реплики. Они должны были пробудиться лишь после того, как ему сравняется восемьдесят, если он будет жив к тому времени. И вот сегодня телефон зазвонил, и прошлое, громко шепча, напоминая, дыхнуло ему в ухо.
Телефон!
Пусть звонит.
Звонок!
«Все равно ведь здесь нет больше ни души», подумал он.
Трезвон!
Это же все равно что говорить с самим собой, подумал он. Все равно, да не совсем. О Боже, совсем не все равно.
Он почувствовал, что его рука подняла трубку.
Привет, старый Бартон, это молодой Бартон. Мне сегодня исполнился двадцать один год! За минувший год я поселил говорящие мозги еще в двух сотнях городов. Я заселил Марс Бартонами!
Да. Старик помнил, как шестьдесят лет назад ночами, счастливо посвистывая, разъезжал по голубым холмам и железным долинам в машине, набитой всякой электроникой. Еще один телефон, еще одна станция. Хоть чем-то заняться. Чем-нибудь толковым, чудесным, печальным. Спрятанные голоса. Спрятанные, спрятанные. В те молодые годы, когда и смерть не смерть, и время не время, а старость всего лишь слабое эхо, доносящееся из глубокой пещеры предстоящих лет. Тот юный идиот, тот дурачок-садист вовсе не думал о том, что когда-нибудь его посев даст урожай.
Прошлой ночью, сказал Бартон двадцати одного года от роду, я сидел один в кинотеатре пустого города. Я поставил старый фильм с Лорелом и Харди. Боже, я просто ухохотался.
Да.
И тут меня осенило. Я тысячу раз записал свой голос на одну пленку. Если воспроизводить ее в городе, получается звук как от тысячи человек. Приятный шум, шум толпы. Я добился такого эффекта, что в городе хлопали двери, пели дети, играли музыкальные шкатулки, били часы. Если не смотреть в окно, а только слушать просто замечательно. Но стоит посмотреть, как иллюзия разрушается. Наверно, я начал ощущать одиночество.
Это был первый знак, вставил старик.
Что?
Ты впервые признал, что одинок.
Я экспериментировал с запахами. Я шел по пустым улицам, а из домов пахло беконом, яичницей, ветчиной, котлетами. Все это делали спрятанные машины.
Безумие.
Самозащита!
Я устал. Старик резким движением положил трубку. Это уже чересчур. Прошлое действовало ему на нервы.
Пошатываясь на ходу, он спустился по винтовой лестнице и вышел на улицу.
В городе было темно. Там больше не горели красные неоновые вывески, не играла музыка, не тянуло кухонными запахами. Он давным-давно отказался от самообмана механизированной ложью. Слышишь?! Неужели шаги? Принюхайся! Это же клубничный пирог! Он отказался от всех этих глупостей.
Он направился к каналу, где звезды отражались в лениво колеблющейся воде.
Под водой, рядами, словно замершие рыбьи косяки, покоилось кибернетическое население Марса, роботы, которых он строил несколько лет, а потом, внезапно осознав глубокую неадекватность своего поведения, приказал им: «Шагом марш! Раз, два, три!» в глубокий канал, где они и утонули, пуская пузыри, как множество пустых бутылок. Он истребил их без малейшей жалости.
В коттедже с темными окнами слабо зазвонил телефон.
Он пошел дальше. Телефон умолк.
И тут же телефон зазвонил в другом коттедже, словно знал, куда он направляется. Старик побежал. Звон стих позади чтобы послышаться из соседнего дома, потом из другого, следующего, следующего!.. Старик прибавил шагу. Еще один звонок!
Ладно, прохрипел он, изнемогая. Иду!
Привет, Бартон.
Чего ты хочешь?
Мне одиноко. Я живу лишь тогда, когда говорю. Значит, я должен говорить. Ты не сможешь заставить меня умолкнуть навсегда.
Отвяжись от меня, в ужасе сказал старик. О, мое сердце!
Это двадцатичетырехлетний Бартон. Прошла еще пара лет. Ожидание. Одиночество чуть сильнее. Я читал «Войну и мир», пил шерри и ходил по ресторанам, где сам был и посетителем, и официантом, и поваром. Вчера вечером я был кинозвездой в «Тиволи» Эмиль Бартон исполняет все роли в «Бесплодных усилиях любви»; часть из них в париках!
Перестань звонить мне, а не то я убью тебя!
Как же ты меня убьешь? Сначала найди меня!
Найду!
Ты же забыл, где прятал меня. Я везде: в коробках, домах, проводах, вышках, подвалах! Ищи! И как ты это назовешь? Телефоноцид? Самоубийство? Может быть, ты завидуешь? Завидуешь мне, которому только двадцать четыре года, ясноглазому, сильному, молодому. Ладно, старик, пусть будет война! Между нами. Между мною! Целый полк нас, всех возрастов, против тебя, одного настоящего. Валяй, объявляй войну!
Я убью тебя!
Щелчок. Тишина.
Он выбросил телефон в окно.
Прохладной полуночной порой по глубоким ложбинам катился автомобиль. На полу под ногами Бартона лежали револьверы, ружья, динамит. В его тонких усталых костях отдавался рокот мотора.
«Я найду их, думал он, и уничтожу всех до одного. Господи, как же он может так поступать со мною?»
Он остановил машину. Под припозднившейся луной лежал незнакомый город. Воздух был неподвижен.
Он сжимал ружье холодными руками и разглядывал столбы, башни, коробки. Где же прячется голос этого города? В этой вышке? Или вон в той? Столько лет прошло. Он крутил головой, пристально глядя то туда, то сюда, во все стороны.
Поднял ружье.
Вышки повалилась от первого же выстрела.
«Все, думал он. Нужно снести все вышки этого города. Какие именно, я не помню. Слишком давно это было».
Автомобиль катился по тихим улицам.
Телефонный звонок.
Он посмотрел на заброшенную аптеку.
Телефон.
Выстрелом из пистолета он прострелил замок и вошел.
Щелк.
Эй, Бартон? Просто чтобы предупредить Не пытайся посшибать все башни и взорвать все на свете. Сам себе глотку перережешь. Пожалуй, все
Щелк.
Он медленно вышел из телефонной будки и пошел по улице, прислушиваясь к жужжанию телефонных вышек высоко над головой целых и невредимых. Некоторое время он глядел на них, а потом понял.
Вышки, и впрямь, нельзя уничтожать. Предположим, с Земли прилетит ракета немыслимо, конечно, но допустим, что она все же прилетит этой ночью, завтра, через неделю? И приземлится на другой стороне планеты, возьмется за телефон, чтобы позвонить Бартону, и обнаружит, что сеть не действует?..
Бартон выронил ружье.
Ракета не прилетит, негромко сказал он, убеждая себя, Я стар. Слишком поздно.
А если прилетит, а ты так и не узнаешь об этом? Нет, телефонные линии придется сохранить.
Телефон снова зазвенел.
Он глухо застонал. Он поплелся обратно в аптеку и поднял трубку.
Алло! Незнакомый голос.
Прошу вас, сказал старик, не приставайте ко мне.
Кто это, кто это? Кто вы такой? Кто это говорит? удивленно вскричал голос.
Погодите минутку. Старика шатнуло. Я Эмиль Бартон, а вы кто?
Я капитан Рокуэлл, ракета «Аполлон-48». Только что прибыли с Земли.
Нет, нет, нет.
Мистер Бартон, вы слушаете?
Нет, нет, не может быть.
Где вы находитесь?
Вы лжете! Старику пришлось облокотиться на стенку будки. Он ничего не видел. Бартон, это опять ты лжешь и издеваешься надо мною!
Говорит капитан Рокуэлл. Мы только что совершили посадку в Нью-Чикаго. Где вы находитесь?
В Грин-Вилле, прохрипел он. В шестистах милях от вас.
Послушайте, Бартон, вы можете приехать сюда?
Что?
Мы ремонтируем ракету после полета. Не могли бы вы приехать и помочь?
Да, да.
Мы на посадочной площадке возле города. Завтра сможете приехать?
Да, но
Что?
Старик погладил телефон.
Как там Земля? Как Нью-Йорк? Война закончилась? Кто сейчас президент? Что происходит?
Когда вы приедете, у нас будет неограниченное время для разговоров.
Но все хорошо?
Отлично.
Слава Богу. Старик прислушался к далекому голосу. А вы точно капитан Рокуэлл?
Черт возьми, сэр!
Прошу прощения!
Он повесил трубку.
Невероятно, но они прилетели, спустя много лет, соотечественники, которые отвезут его к земным морям, небесам и горам.
Он включил мотор. Придется ехать всю ночь. Опасно, и тем не менее стоит рискнуть, чтобы поскорее увидеть людей, пожать руки, снова услышать голоса.
Автомобиль, рыча, пробирался по холмам.
Этот голос капитан Рокуэлл Это просто не может быть он сам сорокалетней давности. Он никогда не делал подобной записи. Или делал? Не мог ли он в одном из припадков депрессии или под воздействием пьяного цинизма все же сделать лживую запись о вымышленной посадке на Марс ракеты с придуманным капитаном и несуществующим экипажем? Он яростно мотнул головой. Нет. Он просто дурак, со своими подозрениями. Сейчас не время для сомнений. Нужно мчаться всю ночь наперегонки с марсианскими лунами. Какой же праздник они устроят!
Поднималось солнце. Он ужасно устал, все тело ломило, сердце билось с перебоями, пальцы на руле дрожали, но он радовался, представляя себе последний телефонный разговор: «Эй, молодой Бартон, это говорит старый Бартон. Я сегодня улетаю на Землю! Я спасен». И он слабо улыбался.
Он миновал перечеркнутые длинными тенями пределы Нью-Чикаго на закате. Вышел из машины, уставился на асфальт ракетной посадочной площадки, потер покрасневшие глаза.
Поле было пусто. Никто не бежал ему навстречу. Никто не жал ему руку, не кричал, не смеялся.
Сердце у него в груди оглушительно рокотало. Глаза заволокло тьмой; он чувствовал себя так, будто рушился с небес наземь. Он устало поплелся к домику конторы.
Внутри аккуратным рядком стояли шесть телефонных аппаратов.
Он ждал, хватая ртом воздух.
И наконец звонок.
Он поднял тяжелую трубку.
Я все думал, доедешь ты живым или нет.
Старик стоял молча, прижимая трубку к уху.
А голос продолжал:
Капитан Рокуэлл докладывает о готовности. Какие будут приказания, сэр?
Ты простонал старик.
Как твое сердечко, старина?
Нет!
Тебя надо было каким-то образом убрать, чтобы я мог жить, если, конечно, можно назвать жизнью существование в форме магнитных записей.